Торг

      Эсмеральда очнулась от обморока некоторое время спустя. Она пришла в себя и, открыв глаза, увидела над собою свод низкого грязного потолка, затянутого паутиной по тёмным углам каморки старухи Фалурдель. Некоторое время она лежала неподвижно, стараясь вспомнить, что с нею случилось. В её сознании остались лишь обрывки чего-то ужасного, что произошло с нею перед тем, как она лишилась чувств. Она лежала на жалком ложе. Внезапно её память словно осветилась ярким лучом света, и мрак забвения, в которое погрузился её разум до этого, разорвался. Она вспомнила всё!       Вскрикнув от ужаса, она поспешно приподнялась на локтях и огляделась кругом себя.       Клод Фролло - её мучитель, её демон, её преследователь сидел неподалёку и смотрел на неё печальным взором, в котором она увидела отблески того огня, что денно и нощно по его собственному признанию пожирал его изнутри. То были действительно лишь отблески, искры… Само пламя – пламя вожделения и похоти он неимоверным усилием воли сдержал в себе, не давая ему вырваться наружу. Один только Всевышний знал, чего это ему стоило, какие муки он испытывал, глядя на бесчувственную Эсмеральду и не позволяя себе коснуться её, дотронуться до её тела, такого желанного, такого манящего…       Девушка перевела быстрый взгляд с архидьякона на ложе и не обнаружила на нём никаких следов – ровно ничего, что свидетельствовало бы о том, что он воспользовался её беспомощностью. Она прислушалась к себе, к своему телу и не ощутила дискомфорта. Она чувствовала себя также как всегда за исключением некоторой слабости, вполне понятной и объяснимой после обморока, случившегося с нею, как только она узнала о предполагаемой измене Феба. Эсмеральда с нарастающим в ней изумлением вновь взглянула на священника. Она ничего не понимала. Но боялась его по-прежнему, ничуть не меньше прежнего… Страх её перед ним вовсе не утих, лишь немного притупился. Она чувствовала себя такой обессиленной, опустошённой не столько физическими переживаниями, сколько переживаниями душевными.       Между тем за дверью не слышалось более никаких голосов. Юный звонкоголосый Жеан Фролло не давал больше знать о своём присутствии в лачуге Фалурдель. Но, быть может, в данную минуту он был занят приятным обществом Марго, к которой по временам любил захаживать – обществом крепкой девицы с аппетитными формами, словно созданной для любовных утех. Автор смеет предположить и не исключает того факта, что юный сорванец, наслаждаясь ласками толстухи Марго, напрочь забыл и о роскошном плаще Феба, и о самом Фебе, и о цыганке, без памяти влюблённой в капитана королевских стрелков… Мысли юного школяра были так далеки сейчас и от комнаты Святой Марты и от комнаты Святого Бернара, и он выкинул всё это из головы, предаваясь беспечному веселью в обьятиях Марго.       Между тем, тишина за дверью вовсе не успокоила молодую цыганку. В испуге она вскочила с ложа с резвостью своей беленькой козочки Джали.       Клод сидел по-прежнему неподвижно. Он увидел неприкрытый ужас в больших чёрных глазах цыганки и тяжело вздохнул.       - Неужели ты действительно так сильно меня боишься, дитя моё? - с грустью произнёс он. – О, я несчастнейший из смертных! За твою любовь я отдал бы всё на свете, всё, чем владею… А ты… Ты глядишь на меня с ужасом! Неужели я так страшен тебе? Неужели я кажусь тебе таким же страшилищем, каким кажется парижанам мой глухой звонарь Квазимодо? Но ведь ты не испугалась Квазимодо! Ты подошла к нему и дала ему напиться возле позорного столба, помнишь? Я был свидетелем этого... Почему же ты боишься меня? Неужели же я уродливее самого дьявола? Подумай же, если бы я представлял для тебя опасность, я бы уже сделал с тобой то, чего ты так боишься. Кто или что помешало бы мне овладеть тобою здесь, в этом вертепе разврата, пока ты была без чувств? Никто и ничто не помешало бы мне осуществить свой греховный замысел, в котором я признаюсь тебе, моя зингара. Я хочу этого более всего на свете. Я желаю тебя, моё дитя! Желаю тебя так, как ни один мужчина не желал ни одну женщину в этом грешном порочном мире! Что же помешало мне сделать тебя своей, пока ты лежала бесчувственная на этом ложе, целиком в моей власти, спросишь ты? А я тебе отвечу, Эсмеральда! Признаюсь тебе, моя колдунья, я хотел сделать это! Я шёл сюда с одною лишь этой целью. Одна лишь эта мысль воспламеняла мой мозг, моё сердце, мою душу, моё исстрадавшееся без любви и ласки тело! Но помешала мне свершить это преступление, этот плотский грех, свершить его против твоей воли, взять тебя силой – всё это помешала мне исполнить моя любовь к тебе, Эсмеральда – та самая любовь, от которой я схожу с ума с тех пор, как увидел тебя танцующей на площади перед Собором! Та самая любовь, которую я желал бы вырвать из своего сердца, потому что она пробуждает во мне греховные земные желания, от которых я считал уже себя очищенным, которые, казалось мне, победил уже! О, какое жалкое заблуждение! Я не в силах вырвать мою любовь к тебе! Я готов пасть, Эсмеральда! Мне сладко будет пасть – теперь я это знаю, но пасть лишь в твоих объятиях! Ты можешь увлечь меня за собою в свой ад или рай, как тебе угодно, моя колдунья, моя зингара, моя гитана! Я готов повиноваться тебе, как самый последний раб! Пожелай ты этого – и я забуду всё и всех в этом мире и забуду лишь для тебя одной! Слышишь ты – для тебя одной! Я купил тебя у этого жалкого напыщенного капитана… Купил за горсть золотых монет, потому что не знал, как добиться тебя иначе… И он с готовностью продал тебя мне… Слышишь, продал тебя мне за жалкую горсть монет! Он отказался от тебя! А между тем ты стоишь всех богатств мира земного и мира небесного, любимая моя! Как ты красива! Как желанна! И этот болван отказался от тебя!       Клод Фролло говорил негромко, но с такой твёрдой убеждённостью и страстью в голосе, вкладывая в свои слова всю искренность своего истерзанного сердца, что даже цыганка, погружённая в свои невесёлые мысли, начала прислушиваться к его словам.       Клод, искал пытливым взором все изменения в её прелестном лице, боясь увидеть там безразличие и равнодушие, и уловив в выражении её личика тень слабого интереса к тому, что он говорил ей (интерес этот возрос в ней при упоминании Феба), Клод внезапно встал, чтобы тут же вновь упасть к её ногам и целуя край её одежды, боясь поверить тому, что, казалось ему, он видел сейчас (всё, что угодно - лишь бы не безразличие!), произнёс умоляюще:       - Я прошу тебя, Эмеральда! Сжалься надо мною… Люби меня!