На столе все было так же, как тогда, когда они вышли проведать ребят в лазарете. На одной половине раскинулась Куча с вещами, которые все руки не доходили убрать, да и некуда особо было. К тому же Куча росла с каждым днем все больше, несмотря на все усилия Жени, которая пыталась это как-то упорядочить. В итоге долгой и продолжительной борьбы посередине стола черным маркером была проведена черта, за которой резко возникало спрятавшееся за Кучей чистое пространство. На той половине лежал побитый жизнью и иногда Ритой старенький ноутбук, обклеенный стикерами, и стопка сложенных словно по линейке тетрадок Жени.
У стола стояли два стула, на спинках которых висели рабочие сумки с книгами для знаков, завешивающиеся то черной олимпийкой, то футболкой или чем другим, что усталая Вольнова бросала, вместо того, чтобы положить в комод. На второй сама Лунева всегда складывала свои вещи - но лишь те, которые заготовила с вечера, чтобы можно было просто и без хлопот надеть утром. Иногда из-за этого даже возникала путаница.
Например, когда еще не до конца проснувшаяся Рита сцапывала на ощупь чужую рубашку, в один миг утопая в потоке ткани, рассчитанной на долговязую фигуру Жени, и ворча хриплым голосом, пыталась нашарить рукав.
"Твою мать, где этот рукав заканчивается?!" - ругалась она в один из тех раз, разглядывая, как рука, вытянувшись во всю длину, не достает даже до окаймленных темно-синим манжет.
"Рит, это моя рубашка," - тихо напомнила тогда Женя, с улыбкой наблюдая за озадаченным лицом огнемага.
"Бля, чо так пуговиц мно... чё?" - она подняла взгляд, почти наполовину застегнувшись. Встрепанная, в рубашке на несколько размеров больше нее, и с прищуренными в подозрении глазами Вольнова выглядела одновременно злой и беззащитной, как воробей, искупавшийся в луже. И слишком милой.
Лунёва осеклась и махнула рукой.
"Ничего," - и со вздохом направилась к комоду искать кофту.
Только уже когда они вместе вылетали из комнаты, до Риты дошло.
"ПОЧЕМУ ТЫ МНЕ НЕ СКАЗАЛА, ЧТО ЭТО ТВОЯ РУБАШКА?"
Квадратный кусок зеркального стекла на комоде, повидавший многое в своей жизни, стоял, заваленный у основания мелкими безделушками. Его притащила когда-то Рита, откуда - не сказала, лишь многозначительно ухмыльнулась.
"Рит, оно сколото, примета плохая, может, я другое сама куплю?" - неловко предложила тогда Женя, настороженно глядя, как маг красного водружает его на отведенное место.
"Пфф, - фыркнула лишь в ответ Рита, - книгочеям ли бояться примет? Мы все равно в дерьме."
И зеркало осталось жить с ними.
Торчать по полчаса около него никто из них не имел в привычках, так, провести расческой по волосам, стянуть волосы в хвост, в случае Риты, и дальше пойти. Женя вообще не любила лишний раз на себя глядеть - не нравилась она себе да и зеркало это с тех самых пор вызывало неприятное ощущение. Но потом привыкла и постепенно стала считать его неотъемлемой частью комнаты.
"Разбитое зеркало - к семи годам несчастья."
Те, кто придумал эту примету, не знали, что жизнь книгочея сама по себе несчастье.
Женя поднимается с кровати, чуть ли не задевая, как обычно, верхний ярус, где обычно спала Рита, похрапывая, сопя и раскинувшись, как тигрица на солнцепеке, и подходит к этому огромному осколку стекла.
"Нет, ну ты посмотри че Тоха мне опять подогнал!" - возмущается подруга, рассматривая новую кофту, рукав которой спал с плеча.
Женя, которая собиралась заниматься, оборачивается к зеркалу, стараясь не смотреть на собственное отражение. Рита же, что в зеркале, что со спины - красива, и ей хочется любоваться. Хотя, конечно, вырез, на взгляд Жени, был излишне откровенным.
"Еще и сиськи все наружу, ну че это?!" - продолжает тираду Вольнова, вторя мыслям Луневой и поддевает ворот кофты.
Женя со стоном закрывает тетрадью горящие огнем щеки.
Теперь же перед зеркалом стояла сама маг синевы. Впервые за долгое время, всматриваясь в распухшие от слез глаза, в потрескавшиеся тонкие губы, в каждую веснушку на темной, обтягивающей заострившиеся скулы коже.
"
Люби себя, Жека," - прозвучал, словно рядом, голос Риты, и Лунёва прикрывает глаза, жмурится, а по щекам снова бегут соленые капли. - "
А если нет, то я буду любить за двоих."
Здоровый кулак врезается в поверхность стекла там, где было лицо отражения и по зеркалу, словно лучи, расходятся кривые трещины.
Она тяжело, хрипло дышит и всхлипывает. Ладонь саднит от осколков, но то, что в груди словно проворачивается нож - гораздо больнее. Глаза широко распахнуты, и она начинает икать, тонко, беспомощно.
"
Жека, дурёха, ну ты чего? Давай, подбери сопли." - встревоженные слова раздаются в ушах, словно она рядом, точно живая, на расстоянии вытянутой руки. Лунёва не оборачивается, боясь утратить эту хрупкую иллюзию, нарушить неловким движением хрупкий миг того странного ощущения, которое окатило ее ровным теплом с головы до ног.
Ноги подкашиваются, и она опускается на колени.
"
Иди спать... пожалуйста," - и ей чудится невесомое прикосновение к виску, как тогда, когда Женя в очередной раз засиделась допоздна за домашними заданиями.
Не выдержав, она оглянулась.
За ее плечом.
Пустота.
