Расскажи мне

      Новый день встретил их шумом, доносящимся с улицы. Они долго не хотели вставать, но когда всё-таки сделали это, звуки прекратились. Затянутое тучами небо не дало им увидеть солнца, на которое они так надеялись после чудесного сна. А на тумбочке их ждала записка от мамы: «Не беспокойтесь, мои дорогие, я приду не позже семи. Потом всё расскажу. Люблю вас».       Завтрак им был оставлен. По времени это больше походило на обед, но особой роли название не имело, всё равно они позавтракали, дурачась, из-за чего вылили на себя почти весь тайком утащенный пакет молока из холодильника. Мама ограничивала их в этом лакомстве, говоря что-то про таинственную аллергию. Отказаться от того, что было в их доме редкостью, было никак не возможно.       Было воскресенье. Ни в какой другой день им бы не позволили продрыхнуть до такого часу, мама строго относилась к посещению школы и не стала бы одобрять прогулы, несмотря на отношение к ним сверстников. Сопротивляться они пытались. Братья обучались самообороне. Атакующих позиций они не признавали, равно как и фразу о лучшей защите. Но в этом возрасте они не преуспевали даже в ней. Поэтому вмешивалась мама, разговаривала с учителями, директором. Особых успехов это не приносило, побои продолжались, ведь, несмотря на издевки, близнецы оставались столь же жизнерадостными, какими были до этого. Сменить школу они не могли, до остальных им бы потребовалось бы не менее часа езды на автобусе. Отпустить их одних в такую даль Симона не могла, сердце болело, если не знала, где они и что с ними. К тому же, боялась, что история повторится и на новом месте. А сопровождать не позволяла работа. Приходя на работу к девяти, она уже опаздывала, так как должна была быть там не позже половины. Но начальство знало о её проблеме и позволило себе закрыть глаза на опоздания до тех пор, пока её дети не вырастут, чтобы быть способными хотя бы самостоятельно добраться до школы. Мальчики могли делать это и сами, но присутствие мамы давало им силы противостоять школьному безобразию, и вообще делало более спокойными как их, так и саму Симону.       Вечером того же дня в их доме впервые появился отчим, пока ещё будущий. Они поболтали, поужинали все вместе, и именно этот человек вселил в них надежду на счастливый финал. Конечно, до конца еще было ух как далеко, но именно так они оценили его появление.       За всю жизнь они ни разу не назвали его папой, ни тем более отчимом. Только по имени. Такое обращение они считали ничем иным как уважением, и новый муж Симоны догадывался о том, что это вовсе не презрение, как могла посчитать их мать. Но и она так не думала, видя искреннее отношение своих детей к новому мужчине в её жизни.       С появлением отчима братья стали проводить с ним даже больше времени, чем их мать. Они признали его своим в самый первый день. С ним было весело — он успел много где побывать и отовсюду забирал сувениры, будь они вещественными, рассказами о минувшем множество лет назад или, наоборот, о происходящем и в эти дни. От Гордона они узнали, что совсем недалеко от их города много веков назад было поселение, в котором чуть не сожгли его предка, подозревавшегося в использовании черной магии. Сказать с уверенностью, правда это или выдумка, отчим не мог. Единственное, что он помнил — как эта история передавалась в его семье из поколения в поколение, причем, впервые она была услышана им ещё в раннем детстве, когда дед решил поделиться этим с его отцом, а потом и от своего родителя, уже в несколько другой интерпретации. Ну да невозможно запомнить с точностью всё, передающееся только их уст в уста, это понимал сам Гордон и сильно переживал, если приходилось предполагать самому какие-то факты — ему казалось, что он лжет.       Услышав этот рассказ, Билл первым делом поинтересовался, как его пра- избежал смерти. Гордон улыбнулся ему мягко, щёлкнул по носу за излишнее любопытство и дополнил, что способ был один — если кто-то согласится на замужество с приговоренным ко смерти. Умолчал он, правда, об одном. Кажется, дед рассказывал о том, что невестой был переодетый подданный их предка. Об этом, как считал Гордон, братьям знать было совсем не обязательно. А, может, это всего лишь его память играла с ним в дурные игры, путая в голове реальность с окончательным вымыслом.       Прошло уже два года, близнецы подросли и начали меняться внешне. Появилось желание быть особенными, и оно отразилось на стилях обоих, пока еще плохо заметном. Но братья стали старше, раскованнее в некоторых вещах. И Том не постеснялся спросить, что было бы, если они вдвоем оказались бы в том времени, когда один из них был бы приговорен.       Гордон попытался отшутиться, что нашлась бы барышня, готовая вызволить любого из них из плена, но прикусил губу, поняв, что то, о чём он не захотел рассказывать, братья раскрыли сами.       — Не позволю я никаким барышням даже близко подойти к Тому! — залился смехом младший, вскакивая с кресла и упирая руки в бока. — Вот вы представьте меня в юбке, сойду я за такую барышню?       Смеялись уже все, даже мама, слушавшая их разговор вполуха. В Билле было что-то от актера, она подумывала отдать его в театр, но быть порознь братья отказались быть наотрез. Да и сама Симона вскоре поняла, что театр будет очередным поводом для насмешек, а такого допустить она не могла.       — А еще мы отрастим тебе волосы и заплетем косу! Только не забывай краснеть и смущенно улыбаться! — вторил ему близнец, ухохатываясь над входящим в роль милой прелестницы Биллом. Тот уже присел на подлокотник кресла Гордона, часто-часто моргая. Его губы были сжаты, отчего на лицо Билл казался гораздо худее, чем был, и действительно напоминал девушку, правда, до сих пор не сформировавшуюся физически.       Том прыснул и убежал за резинками для волос, игнорируя почти неслышное возмущение мамы, чтобы он не трогал ее вещи. Вернулся он в считанные секунды, снеся напрочь половик и кое-как собирая в два хвостика еще короткие волосы брата. Мама цокнула языком, давя в себе смех, и решила помочь веселящейся мужской половине. Гордон участия в действе не принимал, но наблюдал с интересом и весельем. Симона расчесала лохмы сына и как можно более аккуратно завязала ему хвостики. Осторожность была очень трудной вещью, смех пробирал до невозможности, её руки тряслись, да и сам Билл никак не мог усидеть на месте, не вертясь.       Старший отошел чуть дальше, чтобы оценить результат со стороны, почесал подбородок и нахмурился.       — Таким тебя бы ни один человек из поселка за девушку не принял бы...       — Что тогда? Расскажи, — Билл сощурился и надул губы. Брат подсказывал всегда и советы давал дельные. Маму они редко просили о помощи. Если что-то не выходило, было легче обратиться к Гордону, как ни крути, он понимал их лучше неё.       — Не хватает чего-то особенного... И не в юбке дело, из маминой ты вывалишься.       Взрослые старались не вмешиваться в разговор, наблюдать за детьми было гораздо интереснее. Такие моменты всегда откладывались в памяти особенно отчетливо. Должно быть, через несколько лет или десятков лет Симона будет вспоминать этот день со своим мужем. Она надеялась, что и тогда — с Гордоном.       — Мама! Я понял! — Том подбежал к ней, умоляюще смотря в глаза. Его близнец смотрел заинтересованно, не без страха — что же удумал братец. — Если Билла накрасить, так вылитая же девушка! Маааам!       Симона попыталась что-то сказать, но умоляющие глаза обоих детей не дали ей возможности отказаться, и она, поцеловав младшего в макушку, от чего его хвостик мазнул по щеке, убежала в ванную.       — Хулиганы, смотрите у меня! — шутливо погрозила она подводным карандашом. Все понимали, что злиться она не будет, да и не на что.       Она не разрешила Тому самому накрасить брата, хотя отчетливо видела, что ручонки у старшего чешутся этим заняться. Не позволила как раз поэтому, зная, как он может расписать Биллу лицо. После такого макияжа никакой смех не спас бы положение, младший мог надуться и наотрез отказаться разговаривать. Симона тонко подвела глаза сыну, все время борясь с его желанием прикрыть глаза и уйти от карандаша. Сделать это было не так трудно, Билл нередко наблюдал за этим процессом по утрам, если, конечно, успевал открыть глаза к тому времени.       — Вот теперь тебя даже я бы за барышню принял, — расхохотался Гордон, даже утирая появившиеся в краешках глаз слезы, как только Симона отошла от своего ребенка, позволяя оценить результат.       К чему они делали это, почти забылось. Ошарашенный Том едва не забыл закрыть рот от удивления. А когда понял, что смотрят уже на него, ожидая оценки, еле смог выдавить из себя:       — Тебе было суждено родиться девушкой, и тогда бы мы поженились.       Смущенный Билл, кажется, вошел в роль окончательно.       На счастье, сказанное Томом было принято на шутку, однако, несмотря на их собственных смех, близнецы сцепились взглядами, общаясь без слов. Из-за веселья родители не заметили немого разговора, а потому и не придали ему никакого значения. Утиравший выступившие слезы смеха Билл размазал карандаш по лицу, что вызвало у них очередной приступ смеха. А после — долгое отмывание макияжа, оказавшегося к тому же водостойким. Мама только хохотала и радовалась, что не накрасила сына тушью. Биллу, как ни странно, макияж шел. Но ещё ближайшие года два он даже не подумает попробовать накраситься самостоятельно.       Вдоволь насмеявшись, младший поинтересовался у Гордона, как же всё-таки заключались браки в поселении в то время. Муж Симоны отчего-то вспыхнул, промолчал, и, видимо, решив, что пришло время спать, увел женщину наверх. Уже в спальне, на вопрос, заданный Биллом, он ответил жене так:       — Как ни крути, в таких местах браки заключались половыми актами, со всеми тому подтверждениями. Я просто испугался, что они решат попробовать сыграть до конца, и с виселицей, и с замужеством. Дети же... Но, о чем я? У тебя замечательные сыновья, Симона, мне только жаль, что не от меня.       Этот день поднял настроение всем, и Симона, улыбнувшись, произнесла:       — Посмотрим, может и я ещё на что-то гожусь, — и резко переменила тему. — Ты так и не рассказал, кем была спасительница твоего предка.       — А кто знает?.. Поговаривают, как раз она и была колдуньей. А вот, злой или доброй, это мне неизвестно.       — Так, значит, мой муж — колдун? — загадочно произнесла женщина, прикрывая плотнее дверь в их комнату. — Тогда нам следует заключить брак по всем правилам тех времен, вдруг ты тоже приговорен к смертной казни...       Тем временем близнецы в полной тишине добрались до своей комнаты и сдвинули кровати. Место сильно изменилось за последние годы. Увлечения менялись стремительно, старые плакаты сдирались, поверх ободранных клеились новые, и ободранные обои под ними не были видны. Мама пыталась бороться с этим, но стены были для братьев неприкосновенными. Неизменным оставался только интерес к музыке.       За несколько лет они выросли настолько, что уже не могли умещаться на одной кровати — один из них обязательно падал. Чаще — Том, ибо, учитывая его отношение к личному пространству, не был странен тот факт, что он жался к краю, не в состоянии отвоевать кусочек места у раскинувшегося на пол кровати любимого брата, даже не замечающего, сколько места он занимает.       Они сидели напротив друг друга, подтянув ноги к груди, внимательно изучая не моргающими глазами. Братья молчали долго, у младшего слезились глаза, и было трудно понять, от счастья или из-за подводки для глаз. Взглядом Том просил прощения — за насмешки. А Билл прощал то, что сегодня из него сделали клоуна. Им было хорошо...       — Скажи.. Ты бы, правда, взял меня в жены? — Билл застеснялся собственного вопроса и спрятал лицо в коленях, ожидая ответа.       — У меня просто не осталось бы выбора, будь я колдуном или названным им. Да и, я уверен, со временем ты бы научился прекрасно готовить, а от такой жены мало кто откажется.       Том улыбнулся и протянул руку к лицу Билла, тот поднял голову, словно не веря в сказанное, и прильнул к чуть влажной руке. Нервничал не он один.       Двенадцать лет. Это был день первого осознания чувства, подобного любви к тому, кого любить так, наверное, было и нельзя. Столь раннее открытие ни к чему не привело, они продолжали быть обыкновенными братьями, ещё какое-то время не затрагивая эту тему ни в разговорах, ни даже в мыслях.