Вслух

Бакуго сидит и до скрежета суставов в собственных огрубевших со временем руках начистивает металлический складной ножичек, подаренный когда-то слишком давно, чтобы помнить. Трет активно, сжимая маленькую черную тряпочку в пальцах, пытается избавиться от налипшей на него ржавчины, вонь которой пропитала уже все нутро, отдаваясь в висках тихим лязгом и шуршанием мятой застиранной одежды во время вновь накатившего желания. Сжимает зубы от раздражения и прикладывает еще больше силы, надеясь, что это поможет, иначе он лично разъебет этот кусочек меттала до самых атомов. У Бакуго за очерневшей душой доброе и милое ничего. Он с точной регулярностью заполняет его горьким виски с кофе, а так же бесконечными криками и огрызаниями с любым, кто попадется под руку в неподходящий момент. Ему нравится текущая действительность, серость унылых будней, жизнь по стандарту среди укуренных гиен и кровожадных волков. Он полностью доволен прожиганием своего замедленного времени в барах, пропитанных запахом дыма клубах и на кухне рядом с Деку, который вновь со стекающей по худощавым бедрам спермой своими трясущимися руками пытается приготовить ужин из того дерьма, что лежит в холодильнике уже черт знает сколько. Наверняка, оно уже и эволюционировать успело в новую форму жизни. Но, словно по прописанному ранее сценарию, в конце получается вполне сносно, потому что глупый задрот действительно постоянно старается даже в такой мелочи, до крови закусывая свои потресканные губы во время состредоточенного момента. А после со щенячьим взглядом хрипло спрашивает у Катсуки вкусно ли, ведь сам никогда не жрет, временами выкуривая несколько сигарет и заливая в себя виски. После его же и выхаркивая, на коленях склонившись над унитазом в темноте ванной комнаты. Криво улыбается, когда Бакуго рычит какое-то оскорбление в ответ. Катсуки время от времени вскрывает сознание, Изуку — вены. И никто из знакомых не может понять, почему они еще все еще вместе. Бакуго на это лишь криво ухмыляется, ведь их маленький секретик только для двоих. На все перемывающие вопросы кости желает каждому подавиться. Никто их не понимает, но почему-то в курсе, что Изуку, весь из себя такой хороший и, блядь, добренький Изуку терпит ублюдочного и злого Катсуки рядом с собой. Не замечают, что сам Катсуки — его компульсивные припадки и тихий ненормальный шепот в самом дальнем углу комнаты с забрызганным кровью лезвием. Бакуго каждый день затягивается и, переступая через себя в ненавистных потугах, идет на нелюбимую работу. Его это раздражает, бесит, выводит из себя на постоянной основе, но выбора как такового нет, поэтому довольствуется тем, что есть, скрепя зубами, чтобы в который раз не послать на хер начальника. Его маленький мир сосредоточен вокруг невидимой оси из алкоголя и постоянной злости, и это чертовски отстойно. Он, блядь, прекрасно знает, что последний мудак, выслушивая за спиной тихие комментарии. Знает, что вызывает лишь омерзение у окружающих, пока держит чужую голову за волосы и после пару раз ударяет ее рожей о свое колено за длинный язык. Знает, но ничего не может поделать, потому что сквозная дыра в теле, потому что фантомная прогрессирующая глаукома не дают покоя морозными ночами при плюс бесконечности на уличном градуснике. Бакуго на самом деле еще с детства хотел стать успешным, хотел быть победителем во всем. Но теперь, иронично усмехаясь в грязный мокрый асфальт, сломан, погряз в своем дерьме и изничтожен где-то внутри за стеной из сложенных очертаний грусти и непонятной настольгии. Время от времени проводит избитыми от постоянных драк руками по алому стеклу и размазывает неровные очертания города в странную карикатурную картинку, отчаянно не зная куда деться от каждодневных мыслей о больших зеленых глазах цвета его состояния. Поэтому делает то, что умеет лучше всего — портит жизнь другим. Утоляет свое раздражение в мягких волосах, в чужих мыслях и непонятном бормотании за пределом помутненного от усталости рассудка и закрывающихся глаз. Непонятно зачем проживая каждый хренов день. Катсуки любит еблю и острую еду. Ненавидит сигареты и себя. Догадывается, что таких ублюдков, как он, даже не отпевают. К ним заведомо никто не приходит на могилу с бутылкой термоядерной дряни и не плачет у разлагающегося под землей трупа. Их просто забывают через день и живут дальше, пока мир, наконец, не встретит свой конец. Ухмыляются в темную каменную плиту. Но Изуку не дает расклеиться, излучая погасший позитив внутри старой хрущевки. Нежно успокаивает, как отчаянную мантру повторяя: — Переживем.