crossroad

      Намджун не пьет, не изнуряет себя тренировками и не появляется в клубе около трех дней. Пить его откровенно заебало, ему двадцать, а печень скоро белым платочком помашет — вечерние пьянки мужским алкоголизмом в спину дышат.       Он сидит дома и пробует жить, как живут все. Он уже давно не видел солнца и того, как оно осветляет небо утром — его жизнь была чередой ночей и вечеров, а дни были для сна и тренировок. Он даже внимания не обращал и забыл, насколько рассвет бывает красивым.       Просыпаться выходит около одиннадцати, и это комфортно, когда можно не вставать по будильнику, никуда не торопиться, заниматься, чем нравится. Намджун бежит по жизни через будни, и они пролетают, словно кинопленка, где каждый кадр — один день. Гонится за результатами и успехом, хватается за любой свободный час, чтобы уделить его дикции, дыханию, новым битам и музыке. А сейчас чувствует себя стабильным, и трогать мини-студию в углу квартиры совсем не хочется.       Даже если в голове нет идей для чего-то нового, а старые тексты крутить потертой кассетой не хочется, Намджун понимает, что это временно и вскоре пройдет. Должно пройти. Возможно, он правда заработался и загонял себя, а сейчас принял действительно верное решение отдохнуть от всего.       И ему нравится, как медленно он приходит в себя. Может, и не до конца, и непонятное чувство внутри все еще цепко держит его за сердце, но уже нет такого угнетения. По крайней мере, он не чувствует себя таким задавленным и отчаянным, каким бывает вечерами перед выступлениями.       Теперь ему есть о ком задуматься.       Из головы как раз так и не выходит его загадочный спаситель. Тот самый парень, которого он поначалу принял за обворожительного демона, а потом обнаружил себя у него дома в полном смятении. За прошедшие дни у Намджуна было время, чтобы подумать над всем произошедшим. Он успел и охуеть, и своеобразно истернуть, запивая нервишки фруктовым соком, и даже как-то порадоваться и восхититься: как-никак, а он все-таки таким открытием нефигово разнообразил себе жизнь.       Пройдя все стадии принятия, Намджун полез в браузер, и теперь история его поисковика пестрит всякой мифологией и мистикой — бредом, на чужой взгляд. Ему интересно, и это неудивительно, что он сразу полез хвататься за новую информацию — эта черта любознательности была его вечной спутницей со школьных лет. Но насколько все, что пишут в сети, является правдой? Тот парень сказал, что большинство, но не говорил, что все поголовно правда.       Мир теперь выглядит по-новому, потому что привычное его виденье обрушилось вместе с кирпичом, прилетевшим Намджуну по затылку. Он смотрит на людей со своего балкона четвертого этажа и думает: кто из них может оказаться не тем, за кого себя выдает? Это не паранойя и не страх, а скорее любопытство и интрига. Резко жизнь приняла оборот круче, чем если бы он внезапно прославился на пол-Кореи и уже завтра гастролировал по стране. Это круче, это опаснее, это рискованнее.       Это будоражит даже больше, чем сцена.       Этот парень тоже отзывается внутри чем-то новым. Намджун принимает это за такой же здоровый интерес, потому что встретил человека, просвещенного во всех мистических делах. Ему до безумия интересно его имя и подробности жизни: как давно он этим занимается? Откуда столько знает? Почему предпочел избавлять мир от нечисти вместо всем привычных, обыденных работ? Работа модели или любой другой публичной личности этому парню, с его-то лицом, очень бы подошла. Возможно, он бы стал хорошеньким айдолом в какой-нибудь мальчиковой группе.       Он выглядит хрупким, но Намджун больше не обманывается, помня, как умело тот обращается с оружием и метко бьет аккуратными руками по неприятным лицам. Удар у него точно поставлен.       Интересно, если они с Намджуном сыграют в армрестлинг, кто победит?       Намджун закатывает глаза на самого себя, потому что это уже смахивает на одержимость человеком, и отмазываться «новым миром» скоро будет трудно даже перед самим собой. Так что, откидывая свои нежеланные мыслишки, он поднимается с кресла и возвращается в квартиру. Пришло время возвращать себя в общество.       Он смотрит в зеркало ванной, осматривая себя на предмет признаков трехдневного самобичевания. Люминесцентная лампочка над самым зеркалом снова начинает моргать, чем снова раздражает — постоянно мигает, хотя недавно куплена, и никакая новизна не спасает ее от участи барахлящей техники, словно что-то с самой проводкой. Получая несильный хлопок ладонью, лампа вновь начинает светить ровно, слушая в свой адрес только недовольное цоканье.       Для своего же блага, Намджун сейчас идет в клуб — сообщать о том, что больше, скорее всего, не вернется. Он тут вырос, и здесь началась его история как рэпера, но он уже слишком долго не двигается с места — застрял в этом клубе, и ничего в нем не происходит. Ни падений назад, ни продвижений вперед — так в чем смысл дальше оставаться тут?       Возможно, он должен был сделать это раньше, еще тогда, когда первые год или два прошли безрезультатно, но ему не хватало смелости, может, мотивации и причин, чтобы покинуть то место. Тут привычно большой танцпол, высокая диджейская стойка и широкая сцена, которую Намджун помнит еще дряблой и деревянной, с выступающим в свое время на ней хёном Юнги. Намджун даже помнит, как тот на одном батле ногой в сцену провалился — это и стало поводом для ее починки.       Говоря о Юнги, не такой уж он ему прямо хён. Они общаются как друзья, Юнги сам говорит, что Намджун, если еще раз назовет его «хён», получит пиздюлей. Поэтому — только за глаза.       Для Намджуна он в любом случае останется хёном, даже будучи старше всего на два года. Юнги научил его многому, если не почти всему.       И, скорее всего, он бы похвалил Намджуна за радикальное решение поменять свою жизнь. Поэтому Намджун уверенно проходит дальше по пустому клубу, идя в кабинет директора.       В свое время директор Ван принял его с распростертыми объятиями. Намджун не знает, чем приглянулся, но директор буквально наблюдал за тем, как он растет и совершенствуется. Выделил ему клубный балкон для вечерних самотерзаний и даже сам иногда приходил посидеть в тишине и поговорить о намджуновских подростковых проблемах.       Будет жаль расставаться с ним, но, если у Намджуна в жизни все-таки получится реализоваться, он абсолютно точно будет приходить сюда чаще. А пока у него в планах уйти, найти себе новое место работы и, обязательный пункт, снова отыскать красавчика-демоноведа. Это самое важное.       Он стучит трижды в деревянную дверь, прежде чем войти. В кабинете привычно прохладно — здесь всегда так, в какое бы время года Намджун ни заходил. Вот сейчас лето, и на улице душное солнце, а в кабинете Вана всегда пробирает озноб. Сегодня директор прямо переборщил с кондиционером — устроил в кабинете морозильник.       Намджун ёжится, но прохлада терпимая, поэтому он закрывает за собой дверь и здоровается.       — Здравствуйте, директор, — кресло Вана повернуто к нему спиной, но Намджун видит директора, сидящего в нем. — Я пришел сказать вам кое-что важное.       Ван молчит, но его дыхание в кабинете отчетливо слышно. Атмосфера Намджуна нервирует, и без того гнетущие стены кажутся еще более темными, давят, а голова оленя на стене смотрит теперь угрожающе, насколько может смотреть рогатое животное — словно бешеное, даже если уже давно мертвое. Кожаное кресло медленно разворачивается, и Намджуна передергивает — что-то точно не так.       Ван всегда выглядит хитрым и таинственным мужчиной, но сегодня взгляд у него в самом деле светится чем-то диким и неизвестным. Он улыбается Намджуну змеиной улыбкой и крутит ручку в руках — как бы эта ручка у Намджуна в глазу не оказалась.       — Пришел уйти, — усмехается Ван, и голова его чуть склоняется вбок, а лицо делается наигранно сожалеющим. — А я в курсе, какая жалость, правда?       У Намджуна есть средненькие инстинкты самосохранения, не шибко хорошая интуиция, но со школьных лет развитые смекалка и мозг, однако здравый смысл не хочет принимать не самую адекватную догадку. Она так и вертится в голове, но где-то на закоулках, прикрываемая скептическим «ну нет, ну не-е-е, да ладно вам, шутка что ли такая?»       — Какой догадливый мальчик, — Ван расплывается в хищном оскале, и настольная лампа, единственный источник света в комнате, гаснет и загорается несколько раз, — только такой нерешительный. Даже сейчас сомневаешься.       Класс. Намджуну не показалось, и ему говорят в открытую, что да, перед ним та самая мистическая херня, о которой он подумал. Но он не знает, что это и как с ним говорить. Демон с перекрестка обозлился, что он ему круг неправильно начертил? Или кто-то из его новоиспеченных зубастых друзей вернулся с новой порцией кирпичей?       Не похож ни на тех, ни на других, тогда кто перед ним? Хотя не в праве Намджуна судить, кто перед ним, с учетом того, что он так ни разу вживую и не увидел демона.       Но вполне в праве Намджуна хотеть выжить, потому что с ним тут явно не дружбу водить собираются.       — Кто ты?       — Что, не узнаешь уже? Директор Ван, твой любимый и неповторимый, — он смеется и поднимается с кресла, вынуждая Намджуна чуть дернуться в сторону двери.       — Я, блять, помню, но ты кто? — он повторяет вопрос, делая правильный акцент, но в ответ снова слышит только смешки.       Ладно, теперь, когда он делает шаг в его сторону, Намджун собирается выйти отсюда нахер, но прямо на его глазах замок на двери медленно поворачивается и издает тягучий характерный звук. Вот это уже навевало страху, когда мало того что двери сами закрываются в сопровождении мигающего света, так еще и стакан, стоящий на полке, срывается с места и оказывается в руках у Вана.       — Давай без этого, Нам, мы ведь не чужие люди. Думаю, я расскажу тебе свою маленькую историю, чтобы мы друг друга поняли, — он плещет в стакан воду и присаживается на край стола, потягивая жидкость с таким лицом, будто пьет одно из лучших вин в баре.       — Представь, что у тебя есть друзья, с которыми ты и в огонь и в воду согласен идти. Вы знакомы с самого детства, и ты верил им так, словно ближе людей у тебя нет. Вы вырастаете, и внезапно тебе предлагают сделать что-то странное, например, скажем, передать одну коробку кое-кому. А ведь тогда были времена японской оккупации, ты же хорошо знаешь историю, Намджун-и, что тогда делали?       Намджун предпочитает слушать молча — не от страха, а больше потому, что думает, как спасать свой зад из этого клуба. Он делает беспристрастное лицо и кивает, отвечая как можно увереннее, чтобы не выдавать коварный план. Или все тот же испуг.       — Отлавливали и убивали японских шпионов.       — Правильно, тебе стоило закончить школу, — Ван качает головой и снова, также наигранно, строит сострадание, но быстро отпускает актерскую игру, и взгляд его меняется, будто он окунается в прошлое. — И ты наверняка понимаешь, Намджун-и, что случилось бы с тобой и этой коробкой? Ты ведь тоже верный мальчик, сделал бы все как надо и передал, как велено, но когда тебя бы скрутили и поволокли к властям, тебе бы никто не помог.       Свет в комнате моргает сильнее, и предметы начинают дребезжать на полках, как при небольших толчках землетрясения. Намджун делает шаг назад, и у него есть идея, как выбраться отсюда живым, но для этого ему нужна открытая дверь.       — Вы были тем человеком? — Намджун пытается построить диалог из одностороннего разговора, и грохот прекращается, потому Ван поворачивается к нему с энтузиазмом в глазах, будто только и ждал ответной реакции, дискуссии.       — Нет, что ты. Это тело — мой прямой потомок, который все так же жил бы в нищете, как жили все, кто был до него. Чудо, что мою семью не поймали после моей смерти в камере пыток, но жить в бегах и недостатке, пока эти предатели купаются в деньгах, — он злится, но лицо его вновь меняется и становится наигранным. — Разве мог я такое допустить? Это было бы выше моих сил.       Намджуну приходит в голову логичный вопрос:       — Тогда при чем тут я?       — О, мой милый друг, ты сыграл очень большую роль в моей мести, — гогочет он, вскидывая руки по обе стороны, указывая на отделанный дубовым деревом кабинет, — без тебя всего этого бы не было. Именно ты привел меня к Вану, ты нашел меня и ты позволил мне жить за твой щедрый счет. Все благодаря тебе.       Намджуна передергивает, потому что он понимает, что под местью Ван имеет в виду явно не затрещину и не отправление за решетку. Месть в понятии нечисти всегда одно — убийство и чужие страдания. Получается, что Намджун стал причиной чьей-то смерти, а судя по словам, так еще и не одной. У него холодеет внутри.       А Ван тем временем открывает ящик комода:       — Я бы и дальше жил за твой счет, да вот только вряд ли ты теперь согласишься, — в его руках изящный кинжал с гравированным лезвием. — А ведь мне чертовски жаль прощаться с тобой.       Намджун не успевает моргнуть, как Ван уже оказывается перед ним, прижимая к стене. Его рука на шее Намджуна крепкой хваткой пригвоздила к деревянной поверхности, медленно отрывая его от земли.       — Как мне убить тебя, чтобы мы расстались друзьями? — Намджун хочет дернуться и оказать хоть какое-то сопротивление, но ноги словно ватные, болтаются сами по себе, руки не слушаются, а телом словно овладели со стороны.       Оно просто не хочет двигаться и дает понять, что «словно» в его мыслях явно лишнее слово в предложении.       Просто отлично. Жизнь Намджуна рискует оборваться, не достигнув отметки в двадцать один год, от рук озлобленного, одержимого каким-то каспером человека. И умрет он позорно, придушенный в кабинете клуба, а найдут его в каком-нибудь лесу или закоулке, обставив как грабеж или передоз. И будет он витать над своей могилой, выслушивая «я же говорила» от матери и суровое молчание от отца.       Намджун готовится прощаться с жизнью, когда раздается выстрел, и дверной замок с оглушительный звоном вылетает вглубь кабинета, а следом дверь с жутким грохотом ударяется о стену, являя Намджуну человека, о котором он не успел подумать, но в глубине души, возможно, надеялся на его приход.       Тот без колебаний поднимает перед собой револьвер, но замирает, когда взгляд падает на Намджуна, и он чертыхается, тут же хватая стул и швыряя в Вана.       — Да стреляй же ты! — шипит ему Намджун, но тот не слушает, достает железную дубинку из-за пояса и собирается идти в атаку, но в него летит стеклянная ваза.       Намджун осознает, что конечности снова подвластны ему, и, собрав волю в кулак, ощутимо пинает Вана, но тот только ослабляет хватку и выпускает шею Намджуна из рук от неожиданности.       — Ложись! — орет ему парень и, как только Намджун падает на пол, выстреливает.       И Намджун понимает, почему тот не стрелял раньше — вместо пули в Вана прилетает облако соли, и тот шипит, хватаясь за плечи и спину, куда прилетела основная часть. Ван рябит у Намджуна перед глазами, слово в помехах, и как будто разделяется надвое, и Ким понимает, что мстительный призрак показал себя.       Молодой мужчина, возможно, ненамного старше самого Намдждуна, но он бледен, и белое тело покрыто ссадинами, ранами, черными шрамами. Одна рука целиком обмотана колючей проволокой, как если бы ее не до конца отодрали на пытках, а серый потрепанный костюм тех времен на нем изодран и запачкан; в районе груди зияет потемневшая рана, видимо, ставшая последней.       Он сталкивается с Намджуном глазами и Ким видит в них больше, чем злобу — обида и жажда справедливости. Где-то дальше, за местью, он, возможно, остался человеком, но все, что есть сейчас — желание мстить и убивать. Намджуну мерещится, что он видит сожаление, прежде чем раздается еще один выстрел, и призрак растворяется в воздухе.       Парень подскакивает с пола, и на руках у него следы от осколков.       — Где часы? — спрашивает он.       — Какие часы? — Намджун теряется, а свет снова начинает мерцать.       — Твои часы, на цепочке, старые, круглые, — его глаза серьезные, а голос кажется спокойным, но нервозность выдает его. — Боже, да те, что ты таскаешь с собой и утром у меня забрал!       Намджуна осеняет, он тянется к внутреннему карману джинсовой куртки, вытаскивая карманные часы. Они старые и выглядят потертыми, но он нашел их в сарае друга за городом, когда был еще ребенком. Они просто показались ему красивыми и выглядели круто, поэтому он забрал их, к тому же они все еще шли, и от них был толк. Просто незаметно они стали его талисманом.       Парень выхватывает часы и кидает ему револьвер, который Намджун еле ловит, едва не выронив на пол.       — Что за херня? — возмущается он, пока парень приземляется рядом с ним и, кидая часы на пол, достает из кармана пакет с солью.       — Если видишь его, то стреляй и не думай. Они всегда несут околесицу.       И стоит ему это сказать, как призрак появляется прямо перед Намджуном — он стреляет наугад, видимо, попадая, раз тот рассыпается вновь.       Всю соль из пакетика парень сыплет на часы и из соседнего кармана достает бутылек, не с первого раза вылезший из куртки, зацепляясь за угол ткани из-за своих не соответствующих маленькому карману размеров. Он льет на часы едкую по запаху жидкость и поджигает спичку, кидая ее на часы.       Намджун в шоке.       Призрак появляется в середине комнаты и кричит истошно, глядя прямо в глаза, и воспламеняется, горя в собственном огне. Полный ярости взгляд, в котором играют искры, словно шипящие прямо в призрачной душе, если такая есть.       Просто нечитаемая ярость, от которой жутко оседает на сердце ужас.       Перед глазами Намджуна появляется ладонь, перепачканная каплями крови и загораживающая весь обзор. Он может выдохнуть, когда зрительный контакт прерван, а призрак сгорает, не оставляя после себя и горсти пепла.       — Не смотри им в глаза, — говорит парень, с трудом поднимаясь, и протягивает руку, — рискуешь потеряться.       А Намджун все еще тормозит.       Потому что это было чертовски круто.       

###

      Они оставили Вана в кресле, и Намджуну Джин сказал, что ничего не может сделать для него, разве что оставить как есть.       И да, Намджун наконец узнал его имя.       На хамовато брошенное «как тебя зовут» ему так же хамовато ответили «Ким Сокджин, можешь просто Джин».       Джин. А неплохо звучит, не правда ли? Намджуну нравится.       Вообще, Джин для него очень даже сильно хён: шесть лет разницы — это вам не два милых годика. Но вот называть Сокджина хёном, хоть убейте, Намджуну не хочется ни под каким предлогом. И он радуется, когда слышит:       — Бога ради, только не смей называть меня «хён», я себя таким дедом чувствую. Спасибо хоть не «аджосси», ох уж эти корейские обращения. Просто «Джин», ладно?       И Намджун безотказно пожимает плечами, потому что все равно не хочет звать этого парня хёном.       Джин говорит, что не любит обращения из-за разделения и загонов в рамки — эти обращения как будто проводят границы в общении, а называя человека просто по имени, он чувствует себя свободнее и не так скованно. Джин вернулся в Корею не так давно и говорит, что не задержится тут надолго — не любит находиться здесь. Логично вытекающий вопрос «почему?» Намджун тактично не задает — не тот уровень близости, чтобы спрашивать о личном.       Джин понимает, что Намджун от него не отстанет, поэтому предлагает пойти пропустить в баре по стаканчику — чем еще заниматься при первой адекватной встрече с желанием на продолжением? Без вранья он откровенно сказал, что все равно хотел найти Намджуна позже. Они идут в бар, потому что это нравится Джину — больше похоже на американский стиль.       Снова в том самом баре, откуда Джин забрал его из лап вампиров несколькими днями ранее. Тут все те же старые песни и ненавязчивый джаз, немного народу и хороший алкоголь. Они берут виски, и не надо объяснять, из-за кого они его берут.       — То есть, ты охотник? — уточняет Намджун, послушав часть истории. — И периодически щучишь всякую нечисть, гоняя по всему миру?       Джин допивает несколько глотков из своего стакана и жмет плечами:       — Не сказать, что прям по всему миру, но в четырех странах я был. Сделай скидку на возраст, мне двадцать шесть, а не пятьдесят, чтобы весь мир объездить.       — Да хрен тебя знает, может, и объездил, — хохотнул Намджун.       — Да я одну только мифологию Америки и Кореи учил знаешь сколько? — глаза Джина делаются круглыми, словно он ими пытается выразить весь объем полученных знаний. —Корейскую и то подзабыл, я из книг не вылезаю, ты же видел мой дом и стол.       — Я на фоне твоих розовых шмоток и звериных тапок даже внимания не обратил, — Намджун вспоминает эти амарантовые штаны и нежно-розовый в белую полоску свитшот, и, он не спорит, это было с какой-то стороны мило, но уж слишком по-девчачьи.       — Они милые, не трожь мои розовые шмотки.       Ладно, Намджуну кажется, это было очень даже мило. Да и в розовом Джин выглядел как-то более… собой, что ли? Черный ему не к лицу.       — Я разве отрицал? Ты был милым, не спорю.       Намджун без понятия, зачем озвучил мысли вслух, но списал все на алкоголь. А Джин едва заметно поперхнулся виски, но виду не подал — тоже решил замять.       — Ты должен мне еще одну бутылку чего-то крутого из этого бара за спасение твоей задницы от фантома, — напоминает Джин и указывает в сторону бара. — А вообще, ты мне еще за вампиров не отдал. Хотя, ладно, там был мой косяк, вампиры не в счет.       — Это был фантом? А есть разница между касперами? — Намджун ловит на себе недоуменный взгляд и поясняет: — Призраками, в смысле.       Джин откидывает на спинку стула и поднимает руку, начиная загибать пальцы:       — Полтергейсты, фантомы, бурубуру, маниакальные призраки, мстительные духи, эти, как их, циклические, — Джин бросает это дело, просто подливая алкоголь в их стаканы, — да кого там только нет, — он хихикает, пока льет жидкость. — Касперы, я запомню это.       — Пиздец, — только и выдает Намджун, — и всех отличаешь?       — Ну, я был бы дилетантом, если бы уж приведений друг от друга не отличал, —усмехается парень и лезет в сумку, доставая оттуда старенькую на вид книгу, — вот тут куда хлеще. Мифология — это мой персональный ад, а корейская так вообще жесть. Я последних трех тварей даже в дневник не успел записать.       Намджун придвигает книгу себе поближе и мельком листает страницы, пестрящие иллюстрациями со всякими рисунками чудищ, которых он видит впервые. Заголовки не повторяются, много газетных вставок и вырезок из журналов, словно Джин конспектирует каждое новое открытое для себя чудовище, независимо от того, обнаружили его до него или не встречали вовсе.       — Ты еще и дневник ведешь? Требую себе на обзор.       — Ты действительно напрягаешь меня своей спокойной реакцией, — Джин решает поднять эту тему, чтобы перестать говорить о работе, ему и так ее хватает, — ты прикидываешься или тебе правда все равно?       — А ты жаждал моей истерики с аккомпанементом «боже, как так, моя жизнь не будет прежней»? — изображает Намджун женский голос и играет бесподобно плохо. — Извини, но тут ты не по адресу.       — Нет, мне нравится, — просто говорит Джин и на немой вопрос решает ответить чуть развернутее. — Не люблю объяснять людям правду о мире. Чувствую ответственность за их жизни, и это угнетает, по правде. Ненавижу их разбитые взгляды и вопросы, зачем я вообще рассказал им и появился в их жизни.       — Неблагодарные пиздюки, — выдает Намджун, чем удивляет лицо напротив. — Ты их горящие жопы спасаешь, а они еще возмущаются. Пиздец, конечно, неблагодарная у тебя работка.       Джин усмехается с иронией, но чувствует облегчение и благодарность вместо привычной тяжести:       — Да уж, и даже ответить им нечего.       — Ой, вот ты поди-ка еще и вежливый, да? Вот меня на них нет, я бы всех нахуй посылал, — возмущение Намджуна бьет через край, а Джину с него весело.       Ему смешно, и он улыбается, чувствуя себя пьяным и свободным от всего. В Америке Джин тоже часто висел в барах, и вообще он не фанат выпивки, но от такой жизни попробуй еще не запей — Джек Дэниэлс невольно становится твоим спутником и самым верным другом, особенно если ты охотишься в одиночку.       Многие охотники работают группами и имеют свой штаб в городе или объединяются в дуэты, чтобы прикрывать друг друга в трудных ситуациях. Но есть и те, кто все делает сам. Джин из тех, кто сам по себе, и ему было так удобно, ведь он не несет ответственности ни за чью жизнь и сам не является чьим-то грузом. Ему всегда после случая с его знакомым страшно, что он не уследит, и на его совести окажется чужая смерть.       И это сложно — все время быть одному. Даже не потому, что чувствуешь себя одиноко или это скучно, а больше потому, что тебе элементарно не с кем поговорить. Людям в баре не расскажешь, напарника под боком у тебя нет, а Джин не железный, чтобы крушить монстров направо и налево, оставаясь стабильным и беспристрастным. Он вообще-то очень сентиментальный и чувствительный, а поделиться этим вечно не с кем.       Поэтому просто сидеть с кем-то и говорить, не опасаясь ляпнуть лишнего — это отзывается теплом внутри. Джину сложно не улыбаться, хотя последние пару лет он вообще почти перестал делать это для кого-то. Но Намджун задает такие детские вопросы из разряда «дохнут ли вампиры от чеснока» и «можно ли убить демона, напоив кагором», что тут сложно не ржать. Еще бы спросил, знаком ли Джин с Господом и Люцифером.       А, нет, спросил.       — Да чего ты ржешь, бля, я же не знаю, вот и интересуюсь, — возмущается Намджун, когда Джин роняет голову на руки, сложенные на столе, и содрогается от смеха после «а демоны людей жрут?», — я вот собирался предложить тебе в качестве компенсации одну крутую фигню, а вот понимаю, что с тебя по ходу хватит. Ты когда напивался-то последний раз, что тебя так развезло?       — Давненько, — расплывчато отвечает Джин, смотря будто сквозь и вороша память, когда же он так тесно общался с крепкой выпивкой, — наверное, перед приездом, месяца три назад. Отвык, может?       — У-у-у-у, — тянет Джун, глядя, как парень перед ним плывет в пьяной улыбке и вновь тянется к пустому стакану, — кажись пора вести тебя домой.       Намджун перехватывает его руку с бутылкой, видя, что пьяный новый друг уже начинает тонуть в собственных воспоминаниях, подбрасываемых туманным рассудком. И Намджун понимает, что Джин стал охотником не просто так и у этого есть своя история, что в жизни у охотников случается много всякого, но редко что-то из этого не сказывается на личности и не остается в памяти. Намджун не охотник и в первый раз увидел фантома, но очень надолго на нем отпечаталась история молодого парня, жившего в тридцатые годы и преданного близкими друзьями. Намджун не хочет представлять, сколько таких изгнанных жизней за плечами у Джина, он боится думать, сколько историй видел старший и через что он проходил.       Намджуну хочется думать, что Джину подошла бы другая профессия, но только не охотник. Этот парень не выглядит охотником на нечисть, а больше похож на местного плейбоя, за чье внимание девушки глотки рвут друг другу в клубах. Джину бы подошла обычная жизнь, где он носит свое любимое розовое вместо черного; где шутит свои странные шутки, а не молчит о своих переживаниях, но тонет в них, касаясь крепкого виски. Намджуну хочется так думать, но он не вправе судить, потому что не знает, какой была жизнь Джина до встречи с ним. Но у него еще будет время на это.       Парень перед ним, примостив голову на собственных руках, кажется, вырубился, и даже если будить его Намджуну не особо хочется, все равно придется.       А еще придется раскошелиться на такси, потому что донести эту далеко-не-пушинку до его квартиры Намджун и его «отличная» физическая форма просто не осилят.