Охотничья луна

Слабость и ощущение болезни никак не оставляли Жоффрея. Сказалась потеря крови и огромное физическое напряжение. Он снова победил, но какой ценой? Подобным образом он чувствовал себя у своего друга Абд Эль Мешрата после бегства из Франции, где чудом разминулся со смертью. Правда, по сравнению с теми ранами его теперешнее недомогание было пустяком, зато грудь точно придавило свинцовой плитой. Не Пиррову ли победу он одержал? Эта мысль не давала ему покоя с тех пор, как он очнулся в лагере среди своих людей. Жоффрей де Пейрак не привык предаваться рефлексии, когда нужно было действовать, это все равно, что кидать песок в огонь, поддерживающий тепло и жизнь. «Никогда не сомневайся в себе», — говорил его арабский друг. «И страх, и честолюбие звучат одинаково громко. Глас Аллаха тих, и не каждому дано услышать его средь бушевания страстей. Этот тихий глас и есть интуиция, мой друг, — то качество, благодаря которому сильнейшие мира сего стали таковыми.» Жоффрею казалось, что ко второй половине жизни он сумел постичь эту мудрость. В любом случае партию обратно не переиграешь, шах уже объявлен. Сицилиец Энрико принес ему напиток из трав со специями, обладающий кровоостанавливающим действием. — Как ваша рука, Монсеньор? — Рука заживет. Я в порядке и готов выступать на рассвете. — Как пожелаете. Какие будут распоряжения? — Найди мне карту и позови проводника. Индеец-проводник принес с собой порыв ледяного воздуха. Холодом и влагой веяло от его одежды, отчего соскучившемуся по привольному ветру морскому волку еще сильнее захотелось в путь. Он снова ощутил в себе ту бесшабашную тягу к приключениям, что питала его, когда подвергшийся скепсису разум, слуга опыта, советовал отступить от начатого. Решительный рывок лучше долгих колебаний. Одно дело — осмотрительность, другое — страх, рожденный чрезмерными умозаключениями. Жоффрей привык видеть выход там, где другие видели только погибель, уступать сомнениям было не в его характере. Решение было принято и озвучено немедленно. — Планы изменились, мы не возвращаемся в Некуассет. Ты должен отвести нас в форт Пентагуэт самым коротким путем. Первый день пути дался Жоффрею тяжело, но на следующее утро он почувствовал себя лучше. Шли вдоль речной протоки, не рискуя выходить на открытые участки. От проводника они узнали, что в округе опять появились ирокезы. В конце лета племя могавков объявило войну всем бледнолицым, включая англичан, с которыми у остальных племен Длинного дома сейчас не было вражды. К югу от Фалмута небольшой отряд могавков на днях разграбил английское поселение. Несколько колонистов погибло, защищая свое имущество, остальные спаслись в лесу. Настроения алгонкинов также были неизвестны, пока Жоффрей наладил дружеские связи только с прибрежными племенами абенаков. Модоковандо, вождь, объединивший несколько мелких племен и добившийся права называться Великим вождем, радушно принял его дары. Жоффрею не нужно было сверяться с приборами, голубое полотно океана, из-за изогнутой береговой линии то и дело мелькавшее между вековыми соснами, давало четкий ориентир. Ветер доносил запах соли и водорослей, а крики тюленей на берегу смешивались с глухим шумом прибоя. В хмуром холодном небе последние косяки гусей с неумолчным гомоном летели на юг. Все это было как бы растворено в прозрачном сине-розово-белом, как тонкий фарфор, воздухе, нависавшем над холмами… До Пентагуэта оставалось не более пары дневных переходов, но людей дю Плесси они так и не встретили, хотя он рассчитывал нагнать их еще второго дня. Его интересовал молодой лейтенант, у юноши ясная голова, такие союзники нужны в грядущих свершениях. Вечерами, прокручивая в голове события последних дней, Жоффрея не покидало ощущение, будто он участвует в каком-то необъяснимом фарсе. «Анжелика, — мысленно взывал он к ней, — сможем ли мы понять друг друга после стольких бед, после стольких зол?» Ужас его положения заключался не в том, что она могла разлюбить его, а в том, что он сам, своими руками разрушил их возможное будущее, ворвавшись в ее жизнь с опустошительной силой урагана. Брамин, с которым он познакомился во время своих юношеских скитаний, не уставал повторять: все хорошее или плохое, совершенное твоими руками, однажды вернется к тебе, не в этой, так в следующей жизни. Поддавшись безрассудному порыву — о любовь, только она способна лишить мужчину разума! — он запустил необратимый процесс, подобный химическим опытам, которыми он так увлекался в Тулузе. Их нельзя было замедлить, невозможно было прекратить, раз начав, их следовало доводить до конца. Он злился на Анжелику, но не мог не восхищаться ей. Что за женщина, наделенная такой невероятной властью! Заставляющая мужчин забыть о долге и уподобиться диким тварям! Быть может, сила эта не измерена ею до конца? Столкнуть лбами государства, свернуть жернова истории — на что еще способна ты, о Женщина? Его терзала еще одна, куда более приземленная мысль: дю Плесси был уверен, что Анжелика сбежала с ним. Маршал ошибался. Тем утром на встречу в Пентагуэте она не пришла, Жоффрей прождал напрасно. Значит, она исчезла до возвращения маршала? Оставалось надеяться, что это недоразумение, и оно разрешится в Пентагуэте. Ему придется открыться ей, а также рассказать об участи, постигшей ее красавца кузена. Узнать, что нынешний муж мертв из уст казалось бы давно почившего супруга, и, более того, убит им же. Какая жестокая ирония! Воистину зло многолико и настигает великих и малых. — Монсеньор, я видел костер между деревьями, — объявил по возвращении разведчик, посланный найти удобное и безопасное место для стоянки. — Сколько человек? — С дюжину, господин. Взрослые мужчины, с ними ребенок. — Индейцы? — нахмурился Пейрак. Вряд ли спутники маркиза брали с собой детей. Куда же, черт возьми, они подевались? — Нет. Похоже, французы. Еще интереснее. — Ну что же, надо пожелать им доброй ночи. Наших сил хватит, чтобы они помнили об учтивости. Это действительно были французы, и они были так изнурены и подавлены, что даже не заметили, что попали в окружение. Когда Жоффрей выступил на поляну и замер в свете огня, несколько мужчин схватились за оружие, но поздно, со всех сторон на них были направлены ружейные дула. — Добрый вечер, господа! Позвольте составить вам компанию у костра. — Рескатор! — воскликнул молодой человек, первым при его появлении доставший пистолет. — Он самый, месье Сен-Кастин, живой и почти невредимый, как видите. Мы же оба понимаем, что это значит, — добавил он тише. — Увы! — лицо юноши отразило скорбь. — Прикажите своим людям оставаться на местах! — велел Пейрак, заметив, что некий здоровяк рванулся в его сторону. Но Кастин уже окликнул его: — Ла Виолетт, назад! Рыжий детина, подчинившись приказу, плюхнулся на землю и обхватил голову руками. — Я вижу, вы уверенно держите бразды правления, — заметил Пейрак. — Свободных людей не так-то просто привести к слепому повиновению. — Этот малый — первый камердинер маршала дю Плесси. — Мне жаль, что вы узнали о гибели маршала таким образом, но это лучше неизвестности. — мягко произнес Пейрак, бросив взгляд в сторону упомянутого камердинера. — Не могу не заметить, однако, что вы, похоже, не рассчитывали увидеть маркиза живым и невредимым, судя по той прыти, что демонстрировали эти дни. Я уже отчаялся догнать вас, господа! Брови Сен-Кастина сошлись к переносице: — Это был приказ месье дю Плесси. Мы сделали, как он велел. — Похвально. Месье Сен-Кастин, нам нужно побеседовать наедине. Они вышли к берегу реки. Под ногами чавкала грязь, первый тонкий лед мерцал в свете полной луны. Небо, изукрашенное загадочным рисунком северных звезд, было отрезано от земли темной полосой деревьев. Черной пастью зияли они на другом берегу, не давая бескрайнему звездному простору упасть на земную твердь. Красноватый лик луны напоминал скорбящую деву, оплакивающую возлюбленного. — Кровавая луна, — тихо произнес Жоффрей, — воистину это так. — Индейцы называют ее охотничьей, — отозвался Сен-Кастин. — Это одно и тоже. Кто-то охотник, кто-то жертва, и между ними всегда стоит кровь. Оба на мгновение замерли, глядя в темное небо и думая каждый о своем. — Итак, месье Сен-Кастин, время для неторопливых бесед еще не пришло. Мой путь теперь лежит туда же, куда и ваш. Смерть маршала дю Плесси изменила мои планы, я иду в Пентагуэт. Но мне не хотелось бы поступать как пират, коим вы меня считаете, использовать право сильного. Я хочу изложить вам мотивы моих поступков, я называю это доверительным отношением. — Боюсь, не могу ответить вам взаимностью, — Кастин отвесил собеседнику насмешливый поклон. — Я не доверяю таким, как вы. — Каким? — Пейрак склонил голову набок, вглядываясь в лицо лейтенанта. — Что вы знаете обо мне, чтобы делать такие выводы? — Мне довольно того, что вы совершили. Вы явились в Пентагуэт в качестве гостя и вероломно похитили супругу губернатора. — И теперь нас ждет Илиада? — усмехнулся Пейрак. — Нет, месье Кастин, я не Парис, в этой драме у меня другая роль, и я пригласил вас на разговор, чтобы рассказать, в чем она состоит. Вы сказали, что я похитил мадам маркизу? Вы ошибаетесь, со мной ее нет и не было. Она пропала? Я думал, это какое-то недоразумение. Кастин пожал плечами и тяжело вздохнул: — Теперь уже я ничего не знаю. Никто не знает. А от Пентагуэта, куда вы желаете направиться, осталась горстка пепла. Так что какая разница, чем были продиктованы ваши поступки… — О чем вы говорите? — резко прервал его Пейрак. — Поселенцы устроили бунт. Змеи, что мы пригрели на своей груди! — с горечью воскликнул лейтенант. — Пираты проклятого Ван Рейка! Мы потопили их корабль прошлой осенью, часть команды перешла на нашу сторону. Когда мы ушли, они почувствовали себя в безопасности. Гоняться за вами по лесам было колоссальной ошибкой. Женщины, проклятья рода человеческого! Они превращают лучших из мужчин в безумцев! — Что произошло в Пентагуэте? — с нажимом произнес Пейрак, игнорируя гневную тираду лейтенанта. — Мы сами толком не знаем, вроде бы стычка произошла из-за женщины. Ее мужу показалось, что один из морской братии ведет себя чересчур вольно. Спор решили по законам Веселого Роджера, а потом этих каналий было не остановить. Может и хорошо, что месье маркиз мертв, так он не узнает, какую ужасную промашку совершил. — И что потом? Пираты захватили форт? Сожгли? Уплыли? Отвечайте! — Пес их знает! Тот, от кого я это узнал, не стал дожидаться конца бойни. — Сколько выжило? — Не знаю. Сегодня утром мы наткнулись на троих. Один из людей Ван Рейка, он женился на няньке детей маркиза, увел старшего сына месье дю Плесси и его подростка-пасынка. Хотя бы эти дети спаслись! На секунду из легких Жоффрея как будто вышибли воздух, а затем по телу разлилось облегчение. Его сын! Жив, и теперь в безопасности. Он — один из тех мрачных людей у костра — смотрел на незнакомого человека, пирата, появившегося из чрева ночи и сообщившего, что его отчим мертв. А ребенок, значит, сын маршала и Анжелики. — Мы пойдем в Пентагуэт вместе, что бы там не случилось, — медленно проговорил Жоффрей, вслушиваясь в звуки леса. Он вспомнил, как шел раненый и все время ощущал преследование. Таинственная белая росомаха исчезла. Он был готов поверить, что это мираж, рожденный его блуждающим лихорадочным сознанием, но Мануэлло, нашедший его без сознания, подтвердил, что видел следы зверя. —  Мой корабль ждет у Некуассета. Если ваши пираты решили удерживать форт, мы легко отобьем его вместе. Если же слава Моргана не дает им покоя, Язон будет счастлив проверить, насколько быстроходен «Голдсборо». Предлагаю отложить важный разговор на потом, когда я не только словом, но и делом докажу, что я нужен вам как союзник. Сен-Кастин молчал. Колебался. Что победит: нелепая верность мертвецу или здравый смысл? — Хорошо! Помогите нам отвоевать Пентагуэт. А потом… Потом мы посмотрим. Жоффрей удовлетворенно кивнул. Он не ошибся в лейтенанте. Сен-Кастин был связан с этой землей гораздо глубже, чем все эти назначенные метрополией губернаторы вместе взятые. — Я не хочу вносить разлад среди ваших людей своим присутствием, дам им время осознать и принять новые обстоятельства. Вместе со своими людьми я пока буду держаться в стороне. На самом же деле его волновал только Флоримон. Не так мальчик должен познакомиться со своим отцом. Возвращаясь к походной стоянке, Жоффрей пытался вспомнить, когда видел старшего сына в последний раз. Годы стерли из его памяти подробности последних дней, проведенных им с семьей. Флоримону тогда едва исполнился год… или два? Воспоминания нахлынули внезапно: вот они с Анжеликой сидят над колыбелью сына, она покачивает люльку, а он перебирает струны гитары, подбирая аккорды к какой-то старинной провансальской песенке. Флоримон всегда плакал, когда няньки начинали ему петь, он хотел слышать только голос отца. Анжелика говорила, что «отец» было первым словом, которое произнес его сын. А теперь он сидит там, у костра, среди этих угрюмых людей, и так же, как и они, смотрит на него с недоверием и неприязнью. Пейрака язвила мысль, что его сын, его первенец, питает привязанность к своему отчиму. Анжелика? Ну что ж, женщины ветрены по своей природе: ты думаешь, что, однажды завоеванная тобою, она навсегда принадлежит тебе, но стоит поверить в это, и она ускользнет, просочится между пальцами. Женщина — это загадка, лабиринт. И что будет, когда достигнешь конца? Он думал, что знает, что давно разгадал эту тайну. Самоуверенный болван! Женщина изменчива, как сама природа. Сон никак не шел, но и силы не убывали, казалось, он вовсе лишился потребности в отдыхе. Его старший сын жив и невредим, и он благодарил за это провидение, но Анжелика исчезла. Быть может, люди Ван Рейка взяли ее в плен? Тогда его задача усложнится. Жоффрей был уверен, что разобьет кучку пиратов играючи, но если она в их руках, тогда ему придется хитрить и изворачиваться. Ему есть, что предложить людям в их положении, но проблема в том, что загнанный в угол зверь может повести себя непредсказуемо. А если они совсем обезумеют и решат убить заложницу? В Африке Жоффрей не раз видел, как отчаявшиеся выбраться живыми туареги уничтожали целые поселения, не пощадив ни младенцев, ни даже собак и кошек. Но воинственные берберы — не чета здешним корабельным крысам, те должны пойти за предложенным лакомством.

***

На четвертый день они достигли Пентагуэта. Люди Кастина и Пейрака поравнялись у подножия холма, и Жоффрей шел теперь бок о бок с новым командующим форта. Навстречу им вышли двое вооруженных до зубов индейцев-абенаков. Кастин завел с ними разговор. — Проклятье! — оборонил Кастин. — Канальи уплыли. Эти твари опустошили кладовые форта и цейхгауз, забрали груженый мехами галеон, а остальные корабли подожгли. На наше счастье пламя не занялось как следует, но нужен ремонт. Погибло не так много, люди успели убежать в лес. Ноткикад говорит, что нам нужно благодарить духов за то, что они погасили огонь. Но что толку, на носу зима, без провизии люди умрут с голоду. Порт-Рояль нам не помощник, им самим едва хватает запасов. Вся надежда на Модоковандо, но примет ли он столько ртов? — Не спешите, сударь. Никто не умрет с голоду, при необходимости провизию закупим в Бостоне. Сейчас же я пошлю Язона в погоню за галеоном. — Корабль, наверное, уже в открытом море, — произнес Кастин, хмуря брови. — Тяжело груженный галеон против Флоридского течения? Не думаю. Мой помощник догонит их и вернет со всем содержимым трюмов. — Воистину, помощь приходит оттуда, откуда не ждешь. Но все же, какой у вас во всем этом интерес? — Мы поговорим, как я и обещал, но я предпочитаю сделать это, сидя у огня за чашей доброго вина, а сейчас время оценить наши потери. Оглядываясь по сторонам, Жоффрей подумал, что индейцы не так уж не правы, и поселенцам следует благодарить духов побережья. Уходя, пираты собирались сжечь здесь все дотла, но капризная погода не позволила их планам исполниться. Как раз в ту ночь резко потеплело, навалился туман и заморосил ледяной дождь, не дав огню разгореться. Жители вернулись, и отовсюду разносился стук молотков. Кто-то вставлял обратно выломанные двери и окна, кто-то латал крышу, пострадавшую от занимающегося пламени. Завидев их, люди тотчас бросали свои дела и стягивались к центру поселения, где находился губернаторский штаб. Напротив штаба высился деревянный помост для публичных речей, а также позорный столб. К Кастину подходили люди — мужчины и женщины, Жоффрей отметил, что женщин было больше, чем мужчин. Кто-то плакал и сетовал, кто-то бранился и сыпал проклятиями. На шагавшего рядом с Кастином высокого худого мужчину в черном, чье лицо было изрезано старыми шрамами, обращали внимание лишь мельком. Никто из них не видел Рескатора без маски. — Где губернатор? — Где Монсеньор? — Хватит! — выкрикнул Кастин, подняв руку ладонью вперед. — Сейчас не время для разговоров, возвращайтесь в свои дома. — Дома? Мы потеряли кормильца! — Мои дети умрут голодной смертью! — Месть! Мы требуем мести за наших убитых. — Где губернатор? Это его вина! — Хватит! — заорал Кастин. — Вечером после молитвы жду вас на лобном месте, там вы получите ответы, а пока дайте мне получить свои! Расходитесь или, клянусь Богом, тот, кто ослушается, будет схвачен и наказан плетью! — Лейтенант выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил в воздух. Это произвело мгновенный эффект. За считанные мгновения площадь перед штабом опустела. Кастин окликнул двух-трех человек. — Подробный доклад, — устало приказал он. — Все с самого начала, имена виновных, имена погибших. И покороче, у меня много дел. Жоффрей оставался в тени и наблюдал, он не был никому представлен, об этом они с Кастином договорились заранее. Тем не менее он из первых уст услышал о нападении на форт. Картина вырисовывалась такая: кое-кто из прощенных пиратов Ван Рейка сумел начать новую жизнь, но большая часть была недовольна. Ходить под Веселым Роджером было куда привольнее, чем тянуть лямку жизни в этих угрюмых землях. Жоффрей знал — таких людей, в основном, не изменить. Он бы мог сказать дю Плесси, что тот совершает ошибку, оставляя пиратов в форте, с другой стороны Жоффрей не мог не признать сложность выбора. Здесь, среди диких первобытных лесов, количество имеет решающую роль для выживания общины, но чтобы держать этих диких зверей в узде, нужна железная хватка. Маркиз дю Плесси, переживающий личную драму, ослабил ее, и джин вырвался из бутылки. Сперва пираты устроили поножовщину, потом, осмелев, и вовсе захватили власть. — Они повесили метра Савари, потому что кто-то крикнул, что он магометанин и колдун. Его помощница, монашка, исчезла. — Мадам дю Плесси была здесь во время бунта? — Нет, она не возвращалась. — А дети губернатора, близнецы? — спрашивал Кастин. — Исчезли все, и юноша в том числе, вернулась только племянница мадам, она убежала в лес вместе с другими женщинами. — Месье Флоримона и Шарля-Анри мы встретили по пути. Значит, близнецы пропали. — Их трупов не находили, господин. Эти твари свалили всех умерших у частокола. — А сеньора Инесс? — в взволнованном тоне Кастина чувствовалась некая мужская заинтересованность. — Тела не нашли, и она не вернулась. Может, сбежала с пиратами. Хотя кто-то говорил, что видел ее на почтовой барке. Кастин повернулся к Жоффрею и неуверенно спросил: — Могли они похитить детей? Проклятье! До этого момента он и не знал, что у Анжелики есть еще дети от маркиза. И снова ледяная вспышка ревности пронзила его. Она плодилась от этого дю Плесси как кошка. Шлюха! В злую минуту он решил, что не шевельнет и пальцем ради спасения маленьких бастардов. Однако гнев улегся, и верх взял здравый смысл. — Если это так, то я предложу хорошие условия для обмена. Будьте спокойны, я сделаю для детей маршала все, что смогу. Слово дворянина. Мне нужно отдать приказы своим людям, позже я найду вас, и мы поговорим откровенно, как я и обещал. На обратном пути он вдруг почувствовал на себе пристальный взгляд. Жоффрей обернулся. Юношу он узнал сразу, хотя видел его в последний раз годовалым карапузом. Черные глаза как угольки сверкали на смуглом лице, непослушная смоляная прядь выбилась из-под мехового капюшона. Юноша нетерпеливо убрал ее с лица. Казалось, он хотел подойти, но не решался. «Он знает. Или, по крайней мере, догадывается». Кантор рассказал ему все: как они строили планы, мечтая разыскать отца, как часами выпытывали у старика Паскалу все, что тот знал о графе де Пейраке. Потрясенный встречей Жоффрей не улыбнулся, не сделал никакого ободряющего знака. Губы мальчика упрямо сжались, он развернулся и быстрым шагом скрылся в казарме. Взгляд графа обратился к спутнице Флоримона, и он испытал новое потрясение. Анжелика! Перед ним стояла его жена в свои семнадцать лет, дерзкая непокорная молодая козочка. Уже прекраснейшая среди женщин, но все еще сохранившая подростковую угловатость, хотя об этом приходилось судить интуитивно, так как девушка была завернута в меховой тулуп. Когда первое впечатление прошло, девушка уже не казалась Анжеликой во плоти, но все же была очень на нее похожа. Та же зелень глаз, тот же дерзкий взгляд. Родственница. Сестра или племянница? Скорее второе. Жоффрей с трудом отвел взгляд от видения, уносившего его в прошлое, к счастливейшим дням в его жизни. Настоящее требовало его присутствия. Следует послать человека к Язону, а затем он должен подумать, где искать Анжелику. Мысль о том, что она мертва, он отмел сразу. Нет, не может этого быть, в ней столько жизни и того, что португальцы называли desenrascanco — умения выпутаться из затруднений, не имея для этого ни продуманного решения, ни вообще каких-либо возможностей. Пока он не получит доказательств обратного, он будет искать ее.

***

Единственное, что запомнилось Анжелике в этом плаванье — пронизывающий до костей холод и промозглый туман, проглатывающий звуки и очертания дальше вытянутой руки. Сперва плотный как молоко, со временем он, расслаиваясь, превращался в водяную пыль, каплями оседающую на лице, на волосах, на одежде. В его седых клубах приглушались пронзительные крики морских птиц, напоминая хриплые стоны грешных душ в аду. Пиксарета туман, однако, не беспокоил. — Хороший туман. Укроет от врагов. Проходимец Радиссон не сподобился даже снабдить ее достойной одеждой, и это после того, как она одним росчерком пера сделала его богачом. Завернувшись в свой дырявый плащ, от которого не было тепла, Анжелика тупо наблюдала за мерными движениями весла Пиксарета. Берег, вдоль которого они плыли последний час, представлял собой скалистую серую косу, а нависшие над морем черные сосны напоминали костлявые руки мертвецов. Сочный звук лопасти, взрезающей воду, убаюкивал. Она начала клевать носом, и вдруг толчок в плечо вывел ее из забытья. Каноэ качало сильнее обычного, их сносило к скалам. Пиксарет работал веслом изо всех сил. Океан вздулся, пошел рябью, глухо зарокотал, швыряя на скалы пенные буруны. Каноэ неумолимым течением влекло к берегу, их посудину кидало словно щепку. Анжелика отчаянно вцепилась в корму. Промокшая до нитки, она не чувствовала больше холода, только страх. Пиксарет возвышался над ней точно каменный истукан, казалось, никакая буря не может поколебать его спокойствия. — Не бойся, женщина. Пиксарет обещал доставить тебя живой, — звучно произнес он, перекликая нарастающий рев шторма. Скалы подступали все ближе, волны швыряли каноэ прямо на них. Анжелика сжалась, готовясь услышать треск ломающегося дерева, хруст костей, предчувствуя боль, слепящую боль от раздираемого на куски тела. — Нет, я не хочу умирать! — простонала она. — Прошу тебя, Господи. Она подняла глаза на индейца, уповая на него как на божество. Скалы все ближе… Анжелика закрыла глаза, чтобы хотя бы не видеть. Вдох-выдох, мгновение-другое. Кажется, прошла целая вечность. Когда она открыла глаза, из ее уст вырвался вздох облегчения. Волны уменьшились. Пиксарету удалось ловко провести каноэ в бухточку по узкому проходу между скалами. Он первым спрыгнул по пояс в воду и потянул лодку, пока дно ее не заскрипело о пологий песчаный берег, поднимающийся к ельнику. — Вылезай, Кава. Когда она вслед за ним оказалась на суше, Пиксарет взял каноэ и тяжело пошел в сторону леса. Страх смерти был позади, на плечи навалилось облегчение. Ноги дрожали и подкашивались, она упала на колени и погрузила пальцы в песок. Из глаз брызнули слезы. — Благодарю тебя, Господи! — шептали ее губы. Филипп, дети, скоро она увидит их, и все закончится. «Филипп, я иду к тебе» Она поднялась и, пошатываясь, побрела за Пиксаретом. Вместе с облегчением вернулся холод, он вцепился в нее голодным псом, терзая, выкручивая кости. Ее одежда промокла, плащ стал тяжелым как камень утопленника, мокрая юбка связывала ноги, не давая сделать шаг. Сорвав с плеч плащ и собрав все силы, она догнала индейца и дотронулась рукой до его плеча. — П-п-иксарет, — прошептала она синеющими губами. — Костер, тепло… — Потерпи, скво, там деревня. Пиксарет знает этих людей. Анжелика шла как во сне. Она перестала чувствовать конечности, смертельно захотелось спать, а в глубине живота ворочался ледяной комок. Перед тем как углубиться в лес, Пиксарет спрятал каноэ, прикрыв его еловым валежником. Затем он легко, как перышко, поднял Анжелику и усадил на настил из веток. Индеец достал из-за пазухи кожаный мешочек, Анжелика узнала вонючий запах барсучьего жира. Пиксарет присел на корточки, снял с нее промокшие онучи и стал растирать стопы: одну, следом другую, потом растер ей ладони. Повернувшись к ней спиной, он произнес: — Садись, Кава. Преисполненная благодарности, она обвила руками его шею, уткнувшись в пахнувший жиром и солью влажный затылок, и они двинулись в путь. Наконец за поворотом тропинки они увидели несколько домов в лучах заходящего солнца, до них донесся гомон птиц, крики рыбаков. У первой же фермы Пиксарет позвал хозяев. Никто не откликнулся. Он без церемоний вошел в дом. Зная священный закон гостеприимства в этих глухих краях Нового Света, где голодный путник — хозяин в хижине, посланной провидением на его пути, он опустил ее на лавку, подошел к деревянному шкафчику, взял там глубокую тарелку и оловянную ложку, приоткрыл крышки котлов, что стояли в очаге. Из одного он зачерпнул порцию горячего рагу из морских гребешков и других моллюсков, из другого котла взял вареную кукурузу, залил все это молоком. — Ешь, — сказал он, поставив на стол перед Анжеликой миску. Потом Анжелика не раз признавалась себе и другим, что никогда она не пробовала ничего вкуснее, ароматнее и питательнее, чем этот суп, который она ела в бедной хижине в день, когда чуть не утонула в океане. Она принялась за еду, отбросив светские манеры, выхватывая куски руками и с хлюпаньем запивая их жирным бульоном. И точь-в-точь как маленькая дикарка из Монтелу протянула миску за добавкой. — Давайте, давайте, не стесняйтесь, — послышалось вдруг по-французски. Рослая крестьянка стояла в дверях. — Не шуми, женщина, — Пиксарет повернул к ней свое бесстрастное лицо. — Это Пиксарет и его пленница. — Еще и приказывает мне в моем доме! — Женщина посмотрела на Анжелику, точно призывая ее в свидетели подобной неучтивости. — Вот медведь проклятущий! С чего это только он в мой дом забрался? Берлога ему тут, что ли? Может, ему и пирожков еще подать в тех тарелочках, что матушка моя из Лимузина привезла и ни одной-то не разбила? — Она добродушно продолжала частить индейца на все лады, одновременно выставляя на стол вяленую рыбу и маисовые лепешки. Похоже, крестьянка знала, что тот плохо понимает по-французски. Откуда-то появилась плетеная бутыль, от которой шел резкий запах алкоголя, но Пиксарет выставил руку ладонью вперед. — Пиксарет не пьет огненной воды. Анжелика же не стала отказываться от чаши горячительного напитка. Когда благодатное тепло разлилось наконец по ее венам, Анжелика решила завести с крестьянкой разговор. — Мадам, вы — француженка? — спросила Анжелика. — Скажите, мы в Акадии? — Может — да, а может и нет. Кто мы тут, я и сама не знаю. Я — так из Порт-Рояля, а туда я приехала еще пятилетней девчонкой, с господином Пьером д’Ольнэ, давно это было. В двадцать лет вышла замуж за соседа нашего, шотландца МакГрегора, и вот уже скоро тридцать пять лет, как мы с ним здесь живем. Узнав, что в ее скромной хижине находится сама супруга губернатора Акадии, мистрис Мак Грегор всплеснула руками от восторга и присела в глубоком реверансе, как учила ее матушка. Не переставая говорить то по-французски, то по-английски, она принялась хлопотать. Анжелика рассказала о своих злоключениях и о том, как она чуть не утонула, выбираясь на берег. Хозяйка подтвердила, что местные воды очень коварны. В каждой семье насчитывалось больше утонувших, чем оставшихся в живых. Так-то вот! — Пойду разыщу вам сухую одежду, мадам, — закончила она спокойным тоном. — Нет ли у вас чего-нибудь и для Пиксарета? Он весь мокрый. Женщина в ответ махнула рукой. — Это индеец, мадам, он сам о себе позаботится. Пиксарет объявил, что сегодня они дальше не поплывут, надо дать океану успокоиться, поэтому, переодевшись в сухое и теплое и выпив пару чаш «огненной воды», Анжелика пошла с мистрис Мак-Грегор на берег. Резкий запах рыбы и растопленного жира перебивал все другие запахи. У самой кромки воды три огромных чана грелись на кострах. Рыбаки споро разделывали молодого синего кита, жертву меткого удара гарпуном. Все радовались богатой добыче. Люди черпали ведрами и заливали в чаны белую маслянистую жидкость — спермацет, идущую на производство свечей особо высокого качества. Китовый ус пойдет на изготовление одежды, из костей понаделают стропила, балки и изгороди, а ведь еще было мясо, много мяса… Пиксарет одобрительно кивнул в сторону китобоя, чей мощный и меткий бросок помог процветанию общины. С его точки зрения это был достойный человек, с которым можно вести дела. Оценивающе глядя на кита, Пиксарет направился к мужчинам, оставив свою пленницу в компании женщин. Анжелика еще раз плотно поела, выпила маисовой водки. Завтра ее будет укачивать на волнах, ну да Бог с ним, у нее крепкая голова. Ощущая приятную усталость, она наблюдала за пламенем, выбрасывающим в воздух снопы искр. Крики чаек, тягучая мелодия волынки, удары бубна, отбивающего такт. Крестьяне выписывали незамысловатые фигуры народного танца: шаг — притоп, шаг-притоп, мужчины и женщины, подбоченившись, сходились, кружились и снова шаг-притоп, шаг-прихлоп. Тяжелые сатиновые юбки хлестали женщин по полным сбитым икрам. Анжелика стала хлопать в ладоши и притоптывать в такт танцующим. Эта ночь сверкала всеми красками жизни! Разрумяненная, млеющая от удовольствия, она окидывала счастливым взглядом берег и всех, кто здесь находился. Радиссон и Гудзонская компания, возможное возвращение во Францию — сейчас все это было совсем не важно… И как и в ту злополучную ночь праздника в Пентагуэте, ей нестерпимо захотелось к Филиппу. Сейчас она, конечно, понимала, какой несусветной глупостью был ее порыв посреди ночи отправиться на поиски рыбаков, готовых отвезти ее к мужу, но той ночью уехать к Филиппу казалось ей единственно верным решением, чтобы избавиться от соблазна, которым стал для нее Рескатор. Хмель разбудил ее чувственность. В отблесках костра ей чудился силуэт Филиппа, кончики пальцев покалывало, она как будто ощущала под ними атласную гладкость его кожи, мягкость волос. Как она любила те минуты, когда он полностью находился в ее власти, обладание им переполняло ее силой, и она чувствовала себя покорительницей вселенной. Филипп не всегда давал ей насладиться этим опьяняющим чувством: он умел быть злопамятным и жестоким, а гнев делал его опасным. Но Анжелика верила — он не посмеет поднять на нее руку, то, что он сделал в Плесси, больше никогда не повторится. — Пойдемте, мадам, — когда еда и танцы закончились, мистрис МакГрегор увлекла ее в сторону дома. Перед сном Анжелика пожелала окатиться пресной водой, смыть соль, а заодно и хмель. Она еле решилась на это после того, как едва не погибла от холода, но мистрис пообещала растереть ее после омовения шерстяной рукавицей. — Кровь забегает по венам. Вот увидите, будете свеженькой, будто из утробы матушки вышли. Пока женщина растирала ее тело, Анжелика приглядела для себя у мистрис Мак Грегор шубу из очаровательного бархатистого меха тюленя. — Сейчас со мной нет денег, — сказала она, — но, как только я доберусь до Пентагуэта, я пришлю вам кошелек с двадцатью экю и подарок, который вам будет приятен. Что бы вы хотели получить? — Мы живем в достатке, — отмахнулась женщина, — не стоит беспокоиться. Анжелика пообещала себе, что обязательно отблагодарит мистрис МакГрегор за ее доброту. Крестьянка извинилась, что им придется делить одну постель на двоих. — Я бы и на полу легла, да холод, завтра не поднимусь. Анжелика обняла женщину и расцеловала в пухлые щеки. — Что вы, сударыня, я никогда не забуду вашей доброты. Сидя в кровати, обе женщины, такие разные и такие одинаковые говорили говорили об объединяющих их вещах: о любви, о надеждах, о материнстве, о трудностях с которыми сталкивается каждая дочерь Евы, появившись на свет. Было уже за полночь. Сальная свечка из стройной девушки превратилась в оплывшую матрону. Мистрис МакГрегор слушала Анжелику склонив голову набок. Благослови Бог людей, умеющих слушать! — Научу-ка я вас одной вещи, мадам, на тот случай если вас станут терзать сомнения, как правильно поступить. Меня так матушка учила, а ее — бабка, — сказала мистрис МакГрегор, когда Анжелика умолкла. Она сняла с пальца обручальное кольцо, потом вытащила из покрывала шерстяную нить. Повесив кольцо на нитку, она ухватила ее двумя пальцами, большим и указательным и поднесла к лицу. — А теперь задаете вопрос и смотрите, в какую сторону качнется. Если направо — значит, ответ «да», если влево — «нет». Таким образом с нами сердце говорит, а то что идет от сердца, то истина и есть. Анжелика протянула руку к нитке, но не смогла найти подходящих вопросов. А свечка тем временем скончалась, отжив свой век, и комната погрузилась во тьму. На берегу все еще слышалось пение рыбаков. Где-то там в ночи был ее надежный защитник. Эта ночь не таила угрозы, она была нежданной верной подругой, готовой раскрыть свои объятия усталой путнице. Утром ее разбудила мистрис МакГрегор, Пиксарет уже стоял над ними. — Собирайся, женщина. Нужно плыть. На третий день путешествия, уже на закате, они достигли Пентагуэта. Каноэ медленно огибало мыс, именуемый в форте «рогом тельца». Сердце Анжелики подпрыгивало в груди. Через какой-то час она будет дома, сожмет в объятиях детей. А Филипп… Сперва надо будет объясниться, а потом, ночью, она забудет обо всем в его объятиях. Анжелика вытянулась вперед, угрожая перевернуть каноэ. Еще чуть-чуть, и они войдут в бухту, где стоят на рейде корабли. Закат окрасил небо в багряные, оранжевые и фиолетовые тона. Как хорошо, что день сегодня ясный! Ее волосы не висят безжизненными сосульками, а ниспадают по плечам золотым плащом. Ее смуглая кожа в окаймлении белого меха, светлая зелень ее глаз никого не оставит равнодушным. Даже Пиксарет, это бесстрастный истукан, смотрит на нее с интересом. Сознание собственной красоты укрепило в ней веру в победу. Теперь сомнений больше нет, Рескатор оставил ее раз и навсегда. «Филипп, любовь моя… Эта ночь все исправит, все расставит по своим местам, залечит наши раны. Мы встретим рассвет, держа друг друга в объятиях… и не отпуская… никогда!». Замечтавшись, она не заметила, как они вошли в бухту. Сперва ее взгляд метнулся к форту. Вот и сигнальные огни, служившие в Пентагуэте маяками, зажигают. Ее взгляд медленно перешел на стоящие на рейде корабли. Глаза широко раскрылись, точно она увидела привидение. Несколько секунд она ловила ртом воздух, точно выброшенная на берег рыба. Корабль Рескатора! Но откуда? С берега их тоже заметили. Несколько незнакомцев во главе с коренастым рыжеволосым мужчиной ждали, пока Пиксарет причалит и вытащит каноэ на берег. Когда Анжелика ступила на землю, мужчины приблизились. — Кто вы такие? — без каких либо предисловий начал рыжий. — Тот же вопрос, сударь, — холодно ответила Анжелика. — Я капитан Язон. — Вы, видно, родом из Спарты, — раздраженно бросила Анжелика, оглядываясь на тропу, ведущую в форт. Только сейчас она заметила виселицу, на которой болталось с дюжину тел. Опознать повешенных было невозможно, чайки и бакланы успели основательно поработать над их внешностью. Сердце сжали холодные когти страха. — Я — француз, мадам. Ваша очередь. — А я — маркиза дю Плесси-Бельер, супруга губернатора Акадии, черт бы вас побрал, месье! И если вы тотчас же не объясните, что тут происходит, то, клянусь, я… — Мадам! — она осеклась, увидев бегущего со всех ног лейтенанта Сен-Кастина. Его полушубок был распахнут, а шляпа норовила слететь, и Кастину приходилось придерживать ее рукой. Отдышавшись, он поклонился. — Мадам! Вы живы, это чудо! Позвольте проводить вас в форт. Анжелика пристально посмотрела на Сен-Кастина, но он тотчас отвел взгляд. Заметив испарину у него над губой, она окончательно убедилась — что-то случилось. Филипп! — Где мой муж? — Сударыня, пойдемте в форт. А ваш спутник, кто он? Эта неуклюжая попытка сменить тему вывела ее из себя. Анжелика рванулась вперед, схватила Кастина за воротник, заставив смотреть прямо себе в глаза. — Где мой муж? — повторила она, чеканя каждое слово. — Он… он, — голос Кастина срывался. — Я не должен говорить с вами об этом. Пойдемте же, прошу вас. — Говорите! — рявкнула она, встряхивая лейтенанта за грудки. — Он мертв, — выдавил Кастин. — Как? Как? — она с размаху ударила его по щеке. Лейтенант отступил, остальные мужчины стояли в растерянности, не зная, что делать. Анжеликой овладело безумие, она бросилась к Кастину как разъяренная тигрица, и тут же кольцо чьих-то сильных рук сомкнулось на ее талии. — Остановись, женщина. Голос Пиксарета — спокойный и властный — подействовал на нее обезоруживающе. Она обмякла в его руках. Плохо соображая, она поднималась по тропе, ведущей в форт. Кастин и Язон на всякий случай держались подальше, но Пиксарет был рядом, и Анжелика вцепилась в него. В голове крутилось: мертв, мертв, мертв. Пока только слова, точно дурацкая песенка шарманщика, отщелкивались в мозгу — осознание еще не пришло. В форте ее встречали люди, много людей, но как только она преступала им дорогу, они отшатывались прочь, словно от прокаженной. И все, куда не глянь, прятали глаза. Она увидела Флоримона, обнимающего Шарля-Анри. При виде сыновей на душе потеплело, и радость вытеснила все остальные чувства. — Сыновья! — она раскрыла мальчикам объятия. Оба бросились к ней, но через мгновение отстранились. И с ними творится то же, что и с другими — прячут глаза. Шарль-Анри растерянно смотрит на брата, точно ищет поддержки. За спиной Флоримона Анжелика заметила Мари-Анж, в глазах девушки стояли слезы. Анжелика поискала глазами Барбу с близнецами, Инесс, метра Савари, но тщетно. — Сюда, мадам, пойдемте, — возвратился настойчивый голос Сен-Кастина, и она послушно последовала за ним, точно на звук дудочки крысолова. Все вопросы — после. Сперва нужно понять, что здесь происходит. Кто-то — да хоть сам дьявол! — должен ей объяснить! Филипп мертв — это абсурд, этого не может быть, она бы знала, она бы почувствовала, это какой-то нелепый фарс, очередная комедия из-под пера Рескатора! Она вошла в здание комендантского штаба: тревожное молчание жителей, их взгляды украдкой остались позади. Кастин указал ей на коридор, ведущий в рабочий кабинет прежнего губернатора. Филипп редко бывал здесь, он работал и принимал просителей у себя, в нашем доме — машинально отметила Анжелика. Сердцем она все еще надеялась, что, открыв дверь, увидит его, но умом понимала — Филиппа здесь нет. Она знала — кто там, на той стороне коридора, но не знала почему. Какое-то давящее чувство не давало ей преодолеть эти несколько шагов. Кастин исчез, вокруг стояла тишина, нарушаемая потрескиванием фитилей в масляных светильниках. Она покачнулась, под ее ногой скрипнула половица, заставив вздрогнуть. Позади возвышался Пиксарет, точь-в-точь надежный утес, защищающий гавань от ветра, — она взглянула в его бесстрастное лицо, ища совета, и он кивнул ей, давая понять — надо идти вперед. И она пошла. — Сядьте, сударыня, — глухой голос, доносившийся из-под маски, казался ей зловещим. Она отметила, как свободно держится Рескатор, и догадалась — он здесь новый господин. Почему? По какому праву? Она хотела было возмутиться, но что-то было в нем такое, та особая властность, вкрадчивость манер, которой нельзя было прекословить, и она послушно села. Рескатор обратил взор на застывшего в дверях индейца. — Приветствую тебя, — он приложил руку к сердцу и склонил голову. — Благодарю, что ты привез женщину. Отныне ты — мой гость, и не сомневайся, щедрая награда ждет тебя. — Кава — моя пленница. Пиксарет обещал вернуть ее мужу. Тому, с кем Черное платье соединил ее перед крестом. Если мужа нет, она поедет со мной. Я не возьму от тебя выкуп, даже если ты дашь вдвое больше. Слово Пиксарета не имеет цены. — Не торопись, Пиксарет. Ты останешься доволен, обещаю тебе, дай мне только переговорить наедине с твоей пленницей, — в голосе Рескатора звучала такая уверенность, что Анжелика стиснула зубы и мысленно произнесла — «никогда!». Уж лучше она будет жить с индейцами, чем станет игрушкой самоуверенного пирата. Здесь ему не Средиземное море! — Пиксарет, оставь меня с ним, — глухо произнесла Анжелика. Сейчас ей владело только одно желание — узнать, что случилось с мужем. Как только Пиксарет вышел, слово взял Рескатор, не дав ей и рта раскрыть. — Где вас черти носили, невозможная вы женщина? — Не ваше дело. Почему вы здесь? Что произошло с моим мужем? — Мадам, если я не получу ответ на свой вопрос, вы рискуете остаток жизни провести в вигваме индейца, — на губах пирата промелькнула саркастическая усмешка. — Любовница короля Франции сажает кукурузу, плетет корзины и каждый год исправно рожает маленьких краснокожих дикарей. Чудесная картина, не находите? Ваша судьба опять в моей власти, нравится вам это или нет. «Мне это не нравится, » — хотела крикнуть она. «Любовница короля» — да как он смеет! — Вы не имеете права требовать от меня объяснений, — выдохнула она. — Я имею на вас все права, — слова слетели с его губ тяжело, точно камень, точно удар молотка, вбивающего последний гвоздь в крышку гроба. — Меня похитили по заказу Гудзонской меховой компании, — Анжелике ничего другого не оставалось, как подчиниться этому унизительному допросу. — Мы не сошлись по некоторым вопросам. Так получилось, что Пиксарет захватил меня в плен. Дальше вы знаете… — Когда вас похитили? — Зачем вам это? — Отвечайте! — В ту ночь, когда вы были в Пентагуэте. Я не могла уснуть и вышла на улицу. А дальше не помню, все как в тумане. Он не сводил с нее пристального взгляда, как будто ждал чего-то еще, но чего? Анжелика опустила глаза, горячо желая, чтобы он перестал терзать ее. Рескатор молчал, длинные смуглые пальцы отбивали дробь по столу, потом снова заговорил уже более мягким тоном, тщательно подбирая слова. — Сударыня, пока вы отсутствовали, случилось много всего. Крепитесь, ибо некоторые известия будут для вас горькими. Матросы Ван Рейка взбунтовались. Они уничтожили припасы, захватили корабль и убили несколько человек. К счастью, ваши сыновья не пострадали, они сумели ускользнуть от бунтовщиков. Ваши младшие дети исчезли, но… — он успокаивающе поднял руку, заметив, как она дернулась в его сторону, — … я получил известие от своего человека в Бостоне, — Рескатор взял со стола бумажный пакет, — здесь говорится, что сеньорита Инесс с некой англичанкой и двумя детьми обосновались в доме опального маркиза Виль д’Аврэ. Вот, вы можете сами убедиться, — он протянул ей бумагу. Глаза Анжелики жадно забегали по строчкам. Да, это Аделина и Арман, Хвала Господу! — Среди убитых был некий доктор Савари. Мне сказали, он был вашим близким другом. «Савари! Боже мой!» Но она не могла сейчас думать о Савари, потом она будет скорбеть о нем. И она задала главный вопрос, терзавший ее с самого прибытия в форт. — Филипп… Мне сказали, он мертв. Рескатор молча кивнул. Голова пошла кругом. Сердце бешено застучало в груди, а по спине прошла ледяная волна.  — Это пираты убили его? — сдавленно прошептала она, боясь услышать ответ. Рескатор посмотрел на нее в упор. — Нет, это сделал я. Слова упали между ними, разделяя их невидимой чертой. — Вы? — и снова головокружение, чувство, точно из легких вышел весь воздух, на этот раз она в полной мере осознала необратимость случившегося. — Почему? — только и нашлась она спросить. Она уже знала ответ. — Потому что месье дю Плесси бросил мне вызов. Я убил его в честном поединке. Она могла бы крикнуть, что это неправда, что Рескатор — лжец, но понимала — все так, как он говорит. — Он решил, что вы похитили меня, или, еще хуже, я сама ушла с вами? — бесцветным голосом произнесла она в пустоту. Секунду назад ее сотрясал озноб, а теперь сверху точно скала навалилась, она чувствовала себя измотанной, выпитой до дна. Казалось, у нее нет сил даже на слезы. Анжелика хотела встать и уйти, но продолжала сидеть, глядя перед собой отупевшим взглядом. — Я — не тот, кто может утешить вас в вашем горе, сударыня. Более того, я виновник вашей утраты, — он сделал шаг в ее сторону, но она инстинктивно подалась назад. — Вы сломали мне жизнь, — тихо произнесла она. Горечь утраты медленным ядом проникала ей в сердце. Он остановился в метре от нее, рука, протянутая к ней во внезапном порыве, сжалась в кулак. — Мне тоже однажды сломали жизнь, — жестко произнес он. — Я был влиятельным сеньором, своим трудом проложившим себе дорогу к богатству и власти, и я был женат на самой красивой женщине на земле. Даже Небеса завидовали нашему счастью, не говоря уж о власть предержащих. Увы, я был настолько беспечен, что не заметил, как над созданным мной райским садом сгустились тучи. У меня отняли все, оставив лишь жизнь, да и та еле теплилась в искалеченном пытками теле. Но этого оказалось достаточно, чтобы я вновь, подобно фениксу, возродился из пепла. Я стал еще богаче и в некотором роде могущественнее, чем прежде. Я получил сатисфакцию у Провидения, обрекшего меня на унижение. Вот только одного главного сокровища я лишился навсегда. Жена, которую я боготворил, успела выйти замуж за другого, пока я по крупицам собирал свою жизнь. Анжелика вдруг почувствовала на себе его пристальный взгляд. Слова, которые он произносил, сперва не доходили до ее затуманенного горем сознания, но теперь она поняла, что все происшедшее как-то связано с тем, что он говорит. — И теперь вы мстите женщинам? — неуверенно пробормотала она. Она заметила, что его подбородок гладко выбрит. Полные губы изогнулись в горькой усмешке на одну сторону, как будто уголок левой губы чуть приподнят вверх. Что-то знакомое чудилось ей в этой улыбке. — О, сударыня, я был далек от мыслей о мести. Напротив, я смирился с этим. На Востоке говорят: Аллах одной рукой дает, другой забирает. Но жизнь полна неожиданностей, спустя годы я снова встретил ее, но она меня не узнала, — в последних словах явственно звучала горечь. — Я… я не понимаю вас. Причем здесь я и… — Она встряхнула головой, точно отгоняя наваждение. — Не понимаете? Или не хотите понимать? — он навис над ней, заслонив собой свет. Теперь его голос вибрировал от гнева. — О, женщины! Они клянутся любить вечно, но вечность для них кончается, лишь только объект пропадает с глаз. — Да как вы смеете меня судить! — она вскочила на ноги, уязвленная внезапной и нечестной претензией. — Смею, — мрачно припечатал он, одним взглядом заставив ее отойти и прижаться к стене. — Говорят, что у женщин вещее сердце. Что ж, возможно, но вы не из их числа. Если ваше сердце немо, поверьте же своим глазам. Он поднес руку к затылку, и кожаная маска со стуком упала на пол. Анжелика инстинктивно зажмурилась, быть может, от того, что испугалась увидеть изуродованное лицо, или же от того, что боялась увидеть правду. Но все же ей пришлось открыть глаза и медленно поднять их на Рескатора. Его лицо не было уродливым, даже наоборот, по-мужски красивым, старый шрам, проходивший через всю левую щеку, его не портил, лишь придавал выражение какой-то злой иронии. Анжелика сглотнула. Когда-то шрам был четче и страшнее, и не бурый, а розово-бордовый, и она столько раз гладила его кончиками пальцев, покрывала поцелуями от виска до уголка губ. Она знала его историю: след от сабли драгуна, принявшего маленького сеньора за гугенота… Ее губы задрожали. — Этого не может быть… Вы не можете быть им… Я видела, как его сожгли, я своими глазами… — О чем и речь, сударыня, вы верите только глазам. В памяти стали всплывать отдельные эпизоды: рассказ колбасника, державшего лавку на Гревской площади, слова старого Паскалу, сомнения Молина. Но разум отчаянно искал контраргумент. — Но мой муж хромал. — Парижский палач оказался замечательным целителем. Он разорвал неправильно сращенное сухожилие, мой друг, арабский врач, блестяще завершил лечение. — Голос! — в отчаянии выкрикнула она, цепляясь за соломинку. — У него был невероятной красоты голос. — Умер, — бросил Рескатор. — В тот день, во время последнего покаяния, стоя у Собора Парижской Богоматери, я позвал Бога. И Бог внял, подарив мне еще один шанс, но забрал у меня голос. Она помнила. Стоя на паперти Собора, с двадцатиливровой свечой, он пел, презрев своих палачей. — Жоффрей… Значит, это вы… — прошептала она, делая шаг ему навстречу. Это был он, Жоффрей де Пейрак де Моренс д’Ирристрю, Тулузский граф, Великий Лангедокский Хромой, Золотой голос королевства. Больше не хромой, лишившийся голоса и титула, но все же это был он, ее любовь, ее супруг. Первым порывом было броситься к нему, но он мягко, но сильно отстранил ее от себя. — Право же сударыня, прошло двенадцать лет. Она опустила голову. Двенадцать лет! Целая жизнь прошла перед ее глазами. Она страдала от голода и лишений, боролась за выживание, она познала и горе, и радость, она познала других мужчин, вышла замуж и родила детей от плоти другого. Она смотрела на руки Жоффрея, длинные пальцы, ласкавшие ее жаркими тулузскими ночами. Тогда она даже представить себе не могла, что однажды отдаст свое сердце и тело другому мужчине. Как это было давно… Ее взгляд непроизвольно скользил по нему, впитывая каждую деталь. И вдруг ей в глаза бросились рубиновые запонки на белых манжетах сорочки. «Они похожи на кровь.» Закат за окном давно погас, и в кабинете сгущался сумрак, разгоняемый неверным светом двух масляных светильников. В неясном колыхании теней на стене, Анжелике вдруг почудился строгий силуэт Филиппа. «Как быстро вы отреклись от меня, сударыня, » — зазвучал в ушах его голос. Лишенная опоры, разрываемая свалившимися на нее известиями Анжелика почувствовала, как сознание оставляет ее и отдалась милосердному забытью.