дети дорог.

      Чанбину надоело быть сраным дипломатом, хотя бы потому, что он не сраный дипломат.       Надоело бояться говорить прямо, чтобы не обидеть чувства собеседника. Хочется, как в юности, высказать свою точку зрения, биться за неё до сломанного носа и фонтана крови, и в конце разосраться в пух прах. Когда ты взрослый и немного понимаешь уже эту жизнь, то не позволяешь себе скатываться в звериную агрессию.       Только сегодня что-то идёт не так. Виновато ли утро, когда он ошпарился кипятком, отчего теперь ходил чуть косолапя; или день, когда он включил ноутбук и понял, что все его вечерние записи, что он так кропотливо царапал почему-то испарились и надо начинать сначала. Или просто день какой-то не его.       Так бывает.       Так бывает, что простая дружеская перебранка выливается в стеклянную ссору, призванную разбить на осколки дружбу двух людей.       Возможно у Феликса был тоже плохой день, но Чанбин об этом не думает.       Они ругаются громко и дико.       Чанбин практически выплевывает Феликсу в лицо, что поведение последнего легкомысленное и детское, и не подходит его возрасту. А Феликс называет Чанбина навязчивым и грубым, своими глазами метая молнии.       Возможно будь они не на взводе, то об этой перепалке никто бы и не вспомнил на утро.       Но настроение обоих с утра омрачено разными гнетущими эмоциями, отравляющими душу, заставляющими чувствовать себя жалкими и ничтожными. А горькие слова так хорошо падают в эту подготовленную почву.       Чану приходится посторонится, когда он открывает дверь квартиры, а ему навстречу летит бешеный Ликс, готовый смести любого только одним своим видом. Парень без единого слова вылетает, и Чан неловко кричит ему вслед «привет», а в ответ разъяренное шипение и грохот шагов.       В общей комнате обнаруживается злой как черт Чанбин, у которого глаза налитые яростью и гневом.       И эта совсем не шутливая ярость. Кулаки сжаты, а желваки на шее ходят ходуном. А еще переживал, что вены не видно, когда он рэп зачитывает, а оно вон как оказывается — надо было хорошо разозлить.       — Могу спросить? — уточняет Чан.       — Нет.       Чанбин разворачивается на пятках и уходит в свою комнату. Спасибо, что дверью не хлопает.       Чан проверяет комнаты Хана и Хёнджина — пусто, и только затем набирает сообщение Сынмину. " Ты в общаге?»       Несмотря на поздний час вокалист отвечает тут же. «Да» «От нас только что выбежал Феликс. Напиши, когда он придет домой»       Чан прикидывает в уме, сколько надо времени, чтобы добраться до второй общаги и дописывает. " и если в течение часа не появится, тоже напиши. Ты не будешь еще спать?» " Не буду. Напишу. Что случилось?» «Сам не знаю. Похоже он с Чанбином поссорился»       Сынмин присылает смайл блеющего поросенка, и у Чана непроизвольно выходит смешок. Он раздумывает стоит ли заходить к Чанбину: всё же крупных ссор у них давно не было, парни обычно разбирались с эмоциями самостоятельно. Стоит ли считать их размолвку сейчас крупной ссорой?       Чан всё же подходит к двери и вежливо стучится, на что ему громко рявкают «занят». Видимо, поговорить получится лишь завтра. Когда Чанбин на дыбах, то никакие слова не помогут, здесь он похож с Ханом, да и с Чаном тоже.       Чан запирается в комнате, доставая ноут, чтобы немного поработать, пока ждет оповещения с другой общаги.       От Сынмина приходит сообщение где-то минут через сорок. «Пришел. Бешеный. Поссорился с Минхо»        Чан выдыхает, хотя бы домой пришел. «Причина?» «Хён имел неосторожность спросить причину бесючки и был послан. Мне с ним поговорить?» «Хочешь быть тоже послан?»       В ответ приходит смайлик с хитрой собакой, Чан смеется. «Не надо. Пусть выспятся оба. Может утром всё забудут.» «Он так орал, что вряд ли это всё пройдет утром» «Посмотрим»       Но утром легче не стало. Чанбин был мрачнее тучи, прятался за козырьком кепки и игнорировал все попытки заговорить. Чану на пальцах пришлось объяснить Хёнджину и Хану, чтобы не лезли зря под руку.       На сегодня назначена запись песни в студии, и следовательно Чанбин и Феликс встретятся. У Феликса еще и строчки в тексте те, за которые Чанбин отвечает. Чан горько вздыхает — день предстоит не самый легкий.       Его отвлекает сообщение от Сынмина. «Не прошло»       Чан подумывает, не перенести ли запись, но они тогда выйдут из сроков, а потом в студию не пробиться — горячее время камбэков, студия нужна всем, а не только им. Остается только надеяться, что вчера вместе с гневом, ребята не проебали и профессионализм.       Чанбин всю запись нервный и агрессивный, что идет даже в плюс, когда он записывается сам — злость очень ярко окрашивает строчки. А вот, когда записываются другие, то Чану приходится буквально сидеть на двух стульях, чтобы не развалить коллектив.       Когда наступает очередь Феликса, то Сынмин, закончивший запись перед ним решает остаться в студии, усаживаясь позади двух продюсеров. Хан сопит рядом в кресле.       Стоит зайти Феликсу в комнату, как градус напряженности вырастает буквально на тысячу процентов. Чанбин настолько крепко сжимает карандаш, что тот хрустит в его пальцах. Лицо Феликса на первый взгляд выглядит равнодушным, но то, как сжаты его челюсти, свидетельствует о том, что парень сейчас старается сдержать злость.       Чан переглядывается с Сынмином, тот пожимает плечами.       Запись начинается. Злость так же немного помогает Феликсу выразить эмоции, его голос звучит грубо, рвано, мощно. Иначе, чем обычно. Будь микрофон человеком, то уже рыдал бы от огромного количества желчи, что выплескивается в него.       Чан замечает, что ребята не смотрят друг на друга: Феликс смотрит только в партитуру, а Чанбин в лист с песней или экран. А еще называет его Феликсом, вместо привычного Ёнбок-и.       — Последнюю строчку перезапишем. Громче и сильнее, пожалуйста, — просит Чанбин, отжимая кнопку. На личный вкус Чана там уже некуда еще сильнее, но молчит, боковым зрением замечая, как напрягается Сынмин.       Феликс как может сильнее повторяет.       — Ещё, — требует Чанбин, и стоит Феликсу повторить, как он недовольно морщится и просит ещё.        У Чана неприятно сосет под коленкой, когда он видит как Феликс, наконец, отрывает взгляд от партитуры и повторяет строчку, глядя ненавистным взглядом прямо в лицо Чанбину.       — Молодец. Закончили, — как можно равнодушнее старается сказать Чанбин, но всем очевидно, как ему неравнодушно. Он ломает второй карандаш, Чан молча отдает ему свой.       Феликс же услышав, что свободен, яростно вылетает из комнаты. Сынмин хочет пойти за ним, но его опережает выскочивший следом Чанбин.       Дверь хлопает просто оглушительно, чем будит Хана. А до Чана только доходит, что злился все это время Чанбин не на Феликса, а на себя.       — Помолимся, — спрашивает Сынмин.       — За Феликса? — Чан и сам на низком старте, чтобы вылететь следом за ребятами.       — За обоих.       Феликс летит, не разбирая дороги, только благодаря памяти не врезается в косяки и ловко лавирует в коридорах. Его потряхивает от клокочущей внутри ярости. Жаль, что тренажерку перенесли в другое здание, он бы сейчас что-нибудь с удовольствием побил. Желательно что-нибудь большое, чёрное и с именем Чанбин. Раньше бы Феликс просто поревел в подушку, слезами осушая гнев, но вчера он был настолько зол, что на слезы не осталось сил, и теперь кажется, что он никогда не успокоится.       Когда он практически бежит в коридоре второго этажа, кто-то хватает его за руку, тянет на себя — Феликс от неожиданности путается в ногах и чуть не падает, — и пихает в первую попавшуюся комнату. Это оказывается их старая танцевальная комната. А человеком, что его сюда затащил оказывается Чанбин.       — Чего тебе? — яростно спрашивает Феликс, выдирая руку из захвата. Его поза говорит о том, что если на него сейчас нападут, то он будет защищаться до последнего. Его оппоненту перед нападением придется вспомнить, что из них двоих тхэквондо занимался именно Феликс.       — Надо поговорить, — Чанбин, пока бежал, кажется растерял по пути немного своей ярости.       — Поговорили уже вчера, — практически выплевывает Феликс, не собираясь сдаваться так просто. Не в этот раз. Он всегда шел на примирение первым, всегда делал уступки, всегда молча глотал все плохие слова. И впитывал в себя, как губка. Теперь пора ее выжать.       — Прости меня, — неожиданно говорит Чанбин, трет глаза. Феликс моргает, не ожидая этих слов, — я не прав был вчера.       Не дождавшись реакции, он продолжает.       — Я не должен был так говорить. Просто, — Чанбин смотрит на него снизу верх. Блин, это тоже бесит, что Феликс стал выше, а он всё еще гном, — черт. Ёнбок-и. Я переживаю!       — Оставь свои переживания себе, — плюется Феликс, напряжение потихоньку уходит, скапливаясь в стопах. — Я могу за себя постоять.       — Это меня и печалит. Ты слишком быстро вырос, а я не заметил, — говорит Чанбин и это он не про рост.       Феликс действительно вырос как-то слишком быстро, превратившись из маленького мальчика, которого Чанбин считал своей обязанностью защищать, в сильного и уверенного парня. И Чанбин, получается, не нужен теперь.       — Наверное, был слишком занят собой, — не может удержаться от шпильки Феликс. Чанбин кивает головой, не реагируя. Его злость сдулась, как и воздух из шарика, словно он, наконец-то понял причину ярости — насколько глупая и идиотская она была.       — Наверное. В любом случае прости. Я не хотел, чтобы слова тебя задели. Хотя, наверное хотел, но но не думал, что так сильно. Что обычная перепалка станет концом.       Феликс ничего не отвечает, потому что ему обидно, больно и все еще немного яростно. И теперь внезапно к глазам подступают слезы, но реветь перед Чанбином он точно не собирается.       — Больше никогда не называй мои поступки легкомысленными.       — Договорились. Я правда навязчивый? — спрашивает Чанбин, поднимая взгляд.       — Только своей излишней заботой. Мне не 17 и уже даже не 20. Пора прекращать.       Чанбин кивает. Согласен. Только сказать легче, чем сделать, когда на протяжении долгого времени только этим и занимался. Отучиться будет сложно.       — Мир? — он протягивает руку и Феликс ее аккуратно жмет.       — Мир.       — И пойдем перезапишем твои партии. Там слишком много ярости на одну песню.       — Ты же сам говорил сильнее! — тут ж скидывается Феликс.       — Можешь считать, что был идиотом, — улыбается ему Чанбин своей обезоруживающей улыбкой и Феликс сдается.