Граф де Пейрак размышлял, сидя прямо на траве перед шалашом из коры, который соорудили специально для него. Вокруг поляны, где разбили временный лагерь, высились сосны и ели, терпкий запах хвои смешивался с запахом мокрой травы, а иногда, когда ветер менял направление, со стороны кустарника доносился благоуханный аромат гиацинта и лесной земляники. Дождь прекратился, но туман не рассеялся, зацепившись за кроны деревьев, и разожженные вокруг костры были похожи на большие красные орхидеи, разбросанные по кругу.
Ему ничего не стоило взять горстку вооруженных англичан, укрывшихся на лесопилке. Уже через час после того, как Рескатор и Анжелика готовились принять смерть у дерева висельников, поселенцы выходили из укрытий с поднятыми руками, сдаваясь на милость победителя. В первый момент его охватил гнев, вызванный, быть может, всколыхнувшимися в нем прежними чувствами. На вопрос Абдуллы, что делать с пленными англичанами, Пейрак бросил: «Веревку. Для всех.»
Перед ним стояли бледные, растерявшие свое бесноватое мужество, воспламененное религиозным чувством, люди. Никто не плакал, не молил о пощаде — как будто их участь была предрешена свыше, и никакими мольбами не изменить воли рока. Проходя взглядом по серым лицам, Пейрак столкнулся с единственным, осмелившимся поднять на него глаза. Фипс. Этот юнец поднимется очень высоко, потому… да, потому что он не очень умен. И способен видеть только то, что хочет сейчас, сию минуту. Свои грезы он испытывает явью, и каждую он сразит стрелой своей же неумолимой воли. Пейрак знаком велел ему подойти.
— А теперь возобновим наше знакомство, мистер Фипс, как и подобает джентльменам. Надеюсь, вы понимаете, что от того, как вы себя проявите, зависит судьба этих людей?
Фипс коротко кивнул. Он все понял правильно. Счастливая звезда, осветившая его рождение, уверенно вела этого сына плотника к необыкновенной, выдающейся судьбе.
—… Я не пойму одного, монсеньор, — они шли между остовов сгоревших домов по центральной дороге, посыпанной мелкой серой галькой, — вы ведь католик, так почему вам не примкнуть к своим единоверцам, отцам римской веры?
— Мне это не интересно, я сам по себе, и это должно возбудить в вас доверие ко мне. Ведь англичане, в отличие от французов, — люди практичные, и вот в этом я с вами похож. А католики или протестанты… дело не в религии как таковой, а в стремлении к развитию, понимаете? И здесь у протестантов преимущество. Ваши братья по вере ведут коммерцию не только ради увеличения собственного богатства, но и в качестве добродетельного вида деятельности. По крайней мере, большинство из них. Я знавал множество крупных протестантов-предпринимателей, им чужда роскошь и упоение властью, богатство они рассматривают скорее как признание хорошо исполненного долга перед Богом. Иными словами, им больше нравится работать, а не тратить. Католики же, к моему величайшему сожалению, стараются минимизировать усилия, при этом увеличив доход. Если можно получить барыши, не вкладывая в дело никакого труда, — этот путь будет сочтен наилучшим, хотя в итоге он неизбежно ведет в тупик. Дом, построенный недобросовестным рабочим, однажды развалится. Дерево, не имеющее мощных корней, однажды упадет. Рано или поздно вы, молодой человек, по достоинству оцените мою откровенность, а пока вот вам письмо для мистера Беллингхема и мой добрый совет: отплывайте с первым лучом солнца, пока вас не настигла карающая десница маршала дю Плесси. И еще кое-что, велите хорошенько позаботиться о французском раненом. Его смерть может стоить жизни вашим людям.
Утром следующего дня Пейрак и его отряд покинули негостеприимный Некуассет и направились вверх по Кеннебеку в факторию Хоуснок. Там Пейрак рассчитывал встретиться с одним из вождей абенаков, Массавой, чтобы заключить союз, дающий ему право находиться на землях индейцев, не подвергаясь опасности.
Фактория Хоуснок не была даже поселком, оставались только название и привычка кочевых племен, спускающихся к югу, останавливаться здесь. Хотя это все еще были низовья Кеннебека, влияние приливов уже не чувствовалось, исчез и привкус соли в воздухе. Чистые широкие воды реки мощно и спокойно текли между заросшими лесом берегами. Местные индейцы, вавеноки и канибы, не смазывали себя жиром медведя, а натирались с ног до головы салом морского волка, как они называли тюленей, на которых охотились зимой по берегам океана. Крепкие запахи рыбного базара, благоухание горячего хлеба и тяжкие испарения от груд валявшихся шкур создавали вокруг фактории смесь ароматов, довольно сильных, но мало подходящих для тонкого обоняния, однако Жоффрей уже давно не обращал внимания на эти детали. Оживление на реке вокруг острова казалось ему добрым предзнаменованием. Здесь можно будет найти разнообразные товары, а также бродячих коробейников, торгующих с прибрежными жителями.
Одного такого, по имени Джон Мур, вскоре привели к нему.
— Куда вы держите путь, милейший?
— Думал в Некуассет, а затем к французам в Порт-Рояль, там завсегда спрос хороший, — почесал голову торговец.
— Мне нужно, чтобы вы сначала заехали в форт Пентагуэт и передали кое-что для маркизы дю Плесси-Бельер.
— Ко-конечно, ваша светлость, — пролепетал торговец, не отрывая зачарованного взгляда от увесистого кошеля, полного, без сомнения, серебра.
Поразмыслив, Рескатор не стал утруждать себя дорогим оформлением. Шкатулки вишневого дерева будет вполне достаточно. Внутрь он положил пистолеты, подаренные Анжелике маркизом дю Плесси. Он внимательно рассмотрел их накануне вечером: маркиз, видимо, долго выбирал материал. Будет ли это простой металл, медь, серебро или слоновая кость?.. Знаток оружия, граф не мог не признать, насколько хороши были пистолеты. Форма рукоятки, ее изгиб в стиле турецкого пистолета были задуманы так, чтобы держать оружие в руке было удобно и легко. Новейший точный механизм — внешняя его пружина позволяет производить очень мощный выстрел. Специальный валик предохраняет руку. На этом валике была изображена химера — эмблема дома дю Плесси-Бельер? Язык ее, из филигранного золота, тянулся к цветку мака из красной эмали, который украшал рукоятку пистолета. Мак — ее любимый цветок, припомнил он, — очень тонко для солдафона. Все тело микроскопического животного из слоновой кости было испещрено точечками из черного стекла. Металлический замок был рельефно украшен цветами боярышника тончайшей работы. «Собака», с ее злобной пастью из золоченого стекла, вырезанная мастером с таким же искусством и такой же тщательностью, сверкала живым светом. Но под этой красотой и утонченностью скрывалась безжалостная мощь хорошо отлаженного механизма. Справа, у самого спускового крючка, красуется эмблема Пироба — знаменитого французского оружейника, Буля своего дела…
Держа в руках эти пистолеты, Пейрак испытывал жгучую ревность, почти физическую боль. Внезапно это было куда хуже, чем увидеть их в объятиях друг друга. Увидеть, как она, утомленная любовной пыткой, касается прохладным лбом его влажного плеча… Тогда он хотя бы мог презирать обоих. Ее — за то, что прельстилась этим красавчиком из своры младшего брата короля. Его — за то, что он — типичный баловень судьбы, герой придворной молодежи, еще в отрочестве вкусивший самого гнусного порока, пресыщенный, скучающий сноб, не способный оценить ни красоты, ни сладости, которую дарит истинная любовь!
Так он думал раньше, но теперь сомнения охватывали его, поднимая в душе бурю горечи и сожаления. Иногда казалось — ему не победить в этой битве.
Перед тем как деликатным жестом опустить пистолеты в шкатулку, он взял пару лайковых перчаток, украшенных кружевами, лентами от Пердижона и вышивкой из жемчужного бисера. Дорогая вещица, одна из тех, что ценится в этих краях на вес золота. Жоффрей любил красоту, ему нравилось смотреть, как загораются глаза женщины при виде прелестной безделушки. Это чистое сияние благодарности в глазах, превращающее дурнушку в красавицу, стоило любых затрат.
«Сеньорита Тенарес, несомненно, оценит этот жест» — он попробовал представить себе бархатные глаза испанки, но из них, точно из зеркала, смотрели другие, сверкающие как два изумруда.
Пейрак не стал заботиться о том, чтобы сочинить изысканное письмо. Все это будет слишком вычурно и не к случаю. Терпение — говорил он себе. Прежде чем вступать в борьбу за женщину, надо обуздать эту непокорную землю.
— Я отец Филипп де Геранд. Коадъютор отца де Лаваля.
К графу приблизился высокий, стройный иезуит, казавшийся очень молодым. Учитывая порядки его ордена, требующего долгого послушничества, ему, по всей видимости, было не меньше тридцати лет, но в нем чувствовалось какая-то безотчетная безмятежность двадцатилетнего человека. У иезуита были светлые борода и волосы и глаза почти бесцветной голубизны. Лицо казалось бы бледным, если б не красные пятна на лбу, носу и щеках — от солнца, немилосердного к людям с такой кожей.
— Рескатор к вашим услугам!
В глазах отца де Геранда блеснул хитрый огонек, но его тонкие губы тут же растянулись в приветливой улыбке. Имя ему было, несомненно, знакомо.
«Прекрасно! Похоже, в Квебеке обо мне уже знают». Жоффрей еще не решил, на кого поставить в новой игре — на губернатора Новой Франции де Курселя или соперничающего с ним за власть суперинтенданта Талона. Пожалуй, он подождет с выбором. Время покажет, кто из этих власть предержащих больше заинтересован в его персоне.
— Великий сахем Массава ожидает вас в своем вигваме, — иезуит жестом показал следовать за ним.
Отец де Геранд, без сомнения, пользовался среди индейцев огромнейшим уважением, доходившим едва ли не до благоговения. В шатре вождя иезуит занял самое почетное место — по правую руку от Массавы.
Вождь выглядел впечатляюще в своем самом великолепном одеянии из оленьей кожи, отделанном ракушками и иглами дикобраза. Его смазанные тюленьим жиром длинные волосы были покрыты плоской круглой шляпой из черного сатина, с маленькими полями, украшенной белым страусиным пером, каковому было по меньшей мере сто лет. Один из его предков получил эту шляпу от самого Веррацано. Этот флорентийский путешественник, служивший королю Франции Франциску I, пришел сюда на своем полуторастотонном корабле и сначала назвал эту страну Аркадией из-за ее красивого зеленого покрова. В несколько измененном виде это имя так и осталось.Отлично сохранившееся и лишь слегка пожелтевшее страусиное перо, которым был украшен этот головной убор сеньора XVI века, свидетельствовало о том, с какой заботой много путешествующие индейцы хранили свои реликвии.
Верховный вождь надевал эту шляпу лишь в самых торжественных случаях.
Жоффрей де Пейрак вручил вождю дамасскую шпагу из золота и серебра, отделанные украшениями футляры для бритвы, ножниц и ножей, несколько саженей дорогой синей ткани. В обмен индеец преподнес ему полдюжины перламутровых раковин и горсть турмалинов.
После обмена подарками последовал обмен обещаниями и взаимными клятвами. Сын Массавы подал отцу трубку, которая у индейцев называлась «трубкой мира». Сделав затяжку, вождь передал ее новому союзнику.
В разгар пиршества к Жоффрею подсел отец де Геранд.
— Итак, позвольте же узнать, что привело знаменитого флибустьера в эти дикие земли?
— Браво, святой отец! Вы не тратите время на церемонии, мне нравится это. Если я скажу вам: забота о процветании моей страны, вы мне поверите?
— Отчего же нет, месье? Я верю, что однажды человек устает от хаоса, от суеты и стремится искупить свои грехи.
— Тогда, исходя из ваших слов, я должен надеть сутану…
— О нет, не обязательно. Возвращение в лоно государства, к законопослушной деятельности, к созидающим занятиям во благо общества — эта та же дорога к Богу.
— Выходит, перед нами история о возвращении блудного сына, — улыбнулся Пейрак.
— Возможно, — отец де Геранд, напротив, был сдержан и серьезен, как будто не уловил полунасмешливого тона собеседника. — Я должен спросить вас о ваших симпатиях к англичанам.
— Это нынче в моде, не так ли? Даже король Франции благоволит жителям туманного острова настолько, что поставляет в их казну немалые суммы.
— Мне неведомы мотивы власть предержащих, однако меня весьма заботит вопрос веры. Пусть англичане и не враги Франции, но они еретики и нечестивцы.
— Хоть я и католик, святой отец, но я — практичный человек. У меня может молиться, кто хочет. А что касается других, то не кажется ли вам, что хорошо сделанная работа все освящает?
Иезуит словно задумался на мгновение, а затем медленно покачал головой.
— Нет, сударь, нет. И в этом мы видим нелепые и опасные заблуждения тех философий, приверженцы которых мнят себя независимыми от церкви….
— Ну что же, святой отец, могу успокоить вас, что во время стоянок мой матрос-португалец ставит святой крест, тем самым выдавая в нас католиков-христиан. Могу так же со всей искренностью уверить, что ни разу за долгую, полную приключений жизнь у меня не возникало искушения принять чужую веру. Надеюсь, это послужит небольшим оправданием моей слегка вольной религиозной философии, — Жоффрей де Пейрак послал иезуиту одну из своих самых обольстительных обескураживающих улыбок.
— Мне отрадно это слышать. Я напишу о вас отцу де Лавалю, я уверен, ему захочется лично побеседовать с вами, когда вы будете в Квебеке. Что же до меня… я вижу — вы не безнадежны. В вашей душе есть свет, нужен только пастырь, способный вывести вас из тьмы, которая окружала вас столько лет.
— Благодарю покорно, но свет, воспылавший в моей душе, поведет меня вверх по Кеннебеку. Места, являющиеся целью моего путешествия, принадлежат лишь диким зверям, путь к ним долог и опасен, и чтобы его осилить, мне понадобится запастись припасами.
— Думаю, я могу быть вам полезен. Дайте мне список, и к утру у вас будет все необходимое.
Несколько дней они шли вверх по Кеннебеку, оставляя позади речные перекаты, подтопленные весенним паводком деревья, мрачный еловый лес, тянувший к путешественникам узловатые пальцы-ветви. Каждое утро, пока его люди убирали стоянку, Рескатор сверялся с навигационными приборами и делал заметки на карте. Он приказал не рисковать понапрасну, держаться правого берега и обходить опасные стремнины по берегу. Дольше, зато надежнее, не хватало еще лишиться ценного оборудования или предметов мена, за которые он рассчитывал купить себе покой у местных племен. Остановившись на ночь возле обгорелых останков форта Катарунк, к вечеру следующего дня они достигли устья Мертвой реки. Теперь их путь лежал на запад по направлению к Белым горам, к окрестностям Серебряного озера, которое абенаки называли Вапассу. Именно в тех краях, утверждали проводники-гуроны, индейцы находили блестящие камни, похожие на тот, что хранился у графа в нагрудном кармане. Холмистая равнина сменилась хаосом невысоких гор и ущелий. Черные, опутанные седой паутиной лишайника ели внушали путешественникам если не страх, то тревогу. Привыкшим к бескрайним морским просторам людям казалось, что из лесу на них смотрят тысячи бессонных глаз, древние индейские духи или кровожадные ирокезы, ненавидевшие белых людей и алгонкинов. Но когда хвойные леса сменились белесыми каменистыми пустошами, им стало еще больше не по себе. Они ссутулили спины точно под гнетом невидимого груза. Испуганно озираясь по сторонам, эти дети Средиземного моря чувствовали себя маленькими и беззащитными чужаками среди безмолвного величия природы. Рескатор, однако, лишь слегка ощущал то давление, которое не давало его спутникам дышать полной грудью. Его помыслы касались вещей куда более материальных. Он ждал знака.
Оставив Мертвую реку справа, гуроны повели отряд вдоль одного из мелководных притоков. Начался тяжелый подъем. То и дело путь преграждали пещеры, заросшие густым ельником, и расселины, в которые с шумом ныряла река, давно уже уменьшившаяся до быстротечного ручья. В одной из пещер путешественники обнаружили вязанку хвороста и паклю для разжигания. Находка была весьма кстати, уже темнело, двигаться дальше становилось опасно, поэтому решили переночевать под сенью двух гранитных плит, образовавших это убежище. Мальтиец Энрико, высланный на разведку, решил пройти вверх по каменистой насыпи вдоль мелководного ручья. По берегу следом за ним скользил один из гуронов, почти сливаясь с зеленью кустарника и мелькающими среди подлеска коричневыми стволами. Спустя полчаса тишину, нарушаемую лишь щебетом мелких птах да тихими разговорами путешественников, нарушил восторженный возглас. Рескатор, размышлявший над картой, молниеносно вскочил на ноги, за ним последовали его люди. Затрещали ружейные затворы. Рескатор вытащил из кобуры пистолет, глядя в просвет, откуда текла вода. Рядом с собой он почувствовал присутствие Абдуллы, тот напрягся, как дикий кот, готовый к прыжку. Но вместо какой бы то ни было угрозы в пещеру соскользнул Энрико и зашлепал босыми ступнями по дну ручья. На его темном как древесная кора лице было написано выражение восторга, а в глазах стоял возбужденный блеск. Не обращая внимания на проклятия и ругательства спутников, он подошел к Рескатору и раскрыл смуглую ладонь.
— Deheb! Золото!
В руке мальтийца тускло блестел небольшой самородок.
Обнадеженный находкой, на следующее утро Пейрак повел своих людей вверх по ущелью. Они разбили стоянку возле излучины, где ручей становился мелководен, а течение не было таким стремительным. Двое — Энрико и португалец Хайме — достали горняцкий мех и принялись промывать донный песок в проточной воде. Им сопутствовала удача, спустя пару часов было намыто еще два золотых самородка величиной с зерно кукурузы. Похоже, они близки к своему Эльдорадо!
Солнце уже клонилось к горизонту, когда отряд вышел из-под лесной сени и взору открылась долина Вапассу, Серебряного озера. Грохочущие водопады, которые походили на белые колонны, на огромные межевые столбы, встречали их. За последние дни они уже привыкли, что эти караульные американских лесов то и дело внезапно возникают на пути, бросая вызов: «Здесь прохода нет!». Кивнув на водопады, проводник-гурон сказал:
— За ними, наверху, Вапассу.
Путешественники увидели мрачное зеркало огромного озера, все покрытое рябью, окруженное грядой гор с закругленными вершинами. Об эти вершины, словно вычерненные мокрой сажей, разбивались тучи, которые быстро гнал ветер. Путники миновали тесное ущелье, которое вывело их к другому озеру, поменьше, окруженному крутыми скалами. Обрывистый берег осыпался под ногами. Шли медленно, осторожно, стараясь держаться подальше от края. Остался позади еще один узкий проход между скалами, показалось третье озеро, побольше, на другом берегу его виднелись заболоченные луга и невысокие холмы. Лагерь решено было разбить именно здесь. Закипела работа.
Тем же вечером, когда его спутники отдыхали, Пейрак разглядывал добычу, разложив на камнях карты и листки с чертежами. Он размышлял. Золото вновь станет его ключом к успеху. Да, однажды оно разрушило его жизнь, но с тех пор он стал осторожнее, а золото — его власть вечна. Он криво усмехнулся, припомнив, что когда Колумб искал средства для своей экспедиции, золото в его письмах к испанским монархам упоминалось втрое чаще, чем возможность обращения в христианство обитателей новых земель. Один монах много лет назад показал ему эти письма: «Золото — прекраснейший из металлов. Что происходит с драгоценными камнями, за которыми едут на край света? Их продают и превращают в конце концов в золото. С помощью золота можно не только делать все что угодно в этом мире, с его помощью можно извлечь души из чистилища и населить ими рай…» Чтобы исполнить свой план, утвердиться в этих местах, дать почувствовать не только местному управлению, но и Версалю свою незаменимость, ему надо доказать, что он нашел золотоносную жилу и готов приступить к добыче в промышленных масштабах. Кустарные способы, такие как промывка песка в лотке, не принесут ему быстрых результатов. Нужен другой подход. Раскинувшееся перед ним озеро манило прохладой, но Пейрака больше интересовал песок мелководья. Пора испробовать одно из его изобретений того времени, когда, будучи пленником принца Исмаила, он разрабатывал золотые прииски в джунглях Африки. Вдохновившись плавучими водяными мельницами Месопотамии, он создал тогда особую драгу для забора грунта с небольших глубин. Если удастся усовершенствовать первоначальный чертеж и выстрогать детали для механической конструкции, то у него появится возможность в сжатые сроки поставить золотодобычу на поток.
В скалах, полукругом окруживших озеро, обнаружилась пещера, которую сочли пригодной для устройства долговременного лагеря. Двое спутников Пейрака, отряженные для строительства форта, с утра до вечера распиливали на доски бревна, один — взобравшись на бревно, другой — стоя в яме; они без устали орудовали огромной пилой. Тем временем остальные трудились над жилищем: тополь шел на внутренние стены и перегородки, темный дуб — для наружных и крепостных стен, пихта — для сточных канав, мебели, дранки на крышу. Жоффрей сам включился в работу, подавая спутникам пример ревностного движения к намеченной цели. Он помогал валить деревья, рубить ветки, обтесывать стволы, а вечерами, взяв в помощники Энрике, работал над конструкцией драги. Очень быстро остов механизма был готов и спущен на воду, и Жоффрей вновь углубился в чертежи, чтобы доработать насос, который будет поднимать грунт со дна озера на поверхность.
***
Когда Жоффрей смотрел на проделанную всего лишь за месяц работу, его губы растягивались в довольной улыбке. Его обуревала гордость. Он сделал это! Добился того, что не удавалась еще не одному старателю. Наклонившись, он взял из лотка самородок, большой, величиной с грецкий орех, такие попадались редко, затем кивнул Энрико. Добытое золото надо тщательно взвесить и рассортировать — работа не на час. Солнце клонилось к западу, скрываясь за горным хребтом. Прощальные лучи его золотыми отблесками рассыпались по поверхности озера, по галечному берегу, отчего казалось, что он сплошь усеян драгоценными камнями. Пейрак взирал на эту предзакатную красу взглядом властелина. Вапассу, охраняемый священной рекой и духами благородных металлов, защищал подступы к себе кольцом непроходимых скал, но он, Жоффрей де Пейрак, покорил эту буйную, неподвластную человеку долину, эту грозную природу, что надежно охраняла свои сокровища. К тому моменту, когда молва об этом тайном укрытии, защищенном неприступными скалами, дойдет до Квебека, а, может, вместе с французскими торговыми судами доберется и до материка, он заставит считаться с собой. Слабые распадаются, их уничтожают и стирают память о них, в то время как сильные, хорошо это или плохо, выживают. Сильных уважают, и союз заключают с сильными, и в конечном итоге мир заключают с сильными. Новая Франция отчаянно нуждалась в месторождениях руды, металлические изделия привозились из метрополии, продавались втридорога и ставили колонию в зависимое положение. В Бостоне он выяснил, что французы не преуспели в поисках — были найдены только залежи железной руды возле Труа-Ривьер, да медь в верховьях Французского залива. Обнаруженное им золото не сможет остаться без внимания. Опыт подсказывал Жоффрею, что месторождение не будет таким щедрым, как испанские рудники в Южной Америке, но это даже к лучшему — без его опыта и знаний французам не удастся заполучить золото Вапассу. Судьба благоволила ему. В один прекрасный день он станет сильнее их всех, вместе взятых, и вернет себе титулы, положенные ему по праву рождения, и женщину, которую много лет назад у него отобрали… Он, Жоффрей де Пейрак, бывший тулузский граф, прославленный Рескатор, хозяин семи морей, вновь сумеет то, что не под силу никому другому. Сожалел ли он о том, что прошлой осенью покинул Старый Свет? Нет, и еще раз нет! Он оставил позади две загнивающие цивилизации, которые ожесточенно воюют между собой в Средиземном море, этом бурлящем ведьмином котле. И той, и другой движет религиозный фанатизм, который, в конце концов, сделал их похожими друг на друга по зверствам и нетерпимости. Да, там был комфорт, но зависимость от капризов принца Исмаила и прихотей турецкого султана тяготила его, а кроме того он чувствовал, что превращается в циничного прожигателя жизни. Здесь же у него есть любимое дело, каждый день бросает ему вызов, он свободный человек и хозяин своей судьбы. Уединенность и малонаселенность здешних мест не смущали его, напротив, он был уверен, что благодаря этому договориться с Квебеком будет не так сложно — слишком далеко они от метрополии. Покинув Средиземное море, он потерял в деньгах, но приобрел нечто значительно более ценное. Встречу в английской деревне граф рассматривал как еще один знак, что судьба ведет его по верной дороге. Вспоминал ли он о той, кто когда-то была его женой, последний месяц? Откровенно говоря, нет, Жоффрея почти не беспокоили дела сердечные. Жизнь научила его терпению. Лишь иногда, на рассвете, когда сон еще боролся с явью, ее прекрасный облик являлся перед ним. Ему чудился легкий аромат вербены и дикой мяты, а в солнечных бликах на изумрудной листве — отлив золотистого локона. Сейчас, стоя на берегу озера, он думал о том, что он всегда любил работать. Не было ничего лучше для него, чем результат, полученный путем умственного и физического труда. Он никогда не скучал. Праздность — удел недалеких умов. Всегда существовало нечто, наполняющее его жизненной силой, заставлявшее его не сдаваться перед ударами судьбы, даже когда руки бессильно опускались и смерть казалась сладким отдохновением. Жоффрей де Пейрак не умел проигрывать. Он без утайки отвечал каждому, кто спрашивал его: «В чем секрет вашего успеха?». «В том, что я всегда готов начать сначала. Каждый новый путь делает меня сильнее, дает мне новый опыт, новые удовольствия, раскрывает новые грани жизни. Разве не затем живет человек, чтобы постоянно совершенствоваться?»
***
«Отец мой!
Меня чрезвычайно огорчает, что я не могу встретиться с Вами. Так уж случилось, что застарелая моя болезнь дала о себе знать в самый неподходящий момент. Несколько дней я пролежал в жестокой лихорадке, но благодаря трогательной заботе наших верных друзей сумел таки на удивление быстро оправиться. Я еще слишком слаб, чтобы пускаться в далекое путешествие, но Вашими молитвами дух мой бодр как никогда. Однако не столько мое самочувствие, сколько другие, необычные обстоятельства побудили меня взяться за перо. Вчера в фактории появился человек, о котором Вы со свойственной Вам прозорливостью предупреждали меня. Тот самый Рескатор, чье имя гремело на все Средиземноморье, слуга Марокканского султана и тайный визирь у султана Османов. Брат де Ломени в свой недавний визит также счел необходимым посвятить меня в подробности. Предупрежденный, я знал, что не стоит доверять обманчивому впечатлению скромного путешественника с небольшим отрядом, которое Рескатор стремится произвести. Человек, обладавший властью большей, чем некогда Медичи, управлявший денежными потоками Средиземноморья, с собственной сетью шпионов и осведомителей в разных концах света, не может измениться без Божественного вмешательства. Сперва я, конечно, счел необходимым проявить должное недоверие, ведь я был уверен, что передо мной ренегат. Но беседа посеяла во мне сомнения, этот человек определенно жаждет искупления. У меня сложилось впечатление, что он желает послужить государству, которое некогда променял на привольную жизнь флибустьера. В своих сомнениях взываю я к Вашей мудрости, так как предвижу, что этому человеку суждено сыграть значительную роль…»
Хриплый, простуженный голос отца де Лаваля на мгновение умолк. Последние строки он пробежал глазами, жестом давая понять, что они не содержат ничего интересного.
— Отец де Геранд снабдил отряд припасами, после чего они отправились вверх по Кеннебеку.
Господин Курсель, губернатор Квебека, задумчиво жевал длинный рыжеватый ус. От алгонкинов, торгующих для бледнолицых мех, доходили слухи о людях, поселившихся в священной долине духов. Индейцы болтали, что люди эти ломают скалы и строят плавучие дома. Воздевая руки к небу, они бормотали что-то о мести духов умерших абенаков. Сперва мессир Курсель пропускал эти разговоры мимо ушей, его волновали куда более насущные проблемы — бесчинство и самоуправство губернатора Акадии не знало границ.
— Этот господин ополчит против нас и англичан, и индейцев, вот увидите! — восклицал мессир Курсель в кругу своих приближенных. Однако дю Плесси — не какая-то мелкая сошка из метрополии, его нельзя письменно отчитать и приказать немедленно явиться пред очи губернатора. С последней оказией господин Курсель отправил прошение — уже четвертое по счету — об отставке. В какое нелепое положение его поставили! Губернатор понимал, что на такого человека, как маршал дю Плесси, у него нет не единого рычага влияния. Неужели в Версале специально решили подложить ему такую свинью?! «Проклятье, — мысленно ругался Курсель, — не иначе как моими прошениями Кольбер вытирает свою каменную задницу!»
Передвинув с места на место письменные принадлежности, как он обычно делал, когда бывал не в настроении, Курсель глубоко вздохнул. Отец де Лаваль делал вид, что заинтересовался проделками двух гриффонов, но ничто не укрылось от острого иезуитского ока.
— Сын мой, вы напрасно переживаете. Ваш план по покорению ирокезов должен сработать, — мягко сказал прелат. — Построить в Монреале военный корабль и послать его к внутренним озерам для устрашения ирокезов — прекрасная идея. Показать им могущество белого человека — думаю, это может поспособствовать обращению еретиков к истинной вере…
Губернатор упал в кресло, продолжая ожесточенно грызть ус.
— Ах, если бы я не дал маху в первый раз! Боюсь,
Там мне этого никогда не забудут! Какая глупость, в самом деле! Я принес Новой Франции покой, которого она не знала раньше, но все вспоминают только тот злосчастный зимний поход. Это было четыре года назад! Если бы не козни моих врагов…
Слово «врагов» губернатор произнес с особым выражением, всем было известно о его противостоянии с интендантом Талоном, но мессир Курсель старался не говорить об этом открыто. Епископ де Лаваль на словах поддерживал его, но губернатор отдавал себе отчет, что с иезуитом надо держать ухо востро.
— Увы, — развел руками прелат, и на его лице обозначилось то брезгливое выражение, которое появлялось, когда он думал о Талоне. — Я понимаю вас, как никто другой. У нашего ордена свои счеты с месье интендантом… Послушайте, сын мой, отчего же вам не встретиться с этим Рескатором? Вы с вашим проницательным умом сразу поймете, что он за человек. Если он может принести пользу Новой Франции, пусть его достижения пребудут под эгидой губернатора. Вы получите заслуженные лавры, а ваши враги не смогут воспользоваться союзом с этим человеком во зло.
— А что же, вы правы, святой отец, — Курсель уставился на епископа невидящим взглядом. — Мне и самому становится любопытно, к тому же господин Кольбер в своем последнем письме также упомянул этого Рескатора. Похоже, у Версаля в нем есть какой-то интерес. Решено, я появлюсь в Вапассу после того, как решу вопрос с ирокезами, появлюсь, как победитель. И если ему есть что предложить, мы заключим союз. Да! — Курсель вскочил и возбужденно зашагал по комнате, его взгляд полыхал энтузиазмом, — вернувшись во Францию, я смогу требовать для себя различные бенефиции, король сам пожелает видеть меня!
Епископ де Лаваль тонко усмехнулся.
— Не делите шкуру неубитого медведя, сын мой. Сперва вам нужно убедиться в благонадежности этого авантюриста.
«Иначе бенефиции могут обернуться заключением где-нибудь в Пинероле» — мысленно добавил прелат, с усмешкой глядя как блеск в глазах губернатора сменяется озабоченностью.
***
— Вы, вероятно, один из немногих, кому удалось проникнуть в тайны этих земель?
— Какое там! На это целой жизни не хватит! — Николя Перро вонзил крепкие желтые зубы в кусок оленьей вырезки. Пейрак улыбнулся, наблюдая за гостем. Граф исследовал дальние скалы на предмет возможной золотой жилы, когда ему доложили о появлении траппера, и, не мешкая, отложил все дела, чтобы лично встретить человека, слава которого дошла и до Бостона. Глядя на этого невысокого, сутуловатого типа с жесткой как щетка рыжей щетиной и повадками дикаря, сложно было поверить, что перед вами один из самых влиятельных французов Нового Света. Однако, Рескатор, как никто другой, знал — внешность порой обманчива.
— Попробуйте ликер, Перро, он настоен на побегах папоротника.
Траппер с удовольствием последовал рекомендации, ловко плеснул себе добрую порцию и стал пить большими глотками, чуть запрокинув голову.
Они тотчас же нашли общий язык. Перро с усмешкой признался, что, прослышав от индейцев о появившихся в Долине Мертвых белых, не смог удержать любопытства, тем более что на его памяти никто не осмеливался селиться в этих местах. Здесь в Вапассу у подножья Белых гор некогда жили абенаки, но вражда с ирокезами и болезни уничтожили почти все население деревень, оставшиеся индейцы покинули окрестности трех озер. С тех пор долина считалась обиталищем духов. Суеверные алгонкины обходили ее стороной, но ирокезы-могавки иногда появлялись на тайных тропах.
— Месье Курсель во что бы то ни стало желает остановить войну с ирокезами. В начале лета он отправил боевой корабль к озеру Онтарио с посланием к ирокезам, что если они желают продолжать воевать с алгонкинами и затеять войну с французами, как уже давно грозятся, то вольны сделать это, однако в таком случае целый флот таких кораблей выступит против них. Блефовал, конечно, но ирокезы поверили и заключили мир.
— Принести своим людям мир — вот достойное завершение карьеры. Торжественно закрыть ворота в святилище Януса и удалиться походкой триумфатора, — усмехнулся Пейрак, выпуская изо рта облачко дыма.
— Вы правы, и, кажется, на этот раз ему это удалось, соглашения подписаны. Тем не менее, нет никаких гарантий, что в один несчастливый день тебя не настигнет стрела. Ирокезы ненавидят белых и тех индейцев, кто продался Черному платью. Один из молодых вождей могавков, Уттаке, особенно рьяно протестовал против заключения мира. Надолго ли его томагавк удержат священные клятвы? Вам стоит позаботиться об этом, раз вы решили обосноваться здесь. Ненадежные места, спорные территории, на которые ирокезы заявляют свои права.
— Благодарю за предупреждение, Перро, я уже думал об этом. Мы не собираемся ни с кем враждовать, но у нас есть чем ответить тем, кто придет сюда с мечом.
По молчаливому сговору в беседе обходились личные интересы. Пейрак много говорил, умалчивая о том, о чем собирался сообщить только губернатору или интенданту. Он почти не касался темы золотодобычи, а Перро и не спрашивал. Жоффрей был уверен — острый глаз и лисий слух траппера ничего не оставили без внимания. Перро был одним из тех людей, у которых больше на уме, чем на языке. Уважая тактичность собеседника, Пейрак также не расспрашивал его о том, о чем Перро предпочитал не распространяться. Наконец, он решил рискнуть и вызвать собеседника на откровенность.
— Я слышал, прошлой осенью вы пересекли океан с новым губернатором Акадии? Для меня это пока темная лошадка. Весьма странное назначение. Знаменитый маршал, друг короля и губернатором в такую глушь… Опала?
Перро фыркнул в ржавые от табака усы.
— Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, тогда сами поймете. Одно могу сказать — этот человек заставляет уважать себя.
— Я последую вашему совету. И не забуду вашего предупреждения.
— Когда же вы планируете наведаться в Пентагуэт?
— После того, как дела перестанут удерживать меня здесь, — туманно ответил Пейрак. Он не знал когда, но твердо понимал одно — время еще не настало.
Перро пробыл в Вапассу около недели. Однажды вечером он объявил, что на рассвете уходит. Траппер не стал пускаться в объяснения по поводу своего внезапного решения, а Жоффрей не спрашивал — лишь предложил любую посильную помощь. Взаимное уважение объединило их — искателей приключений, жаждущих новых открытий, бывалых путешественников, сильных духом и телом, пусть один из них — потомок прославленных графов Тулузских, а второй — сын простого лейтенанта из Бургундии.
— Вы всегда можете рассчитывать на мою дружбу.
— Взаимно, монсеньор, — Перро поклонился в знак почтения, затем нахлобучил на голову видавшую виды шапку и взялся за походный мешок.
Пейрак протянул руку, и траппер горячо пожал ее.
— До встречи, месье Перро. И вот еще что: будете в Пентагуэте, предавайте мое почтение мадам дю Плесси.
— Стоит ли мне предупредить губернатора, чтобы он ждал вас в гости? — ухмыльнулся Перро.
— Не нужно. Я появлюсь без приглашения, когда сочту момент удобным.
Он долго смотрел как Перро, сгорбившись под тяжестью ноши, удаляется в сторону пролеска, за которым слышался шум реки. Погруженный в задумчивость, Пейрак не заметил, как стал накрапывать дождь. Из головы не выходили путаные признания, которые накануне вечером, подвыпив, сделал траппер:
«Какая женщина, монсеньор! Индейцы прозвали ее Кавой, Негасимой звездой, и будь я проклят, если она не заслуживает этого имени! А ведь она уже не девушка, но что-то в ней есть такое… словами не объяснить. Бывало, смотришь — смотришь на нее, и глаз не отвести, как завороженный, и готов во всем с нею соглашаться, как будто то, что она говорит, единственно верно и, кажется, есть только одно желание в душе, — чем-нибудь ей услужить. Вы знаете, как это бывает, смотришь на красивую женщину, и мысли грязные в голове, сразу думаешь, а вот каково с ней на перине покувыркаться, а тут нет, тут другое. Тут чистое обожание, хоть и того, женского, в ней больше, чем в лучшей квебекской шлюхе… Но тут сразу понимаешь — не про нашу честь. Это она для Него бережет. А он тоже не таков, как с виду кажется. Думаешь, красавчик, экая придворная размазня, сколько я повидал таких на своем веку, ан нет — прирожденный вожак. Индейцы дали ему имя Ваби Аласкана, а это честь, которую бледнолицым редко оказывают… Видели бы вы, как бесится при одном упоминании губернатора Акадии господин Курсель! Он все пережить не мог, что интендант Талон пользуется бóльшим уважением среди колонистов, а тут еще и эта напасть…»
Гордость и любовь поминутно боролись в душе графа с гневом и ревностью. Ей вновь, как и в Тулузе, удалось пробудить его любопытство и воспламенить чувства. Перед ним мелькал образ дикарочки из Пуату, которую он впервые приобщил к таинству любви, и женщины, которую он повстречал спустя десять лет. Первая принадлежала ему безраздельно, вторая же явилась для него загадкой. Он тщетно пытался сопоставить в памяти эти два образа, увидеть в той женщине, которой она стала, свою прежнюю возлюбленную. Анжелика! Мысль о ней то больно жалила его сердце, то наполняла пьянящим предвкушением схватки. Тем временем шум дождя усиливался, с полей шляпы закапала вода. Очнувшись от задумчивости, Пейрак развернулся и зашагал в сторону форта.
