Сны о чём-то большем

      — Знаешь, хоть я уже и говорила, что несказанно рада возможности хотя бы рассказать тебе о своей жизни, но повторю это ещё раз: меня давно нет, но где-то там живут люди, которых я знала и любила. Может, кто-то из них повстречается тебе… Передай им, что я всех их люблю, очень-очень люблю и даже сейчас, когда от меня только и осталось что нелепый комок воспоминаний. Обещаешь?       Кажется, сегодня Лили была непривычно грустна. Гермиона подумала о том, как она будет всё это объяснять Гарри, профессору Снейпу, профессору Люпину, ну ладно с первым — если очень постараться, то можно и поговорить, а если махнуть перед этим пару глотков огневиски, то, возможно, она и сможет ему что-то рассказать. А объяснить можно и позже, когда она протрезвеет, а Гарри переосмыслит полученную информацию. Но тут есть одна проблема — лично она в такой ситуации постаралась бы поместить рассказчика в госпиталь Святого Мунго, ну так, на всякий случай, для проверки: не наложили случайно ли на рассказчика заклятие умопомрачения, или шизофрения и у магов встречается? С профессором Люпином даже проще — ему можно написать, даже не подписываться. А вот как быть с профессором Снейпом? Тут потерей сотни баллов из запасов Гриффиндора, пожалуй, не отделаться. Отрабатывать ей до конца учёбы в Хогвартсе и, пожалуй, ещё пару-тройку лет после окончания. Гермиона сразу сникла.       — Моё время уходит, я чувствую это. Я не говорила, но с каждой нашей встречей я всё слабею и слабею. Видимо, действие того зелья сходит на нет, — поняв её сомнения, сказала Лили.       — Да, я расскажу им. Можешь не волноваться. Не знаю как, но я это сделаю.       — Я знала, я была уверена, что ты поможешь. Когда-нибудь ты поймёшь, как это важно. Даже не для меня. Мне-то, в общем, уже всё равно. Это важно для них. Я знаю, что Джеймс умер, но также знаю, что Гарри, наш с ним сын, он жив. Но подожди, я сейчас совсем тебя запутаю.       В общем, мы с Джеймсом поженились практически сразу после окончания Хогвартса. Да, я знаю, что ты скажешь — не рано ли мы решили сыграть свадьбу. Рано, но слишком не спокойные настали времена, и мы подумали, что в любой момент может стать слишком поздно.       Тогда впервые мы узнали, кто такой Волан-де-Морт и на что он способен. Что ни день, до нас доходили очередные плохие новости. Мы так к ним привыкли, что уже ничего другого и не ждали. Джеймс тогда сильно повзрослел, стал серьёзным, словно и не было того мародёра, затевавшего очередную проделку. Мы вступили в ряды Ордена Феникса, так мы себя называли. Просто группка магов, способных и желавших противостоять злу, а Волан-де-Морт был истинным злом. Среди нас были как довольно слабые и посредственные, так и не просто сильные, а сильнейшие из волшебников современности, такие как, например, Альбус Дамблдор. Слышала ли ты когда-нибудь о нём? Должна была слышать…       — Конечно, вы удивитесь, но он до сих пор является директором Хогвартса, — ответила Гермиона.       — Да? Правда? Я так рада! Я действительно рада тому, что он жив, и, судя по всему, здоров. Он великий волшебник и удивительный человек, да ты наверняка и сама знаешь. Это он собрал Орден Феникса. Кроме нас туда, конечно же, вошли и Сириус, Римус и Питер: да иначе и быть не могло, мародёры они всегда мародёры, невозможно представить, что должно произойти, чтобы разлучить их. (Ну, например, смерть Лили и Джеймса Поттеров, ложное обвинение Сириуса Блэка, и вот мародёров больше нет, а те, кто есть, не доверяют друг другу, — подумала Гермиона). Мы старались как могли, собирали по крупицам сведения, пытались защищать других, более слабых магов и магглов, а уж ненависть к магглам вообще не знала предела. Убить десяток ни в чём не повинных людей? Да не вопрос, люди Волан-де-Морта готовы и сделают это, не задумываясь.       Вот тогда мы и решили пожениться, тогда мы с сестрой ещё хоть немного, но общались, и так получилось, что и она начала встречаться с мужчиной и они тоже решили пожениться. В общем, мы с Петунией поговорили и решили хотя бы сейчас заложить узы дружбы между нашими семьями, которые совсем скоро должны были образоваться. Тем более что наши родители к тому времени уже умерли, и, по сути, кроме друг друга, у нас с ней не было никого. Мы заказали столик в небольшом маггловском ресторане, я пришла с Джеймсом, а Петуния с Верноном, так звали её молодого человека. Надо сказать, выглядел он внушительно во всех смыслах. Он, наверное, весил в три раза больше, чем Джеймс. Крупный, похожий на кабана, он не понимал и не желал понимать нас с Джеймсом. Какую бы тему для разговора мы ни предлагали с сестрой, Джеймс и Вернон воспринимали каждый по-своему. Никак не способные найти общий язык, они смотрели один на другого, как если не на врага, то хотя бы как на существо с другой планеты и, возможно даже, с другого края Вселенной. Тот ужин ничем хорошим так и не закончился: Вернон схватил Петунию и ушёл, сказав, что таким, как мы, не место рядом с приличными людьми, и что он примет все необходимые меры для того, чтобы никто не узнал о нас. Джеймс пожал плечами и сказал, что если он так считает, то ему виднее. Этого уже Вернон не перенёс. Это был последний раз, когда я видела сестру. Я не знаю, почему жизнь сложилась именно так, но, видит небо, я не хотела того. Я из всех сил старалась сохранить дружбу с ней.       Когда мне было всего двадцать, я узнала, что жду ребёнка. Джеймс был на седьмом небе от счастья, но и одновременно с тем он начал задумываться, как и что нужно сделать, чтобы наш ребёнок рос в безопасности. Мы скрывали беременность столько, сколько это вообще было возможно, то есть до тех пор, пока живот не начал красноречиво сообщать это за меня. Только мародёры и Дамблдор знали всё с самого начала. Мы были не одни такие: примерно в это же время животик округлился ещё и у одной участницы Ордена, её звали Алиса Лонгботтом. Мы с ней не дружили, но то время несколько сблизило нас. Мы обсуждали мелочи, так важные для будущей матери, делились советами, обсуждали всякую ерунду вроде того, какую кроватку лучше приобрести. Наши дети родились с разницей всего в один день, тридцатого июля у Алисы родился сын, они назвали его Невиллом, а на следующий день у меня родился мой Гарри.       Вскоре жизнь поменялась в самом корне. Одна недопрорицательница вдруг выдала самое настоящее прорицание, сказав, что Волан-де-Морта погубит ребёнок, рождённый в конце июля. В общем, там было сказано и другое, но наш Гарри как раз попадал под все пункты её пророчества. Мы спрятались и начали жизнь затворников, мы никуда не могли выйти, только самые близкие друзья приходили к нам, но, занятые борьбой против Волан-де-Морта, они всё время были заняты. Это тяжко, сидеть как в клетке и не иметь возможности даже выйти погулять. Но и это не спасло нас, он пришёл.       Я помню, как с треском вылетела дверь. Даже барьер не смог его сдержать. Я слышала крик Джеймса: он просил спасать сына. Я помню, как он зашёл в комнату, как направил палочку на Гарри, как я закрыла его…       На этом, как ты понимаешь, всё. Больше нет ни воспоминаний, ни боли, ни радости. Больше нет ничего. Я точно знаю только одно — мой Гарри жив, а теперь ещё то, что ты скажешь ему, что его папа и мама любили его. И Северусу, скажи ему, что я очень сожалею, что не смогла быть с ним, не помогла ему. Всё вышло так глупо и так горько. И остальным, расскажи всем, кого ты найдёшь, что я люблю их, и даже сейчас я помню. Прощай, Гермиона. Я ухожу.       — Подождите. Пожалуйста, извините меня, я не сказала, не знала, как сказать. Гарри — он мой друг! Знаете, у вас замечательный сын, добрый и честный, ну почти всегда честный.       Лили рассмеялась:       — Спасибо! Это всё, что мне надо было знать. Прощай.

***

      Гермиона проснулась с лицом, мокрым от слёз. Неужели она ушла? Что происходило с ней все эти дни?