Как Славка человеком стал

Так и стоял Славка и все глядел на красавчика-франта и ангела с ним. А тем, видать, хорошо было вместе. Мужик мальчишке на ухо чего-то нашепчет, а тот смеется, да так заразительно, что на душе от этого смеха прям птички поют. Тут у Славика сердце и сжалось, и вспомнил он, как однажды с маманей в цыганском таборе побывал. А там одна девчушка вот так же заливисто хохотала, и такая была веселая, что Славка, хоть и мелкий, а влюбился в нее наповал. И в тот же вечер, у огромного костра, девчуха эта маленького цыганенка всего заласкала, затискала и в щеки зацеловала, а Славка при этом таял и чуть ума не лишился. От счастья. Потом он долго еще ее вспоминал, — после того, как табор покинули, — и скучал жутко. Но молчал — в себе все держал. А сейчас вот опять накатила память, да так, что сил держаться больше не стало. Тогда Славик рискнул: еще пару шажков к удивительной парочке сделал и кашлянул деликатно, чтоб внимание привлечь. Ангел, правда, не обернулся, а просто глазки свои опустил и притих, зато зеленоглазый красавец глянул на Славку и даже улыбнулся ему, да так по-доброму, что цыган растерялся: давно он уже такой благожелательности на лицах людей в свой адрес не видел. Может от этого и осмелел малость, но, правда, ничего лучшего не придумал, как просто курева попросить. — Угостите сигареточкой, сударь… — скромно так прохрипел, ведь голос шикарный давно посадил уже. — Курить хочется — сил нет… Выручите, если не жалко… И, честно говоря, Славка уверен был, что пошлет его этот мужик, но тот ничего — даже не покривился. Оторвался от балюстрады, к Славику подошел и из кармана пачку сигарет достает, да таких, что цыган подобных в жизни не видывал! — Бери, — говорит, а папироски изящные, тонкие, коробка и фильтры все золотом разукрашены. Да тут одна штука, поди, целое состояние стоит! Цыган даже смутился. — Да что Вы? — рукой замахал. — Мне б попроще чего. Куда ж мне такая роскошь?.. — Попроще я не держу, — франт опять добродушно уголком губ своих дернул. — Бери, угощайся… — и пачку Славке протягивает, а тот и дотронуться-то боится до такой красоты. Но мужик, видно, понял, в чем дело, — сам сигаретку достал и цыгану дает. Ну, тот взял — а что делать? — и даже понюхал — прям с удовольствием. Правда, ему сразу за руки свои совестно стало — ведь обветренные же все, с ногтями грязными, сломанными, а на левой руке еще и два пальца отрезаны. Это вообще отдельное горе… Руку-то Славке изуродовали в очередном пьяном побоище, когда он от ножа закрывался. Так полоснул вражина подлый заточкой своей, что оба пальца разом отсек, да еще и лицо задел — но это-то мелочи! На лицо наплевать, а то, что цыган пальцев лишился — вот где кошмар! Мало того, что он левшой был по жизни, так ведь еще и с гитарой теперь распрощаться пришлось, а это единственная славкина радость была. Он, как осознал, что случилось — так озверел, что уже без всякого страха попер на ножи. И про кровь, и про боль забыл, а парня того так отметелил, что тот после загнулся. Правда, потом говорили, что он от передоза откинулся, но там и то, и другое скорее сработало. Уж больно Славка зверски его лупил — в такой раж вошел, что все приспешники разбежались. А когда узнал, что обидчик проклятый концы отдал, так лично пошел в притон, чтоб на труп его плюнуть. И ничего, сделал дело свое, — никто его пальцем не тронул. Во страху нагнал. Да вот только легче от этого особо не стало. Что месть-то свершилась — это, конечно, прекрасно, но что музыке больше не быть — вот где беда. И рыдал тогда Славка, как одержимый, несколько дней — жуть, как убивался, а раз ночью гитару свою схватил, на пустырь побежал, костер там развел и сжег ее. А сам рядом в снег бухнулся, — тоже тогда зима была, — и замерзнуть решил, чтоб не страдать больше. Но надо ж было такому случиться, что сердобольная женщина в этом заброшенном месте чего-то забыла. Она и скорую вызвала, и даже сопроводила Славку в больницу, а после и навещала его, пока ему руку лечили: ведь чуть гангрену, дурак, не заработал тогда. А позже Славик почуял, что девушка эта влюбляться в него начала — ведь в больнице-то он в себя пришел, оклемался и на человека стал походить. Вот тут-то он испугался — и за жизнь ее, и за нравственность, а потому, как только рука зажила более-менее, взял да слинял из госпиталя от греха подальше. И хоть жаль ему было девку, но очень уж он побоялся ее погубить. Вот такая история… И сейчас все эти события разом промелькнули в славкиной голове, пока он рукой своей изуродованной красивую сигаретку брал. Все вспомнил — до мелочей, и даже симпатичное личико своей спасительницы. Горестно ему стало, тяжко на сердце — да только разве ж печалью былое вернуть? Никак не вернуть. Никто еще таких фокусов не проворачивал. А жаль… Славик вздохнул, шарф с лица сдвинул, сигаретку засунул в рот, — но, правда, глаза на красавчика-франта поднять побоялся: а вдруг у того отвращение на лице отразится от вида славкиной покоцаной хари. Не хотелось бы этого видеть, чтоб не расстраиваться. Хоть и понимал цыган, что не такого заслуживает: ведь и губа разбитая раздута до синевы, и шрам во всю рожу, да и опухший небось, как утопленник, чего уж там. Но все равно… Поэтому так и стоял он с сигаретой во рту, взгляд потупив, а мужик красивый пока зажигалочку ему к кончику папироски поднес. Ну, Славик и прикурил. Затянулся богатым дымом — сладким, как мед, — аж от кайфа зажмурился. Но тут в голове противно стрельнуло, Славик поморщился, — а франт вдруг руку ему на плечо положил. Цыган аж шарахнулся, глаза распахнул, глядит на красавца, — а тот на него и опять улыбается, причем без всякого пренебрежения. — Ну, что? — спрашивает. — Плохо тебе? Может быть коньячку? — Чего?! — Славка совсем ошалел. Вот уж не ожидал. — К…коньячку? А у Вас есть что ли? — и тут слышит, ангел хихикнул, франт к нему обернулся, головой зачем-то кивнул, и опять к Славику: — Есть, — говорит, а сам золотую флягу из кармана своего модного пальто достает, крышечку отвинтил и цыгану протягивает. — На… подлечись… А Славка глазам не верит: то на мужика, то на флягу растерянно смотрит, а та ему золотыми искорками подмигивает, будто заманивает. Но тут спохватился цыган: — Да что Вы, сударь? Больной ведь я весь! Не посмею из вашей посуды. Да и не стою того — уж больно она роскошная, — но выпить-то жуть как хотелось. — Вы мне в стаканчик плесните, коли не жалко. Посудка-то есть… Мне бы… и правда не помешало. — И достает из грязного кармана куртки своей стаканчик пластмассовый — малость помятый, но все ж еще целый. Но мужик эту жалкую тару у него из руки вытащил и обратно в карман запихнул, а в ладонь ему флягу вложил и говорит: — Пей, ничего. Можешь всё выпить. Я тебе все-равно компанию не составлю — я за рулем. А что с посудой будет потом, то не твоя забота. Раз дают — так бери… — и глядит на Славку глазами своими шикарными, зелеными, как листва. И опять цыган Сашку вспомнил — аж сердце зашлось. Тогда он скорее к фляге золотой приложился, пока слезы не потекли. Ну и хлебнул всё разом…

***

А коньячина-то знатный — с выдержкой — вкус на многие тыщи, даже если быстро глотать. А уж если пить по всей форме… Славик ведь хорошо разбирался в подобных вещах — пацан его бывший, Санька зеленоглазый, очень капризный к выпивке был. Родственники ему из Франции такое пойло возили, что закачаешься. Он и Славку обучил разбираться, да вот только цыган меры не знал, и мог после коньяка многолетнего сивуху хлестать за милую душу, и все ему нипочем. За это любовник до слез на него обижался, никак к высокому вкусу не мог приучить, — но отличить хорошее бухло от подделки или распознать раритет Славка теперь умел. Вот и сейчас прочуял — хоть и всю эту «прозу жизни» со всеми тонкими нотами вылакал в раз — но оценить оценил. Потом даже замер, послевкусием насладился, ароматы прикинул, как смог, — ну и после уже блаженно вздохнул и посудину из чистого золота хозяину с поклоном вернул. А тот на Славку прям с интересом глядел — и улыбался. И так ему шла улыбка, что Славик — уже ничего не смущаясь — так и уставился. А хмель-то взял быстро. И чем дольше цыган глядел, тем больше дурел: мужик-то красавец, глаза, как озера, черты лица тонкие, царские — да вот как у Саньки. Но тут еще с возрастом от всей этой неземной красоты, — прям как от того коньяка, что цыган сейчас без зазрения совести выдул, — благородством тянуло. И так захотелось к губам этим чувственным приложиться, в поцелуе сладком забыться — Славик даже качнулся вперед, но быстро опомнился. Сдурел что ль совсем? Во дает! Сиди уж, цыган, и не дергайся. И спасибо скажи, что покурить дали и золотишко в руках подержать, да и хватит с тебя… Вздохнул Славик с этими мыслями, глаза опустил, глянул на сигаретку свою, а она уж истлела. Ну и ладно. Тогда он последний раз затянулся, бычок затушил о рукав да в карман положил — неловко стало на набережную бросать при таком человеке приличном. А тот всё глядел на Славика — и так улыбался, будто удивлялся чему-то, будто не ожидал чего-то увидеть, а тут — вот тебе на ж. И вдруг опять папироску Славке протягивает. — На, покури-ка еще. Не стесняйся… А Славка и не стеснялся уже — алкоголь свое дело сделал. Хорошо ему стало. Сигаретку с ухмылкой принял, — с приличной, конечно, — взглядом огонька попросил, прикурил и тогда снова на ангела глянул. А тот пока на балюстраде на ноги встал и стоит, — только не улыбается больше: брови точеные к носу кнопочкой свел и на Славку таращится. — Кольца дымные умеешь пускать? — вдруг сурово спросил. — А чего ж не уметь-то? — цыган покачнулся слегка. — Хочешь фокусы земные увидеть, душа небесная? Да на вот, смотри… — и уже все-равно ему стало, ангел перед ним или кто. Одним словом, расслабился и удивляться всему перестал. А еще и потешить мальчонку хотелось. — Вона, гляди, колечки сейчас полетят… — а сам затянулся и после как выпустит одну за другой «баранки» из дыма, да так ловко, — ангел прямо в ладоши захлопал. — Еще! Ну, еще давай! Ну, Славка и дал. Опять дым втянул и целую очередь эфемерных колечек в морозный воздух пальнул, — да только в этот раз с ними какая-то метаморфоза произошла: увеличились кольца, расширились и образовался из них будто бы коридор, а с другого конца — ангел строго глядит, и вдруг как ринется в это пространство, и раз! — в самую славкину душу вошел, как стрела. Цыган только вскрикнул, за грудь ухватился, закашлялся: легкие так свело, аж в глазах потемнело. А за ними и печень, и почки, живот весь скрутило, будто кто-то оттуда кишки тянул заживо. Славик согнулся, хрипит, на землю упал, хотел закричать — да никак: горло сдавило! Чувствует: всё, конец. А последнее, что увидел, как мужик красивый на помощь к нему кинулся, за плечи схватил, что-то спрашивает, а Славка чует, вывернет его щас всеми внутренностями. Он оттолкнул красавца скорей, чтоб не дай Бог не запачкать, подальше отполз, как смог, да как блеванет. И вышла из нутра его такая страшная чернота, что он сам испугался. «Вот и смерть подоспела», — подумал еще. А в душе сожаление мелькнуло — ведь только хороших людей повстречал, а тут и старуха с косой — явилась не запылилась. Вот же подлюка! Как же не вовремя… И от этих мыслей совсем ему худо сделалось: бухнулся он своим избитым лицом прямо в зловонную дрянь, да так и затих, чувств лишившись.