— Флоримон! — воскликнула Анжелика, едва не теряя сознание. — Флоримон! Господин аббат де Ледигьер!
Улыбаясь, они приблизились. Отвесив отчиму почтительный поклон, Флоримон встал на колено и поцеловал матери руку. Аббат последовал его примеру.
— Но почему? Кто? Как это случилось? Твой дядя…
Вопросы, вопросы… А первый порыв радостного удивления уже сменила неясная подавленность. Что вынудило мальчика так быстро покинуть Францию? Аббат объяснил, что несмотря на обязанности перед маршалом де ла Форс, у которого он после отъезда семейства дю Плесси служил помощником капеллана, он изредка навещал Флоримона в иезуитском колледже. В его последний приезд отец Реймон де Сансе поспешил возвратить ему бывшего ученика, будучи счастлив, как он сказал, найти мальчику спутника для дальнего путешествия. «Звезда Аделаиды» уже давно была на пути в Пентагуэт, поэтому они присоединились к кораблю невест короля, следовавшему в Квебек.
— Но почему? Почему? — повторяла Анжелика. — Он что-то натворил?
Аббат де Ледигьер смущенно опустил длинные ресницы.
— Мне показалось, что Флоримон проявил упорство, — прошептал он, — и его отослали.
Она перевела взгляд с приятного лица молодого аббата на своего сына. Его едва можно было узнать, и, однако, это был он. Вытянувшийся, тощий, как гвоздь, в черной весте, похожей на ученическую блузу. Его талия, перетянутая поясом, казалась тонкой, словно у девочки. Тринадцать лет! Скоро мальчик перерастет мать! Флоримон откинул локон, упавший на глаза, — жест был раскован и красив, — и она вдруг поняла, откуда ее смятение: он уже не мальчик, а юноша. Из детских черт, как из футляра, проступили чистый профиль, чуть впалые, загорелые щеки, полные насмешливые губы. Казалось, вороные волосы Флоримона стали вдвое гуще, в зрачках мелькали искорки легкой иронии, заставляющие не слишком доверять его манерам добросовестного ученика.
Что же произошло? Она не поцеловала его, не прижала к сердцу, но все было так, словно он уже бросился ей на шею, как это случалось раньше.
— Вы, должно быть, устали?
— Нет, мадам. У меня от сидения на одном месте ноги затекли. Признаюсь, старая барка, взявшая нас на борт, не внушала мне никакого доверия.
— Хорошо, что подвернулась эта посудина, — небрежным тоном проронил Флоримон. — С нами хотела плыть сестра Магда, патронесса, но занемогла.
— Мы пересекли Атлантику на корабле с королевскими дочерями, а потом добирались на попутных рыбацких барках, — быстро пояснил аббат в ответ на недоуменный взгляд Анжелики.
— Вы заезжали в Плесси? — спросил Филипп, до сих пор ни разу не вступивший в разговор.
— Да, по пути в Ла Рошель мы сделали крюк в двадцать лье, пытаясь объехать вооруженные банды еретиков. Провинция кишит ими. Около Шанденье нас остановили гугеноты. Им не понравилась моя сутана. Но Флоримон назвал ваше имя, и это их успокоило. Потом на нас напали какие-то проходимцы. Им, наоборот, понравились наши кошельки. К счастью, со мной была моя шпага…
— Крестьянские бунты?
— Которыми руководит тамошняя знать. До крупных вооруженных стычек дело не доходило, но воздух пахнет грозой.
— Ступайте, поешьте! — вмешалась взволнованная Анжелика, заметив, что на них глазеют десятки любопытных глаз.
— Отчего же, мадам? Я приглашаю аббата и мессира Флоримона отужинать с нами.
Аббат де Ледигьер достал из сумки письмо и передал Анжелике.
Маркиза окликнула Бартоломью и велела ему подыскать подходящее жилье для аббата де Ледигьера, а также подготовить комнату для старшего сына.
Оказавшись у себя в спальне, Анжелика распечатала письмо старшего брата. Там говорилось о Флоримоне. Ребенок не отвечает их ожиданиям, писал иезуит. Он не любит умственной работы, а, может быть, просто туп. Мальчик имеет пагубную склонность прятаться и тайно изучать глобус и астрономические инструменты во время уроков фехтования, а также садится на коня, когда математик входит в класс. Короче, ему не хватает обычного школьного прилежания, и, что весьма прискорбно, он нимало этим не смущен. Его дядя все же признавал за ним некоторые способности, но находил, что племянник ленив и скрытен вопреки видимой искренности манер. Послание заканчивалось пессимистическим замечанием, что Флоримон, говоря откровенно, вызывает разочарование.
Анжелика тяжело вздохнула. Она молча передала письмо вошедшему Филиппу, спрашивая его мнения. Тот только пожал плечами, как бы подводя итог: я говорил вам тоже самое.
— Что нового в Плесси? Не все еще бежали с тонущего корабля? — спросила Анжелика после того, как они выпили за прибытие. Кроме Флоримона и аббата с ними ужинал Савари, получивший эту привилегию от Филиппа после истории с Ван Рейком.
— Повар, месье Пауру, с супругой прибыл с нами, но задержался в Порт-Ройяле. А вот второй повар перешел на службу к герцогу де Субизу.
— Неблагодарный! Что еще?
— Чета Туранжо… За пятнадцать лет службы в замке эти бедняги все еще не смогли примириться с тем, что обитают среди дикарей из Пуату! Старший псарь Жозеф, старший конюший Жанику, сокольничий Журден и кучер Адриен — все они в Плесси и молятся за то, чтобы господин дю Плесси возвратился живым и невредимым. Еще ваш камердинер, монсеньор, Лоран…
— Молин до сих пор его не выгнал? Удивительное дело, — лениво заметил Филипп, отпивая вино из хрустального бокала. — А что ваша служба у ла Форса? Он все так же предпочитает молиться, нежели воевать?
— Он находит компромисс между войной и религией. Должно быть, вас удивило, монсеньор, что я при шпаге, — продолжал аббат нарочито изысканным и сладковатым тоном. — Но дело в том, что господин де ла Форс не может терпеть дворянина, будь он даже священник, без шпаги. Он добился у архиепископа позволения носить ее всем исповедникам благородного происхождения.
— Лучше бы он испросил разрешения, чтобы его мушкетеры носили вместо шпаг кропильницы.
Аббат рассказал, что духовнику маршала частенько приходилось несладко из-за религиозного рвения господина. Ему случалось проповедовать прямо на стене осажденного города, и дым ладана смешивался с гарью первых пушечных залпов. «Святой Ковчег под стенами Иерихона!» — кричал тогда восхищенный маршал.
Анжелика усмехнулась, найдя набожность маршала пикантной причудой. В ее семействе дань религии отдавалась в последнюю очередь. У Филиппа капелланом служил ныне покойный аббат де Каретт, имевший всего двоих помощников незнатного происхождения.
— Господин дю Плесси, я мельком услышал о постигших вас этой зимой бедах. Если верно, что господин де Каретт отправился в мир иной, то могу ли я просить его место для себя? Госпожа дю Плесси была бесконечно добра ко мне, я люблю Флоримона как сына, поэтому служить вашей семье — мое единственное желание.
— Место ваше, — отозвался Филипп, который терпеть не мог отца Прево, то ли за его низкое происхождение, то ли за религиозный фанатизм, за который маркиз прозвал его «наш отец Савонарола».
— Наш отец Савонарола предпочитает запугивать дикарей геенной огненной. Он напоминает мне английского пастора, которого я имел удовольствие повесить на суку пару дней назад.
— Филипп! — воскликнула Анжелика, заметив, как вытянулось лицо аббата, а в черных глазах Флоримона замелькали искорки любопытства.
— Ну, а вы, сударь? — Филипп ответил на возмущенный возглас жены легкой усмешкой и повернулся к сидящему по левую руку от него Флоримону.— Ваш наставник пишет, что вы не проявили ни интереса, ни стремления к учебе. Я давно говорил вашей матушке, что вам это ни к чему. Однако, если действовать с должной настойчивостью, из вас можно воспитать хорошего офицера.
— Я и не жажду для себя иной судьбы, — безмятежно ответил Флоримон. — Все, чего я хочу — воевать за короля! Я бы желал сделать военную карьеру, как вы, месье, — добавил он с льстивой ноткой в голосе.
Филипп насмешливо фыркнул. Анжелика поджала губы, метнув на мужа гневный взгляд, и поспешила сменить тему.
— Вы обратили внимание, как буйно расцвели люпины у реки? При взгляде на них я вспоминаю Плесси… Весной он превращается в райский сад. В пору цветения я еще девочкой приезжала с отцом в Плесси, чтобы полюбоваться нашим прекрасным замком.
— Нашим? — Филипп удивленно приподнял светлые брови.
— Я должна была стать вашей супругой, смиритесь с судьбой, друг мой. Каждые три поколения мужчина вашего рода женится на женщине де Сансе. Это повелось издревле… Неужели вы не слышали эту легенду? Готфрид дю Плесси, прозванный Кровавым бароном, должен был жениться, но его суженая скоропостижно скончалась перед самой свадьбой. Барон обвинил в черной ворожбе колдунью, живущую в лесу, и велел своим людям ее повесить. Перед смертью колдунья прокляла барона. Его одолела диковинная хворь, от которой все тело покрылось кровавой коркой. Он стал до того уродлив, что вынужден был носить маску, чтобы люди не пугались его лица. Одиночество сделало барона жестоким, как сам дьявол. Однако, он был богат и могущественен, и соседи, которым он стал врагом, не могли найти на него управы. Готфрид угрожал барону де Сансе смертью и разорением, и тогда младшая дочь де Сансе, Бьянка, переодевшись странницей, отправилась в замок Кровавого барона. Представ перед Готфридом, Бьянка объявила, что знает, как излечить его недуг, но в награду попросила, чтобы в случае успеха дю Плесси женился на ней. Барон дал клятву, и Бьянка излечила его. Но, выздоровев, Готфрид не пожелал жениться на какой-то страннице, и тогда девушка исчезла. Через несколько дней болезнь вернулась, барон раскаялся и поклялся перед распятием, что на этот раз сдержит свое обещание. Он послал за странницей, но никто не знал, где она. Месяц спустя Кровавый барон явился в Монтелу с отрядом своих воинов. Он велел, чтобы барон де Сансе вернул ему все долги и вновь угрожал расправой. Тогда Бьянка бесстрашно появилась в воротах замка. Откинув капюшон, она потребовала, чтобы барон исполнил свое обещание. Раскаявшийся Готфрид упал перед нею на колени, и в тот же день состоялась их свадьба. Говорят, они жили долго и счастливо. В день их свадьбы в Ньельском лесу появилась новая Мелюзина и предсказала, что каждые три поколения мужчины дю Плесси будут брать в жены девушек из дома Сансе-Монтелу. Не могу поверить, что вы не знаете эту легенду, Филипп!
— Это только сказка. Одна из тех, что кормилицы рассказывают на ночь детям.
— Скорее, семейное предание, но о чем оно говорит?
— О том, что у меня не было ни единого шанса на спасение?
— Берите выше — о том, что дом дю Плесси обязан де Сансе своим существованием! — Анжелика с вызовом взглянула на мужа.
Филипп засмеялся, орудуя позолоченными приборами над истекающей соком вырезкой.
— Клянусь Преисподней, вам надо было пустить в ход эту легенду при нашей первой встрече! Выпьем же за мою супругу, за Спасительницу! — Он поднял бокал и изящно отсалютовал присутствующим за столом. На лице аббата отразилось смущение, вызванное некоторой двусмысленностью тоста, но сияющие глаза, обращенные к Анжелике говорили о том, что он согласен со столь рискованной метафорой.
— Месье дю Плесси, — скучавший Флоримон попытался перехватить инициативу разговора. — Я преуспел в соколиной охоте, а во время выездки мне удалось укротить Эола.
— С Эолом непросто сладить, — обронил Филипп скупую похвалу.
— Это один из тех псов, что задрали беднягу Пату. Я помню…
— Хорошо! Значит, урок был усвоен. Я должен был убедиться, что в жилах моих пасынков течет благородная кровь.
Филипп говорил с присущей ему бесстрастностью и легкой надменностью. «Даже бровью не повел, » — сердилась про себя Анжелика. Воспоминания о той страшной ночи, кроме всего прочего, вызывали в ней странное торжество. С тех пор они прошли долгий путь. Она научила любви Филиппа, знавшего до нее лишь жестокость и насилие. Она направила разрушительную силу в нужное русло, задав ей новый тон. «Он мой!» — думала она с каким-то яростным исступлением, разглядывая статную фигуру мужа — «как это сладко: брать его себе, одновременно отдаваясь ему без остатка!» Заметив чистый взгляд аббата де Ледигьера, устремленный на нее, Анжелика торопливо опустила глаза, чтобы пылавшие в них искорки страсти не смутили невинную душу.
На несколько минут за столом повисло молчание. Раздавался только звон столовых приборов, да потрескивание свечей. За окном повисли ранние сумерки. Дохнуло лесной свежестью, насыщенной ароматом цветов.
Тишину нарушил скрежет отодвигаемого стула. Это Савари, во время трапезы витающий в облаках, позабыл о правилах этикета и первый вскочил из-за стола.
— Милостивые господа, монсеньор, мадам, от всей души благодарю! Нежнейшая дичь…
— Это телятина, — улыбнулась Анжелика.
— Нежнейшая телятина. Но все же мясо! И наиотменнейшее!
Филипп, покровительствующий старику, посмеивался над его причудами.
— Скоро сюда прибудет мой повар, и наши трапезы станут еще изысканнее. Вы непременно оцените, мэтр Савари. А, впрочем, нет. Вы — человек, способный уничтожить самомнение самого мессира Вателя.
Все засмеялись, и даже аббат де Ледигьер улыбнулся шутке. Савари с добродушным видом присоединился к остальным.
— О, я уверен, что этот знаменитый кудесник не стал бы принимать в расчет рассеянность старика-ученого. Но прошу меня простить, мне хочется вернуться к своим колбам и ретортам. У меня есть к вам просьба, монсеньор. Говорят, в верховьях Французского залива близ местечка Чегоггинс жители Порт-Рояля добывают каменный уголь, а в самих прибрежных скалах находят диковинные останки допотопных зверей. Я бы хотел испросить вашего позволения, монсеньор, исследовать те места.
— Уголь? Да, я помню о наших планах. Когда вернется Кастин, «Дофин» и его команда в вашем распоряжении.
— О, я тоже хочу отыскать месторождения угля и посмотреть на останки библейских тварей! — воскликнул Флоримон.
— Обязательно, мой мальчик, обязательно… Кстати, мои соболезнования. Господин де Мальбран был вашим наставником.
Анжелика бросила на Савари быстрый выразительный взгляд. Она еще не успела рассказать сыну о смерти преданного друга и наставника. Печаль отразилась на лице благородного аббата, а в глазах мальчика блеснули слезы. Господин де Ледигьер прочел молитву, и усопшего почтили минутным молчанием.
Но к тому времени, когда Филипп покинул гостиную, давая понять, что ужин подошел к концу, тень скорби на лице Флоримона развеялась.
— Ах, матушка, я хочу видеть моего брата!
— Пойдем, они с Барбой и твоей кузиной на прогулке, мы встретим их, — как только она произнесла эти слова, в прихожей раздался шум, в котором слышались сдавленные всхлипывания.
— Что случилось? — Анжелика бросилась из комнаты, за ней Флоримон, Савари и аббат де Ледигьер.
— Ах, мадам, наш Шарль-Анри упал в заросли ядовитого плюща.
Анжелика вырвала из рук женщины плачущего ребенка, метнув на нее гневный взгляд.
— Мадам, это не страшно. Надо промыть ожоги холодной водой и сделать примочки с ромом. Через неделю и следов не останется, — Мари-Анж погладила измученного мальчика по курчавой головке.
Флоримон вышел из-за материнской спины и, присев, зарылся носом в волосы брата.
— Ф-фло-ри-мон, — всхлипнул мальчик, крепко обнимая брата.
— Это я, малыш! Теперь никто не посмеет тебя обидеть. Я изрублю этот проклятый плющ своей шпагой за то, что он ужалил тебя.
Флоримон бросил взгляд на Мари-Анж, и его губы растянулись в улыбке. При виде хорошенькой девушки юный придворный вспомнил о благородных манерах. Выпрямившись, он грациозно поклонился и представился:
— Флоримон де Пейрак, к вашим услугам, ма… — но он не договорил. Барба, сперва онемевшая от радостного удивления, сжала его в своих объятиях.
— Ай! Барба, я уже не ребенок! — вырываясь, закричал Флоримон.
— Довольно, Барба, давайте поскорее займемся ожогами, — Анжелика понесла Шарль-Анри в комнату, на ходу снимая с малыша одежду.
Пока промывали ожоги и накладывали компрессы, подростки обменивались любопытными взглядами. Случайно столкнувшись, оба захихикали. Заметив, что Анжелика на нее смотрит, Мари-Анж покраснела и, чтобы скрыть смущение, засуетилась вокруг Шарля-Анри. Флоримон сиял, как именинник. Похоже, с этих двоих нельзя спускать глаз. Нужно помнить, что местные девушки обладают некоторой дерзостью. В этих диких краях было мало женщин, и они умело пользовались этим обстоятельством. Девушки Новой Франции были сама естественность и природа, они были похожи на детей, рожденных вдали от противоречий старого общества подчиненных и властелинов. Что же до Флоримона, то в его жилах течет горячая кровь гасконских предков… В нем уже теперь видны повадки хищника, который в будущем похитит не одну женскую честь. Не стоит забывать, что перед ней уже не мальчик, но молодой мужчина…
— Филипп, как вы думаете, мой сын еще сохранил невинность? — спросила Анжелика, водя щеткой по золотистым волосам.
Наконец они остались вдвоем в спальне. Маркиз небрежно развалился в кресле, вытянув на пуфик скрещенные босые ноги. Он развлекался тем, что по очереди крутил кольца на правой руке. Казалось, он настолько поглощен этим занятием, что не расслышал вопроса.
— Где витает ваш разум, Филипп?
Маркиз не ответил. Резким движением он снял с пальцев перстни и бросил их на каминную полку.
— Он бросает мне вызов.
— Кто?
—
Монсеньор!
Взгляд Анжелики упал на ларец, который доставил торговец. Надо же! Если бы не Филипп, она о нем и не вспомнила.
— Вы все еще думаете об этом?
— Конечно!
— Филипп, неужели вы ревнуете мне к этому пирату?!
— Нет! И дело вовсе не в вас. Холера, когда же вы перестанете думать только о своей драгоценной персоне?!
— Уже перестала, — Анжелика положила расческу на трюмо и внимательно посмотрела на мужа. — Знаете, вы, пожалуй, правы. Думаете, он нападет на форт при первом удобном случае? Может, этот торговец — его шпион?
— Нет, если бы этот пират был похож на Ван Рейка, то захватил бы вас в плен, чтобы меня шантажировать.
— Согласна. Рескатор не очень похож на обычного пирата. Он не станет довольствоваться непрочным могуществом береговой братии.
— Зачем он отправился в глубь материка? Какие у него планы?
— Он не говорил, — Анжелика испытала досаду. О своих планах Рескатор упомянул разве что в общих чертах. Ей не хотелось продолжать строить догадки, чтобы своей болтливостью не накликать беды. Вряд ли такой человек станет направо и налево распространяться о своих истинных целях. Зато ему едва не удалось втянуть ее в свою загадочную игру… Инесс — та и вовсе исповедалась перед ним в своей жизни. Анжелика вспомнила историю с принцем Морисом и перчатки, что лежали на дне ларца, который передал Рескатор.
— А вы знали, что сеньорита Тенарес знатного происхождения? Ее отец был испанским офицером, — Анжелика решила сойти со скользкого пути, пустив беседу в безопасное русло.
Филипп, кажется, клюнул на крючок: он презрительно скривил губы.
— Знатность — не только в крови, она в поступках, в образе жизни. А эта девица, кем бы она не была, давно утратила право на дворянство.
— Вы так презираете ее, потому что она вам нравится.
— Она красива, не более. Думаете, я не знал красивых женщин? — Филипп легко поднялся из кресла. Он подошел к жене и протянул ей раскрытую ладонь, точно приглашая на танец. — Вы достаточно меня изучили, мадам!
— Я в этом не уверена, — выдохнула она, ощущая сладостную дрожь во всем теле.
Он подвел ее к кровати и развязал тесемки пеньюара. Атласная ткань с легким шорохом упала к ее ногам.
— Бьюсь об заклад. Вы знаете мое отношение к женщинам. Их красота — напиток, который я пью залпом.
— И я для вас — всего лишь сладкий кусок?
— Более чем. Моя единственная слабость. — С этими словами он впился поцелуем ей в шею. — Позвольте, сударыня, начать игру на моих условиях, — его рука легла ей на спину, мягко, но властно наклоняя ее вперед. Вот чего он хочет! Подчиняясь его желаниям, она думала, что у них вся ночь впереди, и следующий ход будет за ней.
Ее разбудил солнечный свет, заливавший комнату. Или причиной был внимательный взгляд стоявшего над ней мужа? Анжелика зажмурилась, прикрываясь рукой от слепящего солнца. Кому понадобилось расшторивать окна и откидывать полог?
— Филипп? Вы… давно встали? — он был при полном одеянии, пах конским потом и свежей кровью.
— Успел подстрелить оленя. Матерый, двенадцать отростков на рогах, настоящий красавец. Дорого бы отдал за удовольствие поохотиться со сворой!
Он нагнулся и сорвал простыню с ее обнаженного тела. Одним точным движением Филипп развел в сторону ее колени и теперь разглядывал жену с тем же удовлетворением охотника, с которым недавно любовался своей добычей.
— Охота разбудила во мне аппетит, и он усилился, пока я смотрел, как вы спали.
Анжелика поерзала на кровати, ощущая прилипшую к лопаткам чуть влажную ткань. Под ласкающим взглядом Филиппа кровь приливала к груди, к низу живота, кожа становилась чувствительна к малейшему прикосновению. Она заложила руки за голову, зарывшись пальцами в волосы, золотым руном рассыпанные по подушке. Вид мужа, воспоминания о прошлой ночи возбудили ее. Дразнящим движением Анжелика слегка выгнулась в пояснице, недвусмысленно призывая соединиться с ней на батистовых простынях. Филипп тут же принял это безмолвное, древнее как мир приглашение. Он резко сорвал перчатки, бросив их на кровать, быстро расстегнул пуговицы жюстокора и отправил его на ближайший стул. Облокотившись коленом о край кровати, он притянул к себе вожделенную женщину и овладел ею так стремительно, что с ее губ сорвался протестующий вскрик. Филипп ослабил натиск, вопросительно глядя на жену.
— Нежнее, любовь моя! — прошептала она, забираясь руками под одежду и поглаживая спину любовника.
— Я причинил вам боль?
— Природа щедро одарила вас, Филипп, помните об этом. Вы должны овладеть крепостью, а не разрушить ее.
— Удачливый охотник заслуживает награды, — теперь он действовал аккуратно, и Анжелика прижалась к мужу, отдаваясь ритму любовных движений. — Я ходил этой тропой дважды за ночь… Не думал, что причиняю вам боль…
— Тогда после вам придется вознаградить
меня, — промурлыкала Анжелика, целуя Филиппа в шею. Он повернул голову, поймав ртом ее губы, и этот жадный поцелуй обозначил согласие. В любви между ними не было ни преград, ни ханжеских принципов, мешающих наслаждению.
***
С приездом старшего сына в сердце Анжелики снизошел покой. Сбылось то, чего она всегда хотела: быть счастливой в кругу дорогих ей людей. Неделю спустя из Бостона вернулся Сен-Кастин. Он с час пробыл в кабинете Филиппа, и когда лейтенант вышел, Анжелика напала на мужа с расспросами.
— Фипса нам не отдадут. Беллингхем требует сохранить все ранние договоренности в силе. Он намекнул, что англичанам известно кое-что об участии французов в этом деле. Ловко же у них работают шпионы!
— Но ситуация с пастором не повлечет дипломатического скандала?
— Нет, англичане предложили замять это дело, исходя из выгоды обеих сторон.
В глубине души Анжелика была солидарна с англичанами. Ее не тревожили помыслы о мести, и если, как предсказывал Рескатор, Фипсу предстоит великое будущее, провидение так или иначе сохранит ему жизнь. Когда Анжелика сказала об этом мужу, то лишь презрительно усмехнулся.
— Всего час беседы с этим ренегатом наделил вас восточным фатализмом?
Анжелика поняла, что совершила ошибку, упомянув Рескатора, и попыталась загладить вину.
— Ах, дорогой мой, давайте не будем ссориться!
Она обвила руками его плечи и, приподнявшись на носочки, притянула к себе непокорную голову.
Что до Флоримона, он, хоть и влился в жизнь колонии, казалось, не вполне осознавал, что происходит вокруг.
Он увлеченно фехтовал с Кастином, обучался индейскому способу охоты, мастерил ловушки для лобстеров, а, случалось, по целым часам пропадал неизвестно где. Он сажал Шарля-Анри к себе на плечи и бегал с ним по внутреннему двору форта. То тут, то там раздавался их чистый смех. Мопертюи, решивший задержаться в форте на месяц-другой, учил мальчика плавать на каноэ.
— Неустойчивая посудина, — жаловался Флоримон, когда легкая лодочка закачалась и заплясала под ним.
— Это сперва! Впервые и на лошадь лезть несподручно. Итак, смотрите: весло здесь короткое, сидящему сзади проще поворачивать, передний задает ритм. Для устойчивости поначалу даже можно сесть на дно каноэ. Если гребешь слева — поворачиваешь направо, если гребешь справа — то поворачиваешь налево. Весло лучше держать ближе к борту, делая широкие гребки, иначе можно развернуть не туда. После нескольких гребков меняем сторону. А ну, попробуем, малец?
— Я вам не малец! — вспыхнул Флоримон. — Я — дворянин, сын графа…
Мопертюи улыбнулся во весь щербатый рот. Мальчишка! Он еще не знает основных законов выживания на этой земле.
— Как будет угодно вашей высокородной милости, — Мопертюи продолжал ухмыляться в пышные усы.
…Однажды Анжелика застала Флоримона и Шарля-Анри в укромном уголке гостиной. Младший стоял в позе ученика, отвечающего урок. Старший высыпал перед ним по щепотке какие-то порошки из аккуратно надписанных мешочков.
— Как называется это желтое вещество?
— Сера.
— А эти белые кристаллы?
— Квасцы!
— Молодец, папские квасцы в кристаллах. Их используют для получения селитры. Вижу, что вы внимательны, сударь. А этот черный порошок?
— Уголь. Ты его просеял сквозь шелк.
— Прекрасно, но вы не должны говорить «ты» вашему преподавателю!
…Пару дней спустя, уже глубокой ночью, у крыльца раздался взрыв, и что-то сверкающее, взлетев, упало на траву лужайки. Солдаты бросились к оружию с криком «Тревога!» Они обнаружили Флоримона, перемазанного сажей, перед странным орудием его собственного изготовления и Шарля-Анри в длинной ночной сорочке, приветствующего восторженными воплями успешный пуск ракеты, сделанной его «преподавателем».
Все принялись смеяться, даже на лице Филиппа появилась легкая тень улыбки, и он не стал наказывать пасынка за то, что тот нарушил дисциплину и устроил в форте переполох. Анжелика хохотала так, как уже давно не смеялась.
— Ах, мартышки! — вздыхала Инесс, кутаясь в шаль. — С вами никогда не посидишь спокойно.
— Превосходно! Брависсимо! — кричал мэтр Савари, и помпон его ночного колпака мелко подрагивал, вслед за нескладным телом. — Кажется, я нашел достойного ученика и преемника!
Следующим утром Флоримон и Савари вовсю планировали совместную поездку в Чегоггинс на поиск доисторических реликтов. Старый ученый все же выпросил у маркиза разрешение взять Дофин для исследовательской поездки. Флоримон и Мари-Анж отправились с ним. Когда девочка изъявила желание ехать, Анжелика с удивлением взглянула на воспитанницу. Мари-Анж с независимым видом пожала плечами.
— Отец говорит, что я невероятно на вас похожа. Как-то, выпив слишком много пива, он рассказывал, как вы в детстве решили убежать в Америку. Когда мне было шесть лет, я объявила родителям, что стану траппером. Я собрала ватагу мальчишек, чтобы отправиться в верховья Святого Лаврентия на старом каноэ. Мы не успели пройти и лье вверх по реке, как нас догнали родители и хорошенько всыпали розг. Неделю потом сидеть не могла, но приключение того стоило! Милая тетушка, я обещаю, я буду очень осторожна и во всем буду слушаться господина аббата! Позвольте мне поехать, умоляю вас!
Крыть было нечем, и маркизе пришлось согласиться. В день отъезда Анжелика взяла с аббата де Ледигьера клятву, что ее дети вернутся в целости и сохранности. Флоримон почти что увез Шарля-Анри, но Анжелика в последний момент перехватила младшего сына у причала. Мальчик, недовольный самоуправством матери, ударился в горький плач. Недолго думая, Анжелика сорвала ветку, сделав из нее хворостину, и погнала несостоявшегося путешественника к форту. Шарль-Анри спрятался в складках юбки Инесс и наотрез отказался покидать свое убежище, а Анжелика, все еще кипевшая от гнева на детские шалости, отправилась в конюшню проведать Белянку.
— Смотри, голубка, это бусы из граната. Я подарю тебе еще и серьги, а будешь послушной, достану тебе лент, кружевных чепчиков и сорочек без счету. Ты ведь даже не представляешь, как тебе повезло! Я тут важный человек, — голос доносился из сенника.
Анжелика застыла на месте, не зная, что делать. Открыть свое присутствие влюбленной парочке или тихонько удалиться? По хрусту соломы и приглушенным вздохам Анжелика поняла, что дама горячо благодарит кавалера за столь щедрое подношение. И наверняка постарается ублажить «важного человека» ради лент, чепчиков и сорочек. Она попятилась к двери, но в этот момент Белянка, меланхолично жующая сено, увидела хозяйку и радостно зафыркала.
— Ты чего разошлась, проклятая?!
Конопатая физиономия Ла Виолетта выглянула из-за перегородки. Анжелика насмешливо скользнула взглядом по его всклоченной шевелюре и болтавшимся на коленях штанам.
— Я готова подождать, пока ваша светлость оденет штаны и все мне объяснит!
Пять минут спустя застуканная врасплох парочка понуро держала перед ней ответ.
— Это жена английского пастора, — Ла Виолетт указал на свою пунцовую от смущения подружку, — то есть, уже эээ… вдова.
— Как она оказалась здесь, да еще в столь неподходящей для ее положения компании?
Ла Виолетт смущенно замялся, поскреб затылок и выдавил:
— Ну так это… мужа-то ее мы того… А она… ну как бы провинилась… прятала его от правосудия… вот господин…
— … Отдал тебе ее на растерзание, развратник ты эдакий?!
— Так разве ж это растерзание, мадам?! Я ж с пониманием! Я ей добра хотел.
— А за твое «добро» ей приходится платить свои телом?! Твой господин знает о том, что привез сюда эту женщину?
— Я собирался ему сказать, клянусь всеми святыми!
— Когда гугенот клянется святыми, ему стоит верить, — процедила Анжелика, размышляя что делать в создавшейся ситуации. — Я дам ей денег, и она на первом же корабле отправится в Бостон.
— Так там ей грозит веревка, мадам!
Анжелика хмыкнула. Действительно, эти проклятые пуритане не отличаются человеколюбием. Они легко приговаривали к смерти как чужих, так и своих, история с Розмари послужила наглядным примером.
— Я знаю, что делать, чтобы пуритане до нее не добрались, — будто подслушав ее мысли, выпалил Ла Виолетт. — Ребекка станет прислуживать сеньорите Тенарес.
— А у сеньориты Тенарес есть деньги, чтобы платить жалованье служанке? Хотела бы я знать, откуда?! В любом случае, я решительно против!
У Анжелики было много причин не желать подобной расстановки. Инесс может объединиться со служанкой, к которой доверенный человек Филиппа питает нежные чувства, и вместе они начнут плести против нее интриги. «Держи друзей близко, а врагов еще ближе» — Анжелика вздохнула, принимая решение.
— Сюзон — неопытная девчонка, так что мне понадобится еще одна горничная. Надеюсь, ты уверен, что эта женщина не затаила злых намерений?
Жена пастора переводила испуганный взгляд с маркизы на Ла Виолетта. В конце концов, начальные знания французского дали ей некоторое успокоение насчет дальнейшей судьбы, и в ее глазах зажглось любопытство.
— Мадам, если она обманула меня и попробует навредить семье моего господина, я своими руками выпотрошу ее как свинью!
Ла Виолетт сжал огромные ладони и состроил такую зверскую физиономию, что Ребекка в испуге попятилась назад.
— И последнее: ты хочешь жениться и оставить Филиппа?
— Никогда, мадам! Я не оставлю своего господина, только костлявая меня с ним разлучит.
— В таком случае ты ведь понимаешь, что я не позволю своим слугам распутничать?
— Да, мадам, — Ла Виолетт повесил голову, когда он снова поднял глаза на Анжелику в них стояла искренняя благодарность.
— Спасибо, мадам!
Анжелика коротко кивнула.
— Come with me, Rebeccah! You will be my maid, but you will have to learn French first! *
Как и ожидалось, Филипп проявил непонимание, которое выразилось потоками брани, а бедный Ла Виолетт еще неделю стонал, держась за поясницу.
— Вы лишились рассудка, предав в руки этой женщины себя и наших детей!
— Филипп, успокойтесь, Ребекка не питала никаких теплых чувств к своему муженьку. Он избивал ее за любую провинность. К тому же она наполовину шотландка!
Кое-как Анжелике все же удалось убедить мужа оставить Ребекку на испытательный срок.
Девушка перестала чураться и несмотря на дурное знание языка оказалась понятливая и расторопная, не в пример неумехе Сюзон. Глядя, как ее пышная фигурка проворно снует по двору, ловко выполняя самую разную работу, Анжелика убеждалась, что благие намерения не всегда ведут в ад.
«Дофин» вернулся из верховьев Французского залива незадолго до дня Святого Иоанна.
— Матушка, — голос Флоримона звенел от возбуждения. — Мы нашли угольные пласты! Мэтр Савари расстроен, уголь не такой чистый, какой нужен для получения пороха, будем продолжать жечь деревья, но вы бы видели, какие там приливы! Больше восьми туазов! А вода коричневая! А еще мы видели каменные останки, похожие на пальмы! Пальмы в Новой Франции, представляете! И теперь я наконец понял свое призвание! Я не хочу быть военным, этой осенью я хочу иди с трапперами к Великим Озерам. Я хочу исследовать новые земли!
Из-под широкополой шляпы выглядывало его загорелое восторженное личико, обрамленное черными кудрями. Флоримон уже успел освоить местную моду, вместо серой ученической куртки на нем красовалась жилетка из оленьих кож, украшенная длинной бахромой.
— Спокойно, мой мальчик, мы все обсудим позже. Что это у тебя на губе? — Анжелику заинтересовало маленькое сиреневое пятнышко на нижней губе сына, похожее на синяк или кровоподтек.
— Да так, пустяки, споткнулся и прикусил, — быстро ответил Флоримон, прижимая к ушибу кружевной платок. — Пойду поищу братца, я привез кое-что необычное для нашего следующего урока.
Острый женский глаз заметил, что Мари-Анж после этой поездки стала всячески избегать общества Флоримона, а ведь сначала казалось, что подростки нашли общий язык. Анжелика попыталась вызвать племянницу на откровенность, но девочка стрельнула глазами и уверила, что тетушка делает из мухи слона. Здесь скрывалась какая-то тайна, свет на которую мог пролить аббат де Ледигьер, но Анжелика не чувствовала себя вправе требовать от этого честного человека, чтобы он раскрыл секреты своего подопечного. Оставался еще мэтр Савари, но на него было мало надежды — старик слишком рассеян, чтобы заметить даже то, что творится у него под носом. И все же, улучив время после завтрака, пока ученый еще не заперся в своей лаборатории, Анжелика постучала к нему в дверь. Ей открыла горбатая монашка, бывшая уже несколько месяцев в услужении у Савари. Индейцы прозвали ее гиваквой, но добрый старик почитал несчастным заблудшим созданием.
— Мэтр в гостиной, проходите, мадам, — буркнула женщина, не поднимая глаз, и в мгновение ока скрылась в глубине дома. Анжелика проводила ее долгим взглядом. Глупо было доверять мнению украшенных перьями дикарей, однако в этой монашке было что-то глубоко неприятное, да хотя бы то, что она никогда не смотрела в глаза.
— Прошу вас, мадам. Мне следует извиниться за этот беспорядок… — голос Савари вывел Анжелику из задумчивости, и она прошла в комнату, служившую одновременно спальней и гостиной ученому. В нос тут же ударил запах свинцовых чернил, бумаги и старинных кожаных оплеток. Почти все помещение было завалено книгами: сложенные стопками или лежавшие в случайном порядке, они занимали все свободные поверхности в комнате, с их раскрытых страниц смотрели формулы, алхимические элементы, гравюры, изображающие животных и птиц, причем некоторых — в разрезе.
— Бог мой! Как вам удалось пронести все это на корабль! Здесь же целая библиотека!
— Никогда не знаешь, что может понадобиться, — развел руками старик. — Хотите мятного чаю?
— С удовольствием! Я приношу свои извинения, мой дорогой друг, до сих пор не поинтересовалась, как прошла ваша научная поездка.
— Ах, мадам, это путешествие натолкнуло меня на печальные размышления. Зачем мы привносим изменения в эту дикую местность? Не противимся ли мы воле божьей? Может, Бог хотел, чтобы все оставалось, как есть? Может, древние греки были правы, когда считали, что когда-то у человечества был «золотой век», когда люди жили «счастливо и просто», но затем всевышний скрылся от людей и начался беспорядок? Время деградации и загнивания человеческого мира с неизбежным хаосом в конце срока, когда всевышний как бы спохватывается и вновь восстанавливает первоначальные условия, и весь процесс начнется снова… — Савари тяжело вздохнул и отхлебнул из чашки, которую минуту назад предложил Анжелике. — Великий Платон отстаивал идею «абсолютного порядка», раз и навсегда установленного «мудрым философом» или созданным всевышним. Аристотель тоже считал, что изменения нежелательны, а если иногда и необходимы, то они должны быть незначительными. И вот являемся мы, ломаем веками заведенные устои… У меня была возможность наблюдать жизнь индейцев Французского залива — они живут в гармонии с природой, следуя заведенному веками порядку — ритму приливов и времен года. Наши соотечественники с их грандиозными планами — не нарушение ли это хода природы?
— Милый Савари, неужели такие печальные мысли от того, что вы не нашли правильного угля для ваших экспериментов и костей диковинных животных? — Анжелика попыталась утешить старика.
— Возможно, мадам, возможно… — Савари вздохнул, подперев щеку ладонью и глядя, как в чашке танцуют чаинки. — А, может быть, это просто старость… Молодость желает перемен, старость их страшится…
— Мэтр Савари, раз уж вы упомянули о молодости, должна признаться, что среди прочего меня привело сюда материнское беспокойство. Вам не показалось, что между Флоримоном и Мари-Анж происходит что-то странное?
— Ах, это, — старик довольно захихикал, — дело юное… Похоже, мадемуазель Мари-Анж хорошо усвоила главенствующую роль женщины в этом обществе. Наш юный друг, напротив, привык купаться в поклонении девушек из самых благородных семейств.
— Вы думаете, Флоримон мог нанести оскорбление моей племяннице?
— Я думаю, ваше беспокойство выеденного яйца не стоит. Вот увидите, они помирятся. У мальчика сейчас такое время… Эх, мне тоже было тринадцать, когда я впервые затащил дочку своего мэтра на сеновал… — Лицо Савари просветлело от воспоминаний.
— Вы?! — прыснула со смеху Анжелика, недоверчиво глядя на своего пожилого друга, похожего то ли на ученую сову, то ли на кузнечика.
— Обижаете меня, мадам! Я был видным юношей, — Савари выпятил грудь, — и знайте, что главное в мужчине — это не красота. Женщины воспринимают мужчину через слух и обоняние, а я умею услаждать слух и как ученик аптекаря знаю множество приемов…
— А как же мой муж? Он совсем не подходит под вашу теорию — его трудно назвать приятным собеседником, и запах крови сопровождает его. Иногда я спрашиваю себя, почему при виде Филиппа меня до сих пор бросает в дрожь…
— Флюиды, мадам! Во всем виноваты флюиды! Вы знаете, что некоторые животные создают пару на всю жизнь? Самец узнает запах своей самки из сотни других запахов, по каким-то признакам они находят свою пару. У людей это случается крайне редко, по своей природе люди скорее полигамны. Должен признаться, со временем я начал придерживаться мнения, что в некоторых случаях лучше довериться инстинкту, нежели позволить разуму все разрушить…
***
В день Святого Иоанна на берегу океана соорудили длинные столы, за которыми уместились все жители поселка, а также индейцы ближайшего поселения, прибывшие отпраздновать вместе с бледнолицыми. Мессу служил отец Прево, а аббат де Ледигьер прочел великолепную проповедь, приникшую в сердца и осветившую лица прихожан тихой радостью. Вечером на берегу загорелись десятки костров. Согласно обычаю каждый приносил с собой старую вещь и отдавал ее пламени. В огне виднелись очертания сломанной мебели, грубо выструганных детских игрушек, дырявые башмаки, шляпы, плащи. Сегодня Анжелика решила избавиться от своего прошлого. Бартоломью подал ей целый ворох вещей, символизировавших прошлые поражения. В самом конце под удивленные возгласы толпы в костер отправилось золотое платье, в котором она впервые предстала перед королем в Сан-Жан-де-Люз.
Столы ломились от снеди: малиновый и земляничный джем, дикие голуби и утки под соусом, на вертелах жарились туша целого барашка и пара молочных поросят. Дарам моря и вовсе не было числа. Для стола губернатора выкатили бочонок превосходного вина, а остальные пили пиво и ягодный морс.
Наступило время фейерверка, и тут мэтр Савари, нашедший в лице Флоримона верного помощника, не сплоховал: в воздух взвились столпы разноцветных искры, бенгальские огни, вертушки, фонтанчики. Разом все затрещало, заполыхало, освещая берег, где вот-вот должны были начаться танцы. Первый танец, который по традиции исполнял губернатор с супругой, отличался некой придворной чопорностью, но после началось безудержное веселье. Скрипки и виолончели сменили волынки, свирели и гитары. Костер в центре празднества разгорался все сильнее, все выше выстреливая вверх оранжевыми искрами. По традиции молодые девушки должны были перепрыгнуть через пламя. Мари-Анж в ромашковом венке ловко, как маленькая белка, перескочила через огонь и, смеясь, упала в объятия оказавшегося рядом Флоримона. Пронзительное пение волынок тут же увлекло их в стремительный танец. По ту сторону костра Анжелика увидела Филиппа. Огонь отбрасывал на него оранжевый свет, делая лицо еще больше загадочным, скрывая жестокость и надменность, притаившиеся в уголках рта. Анжелика улыбнулась, и губы Филиппа, казалось, дрогнули в ответ. Кто-то из девушек, смеясь, передал ей венок из кленовых листьев. Увенчав им голову, Анжелика сбросила туфли, разбежалась и легко взмыла над пламенем, демонстрируя свои тонкие щиколотки и маленькие узкие стопы.
Филипп поймал ее в свои объятия, и, как в тот раз, когда их застали предающимися любви на ковре, ни мало не заботясь о том, что скажут остальные прижал ее к себе.
— Филипп, это место принадлежит нам. И эти люди, они не знают других владык, кроме вас!
Она обняла его за плечи, вглядываясь в него блестящими от вина и возбуждения глазами.
— Вы счастливы здесь?
— Очень!
— В таком случае, я ни о чем не жалею.
Он провел рукой по ее спине, борясь с желанием поцеловать ее в губы.
— Сейчас самое время улизнуть в укромное место.
— Вы правы, мне порядком надоело это деревенское гулянье.
Они переглянулись с видом заговорщиков и попятились туда, где за пределами света костра сгустилась ночь. В темноте лишь слышались быстрые шаги, да скрип ржавеющих петель. В риге благоухало свежескошенным сеном. Аромат луговых трав напоминал о детстве, о той несбывшейся встрече в замке Плесси, когда они были готовы умереть, целуясь на подстилке изо мха…
