crossroad

      Неделя намджуновской новой жизни была наполнена сверхъестественным винегретом, парочкой занимательных мистических книжек и Джином. Просто под завязку дни были заняты Ким Сокджином, и не только потому, что сам Намджун пристает к нему с расспросами, но и потому, что Джин охотно приходит к нему вечерами сам.       Намджун не думал, что старший будет говорить с ним, но вышло наоборот.       Слишком быстро они сблизились, и Намджуну даже немного непривычно, что он может так просто видеться с кем-то. Джин оказался болтливым до чертиков и открытым, стоило только алкоголю стереть эту былую неловкость первого знакомства между ними. Сразу после их совместной пьянки Джин стал расслабленным в общении с ним настолько, что сам Намджун не мог относится к нему с недоверием или отвечать привычной грубостью-сарказмом.       Джин взрослый парень и старше его на добрых шесть лет, что довольно немаленькая цифра, но этой разницы не чувствуется совершенно. Джину двадцать шесть, а ведет он себя иногда как тринадцатилетний школьник. Зато шутки у него как раз наоборот — максимально древние и дедовские.       «Почему маме могильщика стыдно за своего сына? Он зарывает свой талант в землю!»       «Знаешь, где живут божьи коровки, Намджун-и? В божьем коровнике, ха-ха-ха!»       «О чем всю жизнь мечтают сиамские близнецы? Явно оторваться по полной!»       Может, от длительного общения со старшими?       Молодых охотников в новом поколении очень мало, и в основном зачисткой занимаются старшие. Дети отказываются ввязываться в мистический мир или показывают свой характер, а-ля «я сам выберу, кем мне быть, и вообще я мечтал (а) стать стилистом, спортсменом, писателем, певцом», или какие там еще популярные профессии среди молодежи?       А из рассказа Джина Намджун убедился, что, имея благополучную жизнь, в охотники особо никто не рвется. Дети охотников живут в достатке, не нуждаются ни в чем, часто семьи у них полноценные и иногда очень даже большие. А Джину как-то не повезло по всем этим параметрам.        Одним вечером они сидели на скамейке у набережной, перед мостом, под которым Намджун пытался призвать демона. Намджун притащил за компанию ящик с пивом и две бутылки соджу. Через пару бутылок он решил задать давно интересующий вопрос:       — Что случилось с твоей семьей?       Намджун не дурак, чтобы не догадаться. Джин не похож на избалованных детей, поддавшихся на уговоры родителей продолжать семейные мистические дела, Джин не похож на семейного парня, жаждущего встречи с родными. У него в глазах всегда есть капелька грусти, когда они проходят мимо школ, где родители забирают детей, беря под руки, или около больших кафе на центральной улице, являющейся скоплением больших магазинов, где родители беззлобно ругают или дают подзатыльники особо упрямым подросткам.       У Джина в глазах такая же тоска по семье, которой он лишился. Такая же, какой она бывает у самого Намджуна.       Он спросил не просто из любопытства, чтобы удовлетворить собственный интерес. Он спрашивает, потому что хочет знать. Ему почему-то стало важно это знать.       — Их убили, — Джин отвечает просто и безразлично, потому что за столько лет он свыкся с этой мыслью, прожил с ней, она сделалась обычной, как разговор о вчерашнем ланче, — нахцерер.       И Намджун оказался прав, но совершенно не ликует. Это тот случай, когда он знал, что догадался верно, но предпочел бы, чтобы все это было не так.       Он не спрашивает дальше, потому что не знает, имеет ли право просить больше. А Джин тем временем видит сомнения на чужом лице и продолжает сам:       — Мне было двенадцать, и он ворвался к нам в дом. Когда я пришел, родители были уже мертвы. Доён, мой старший брат, спрятал меня в шкаф до приезда полиции, но Шивон пришел раньше. Ему пришлось убить Доёна, потому что он уже был укушен, а нахцереры — не тот тип оборотней, укусы которых лечатся. Брат попросил Шивона позаботиться обо мне, и тот сдержал обещание.       Джину не трудно. Говорить об этом уже не больно, воспоминание не вызывает желания плакать от безысходности — он просто чувствует небольшую тяжесть, ковыряя старые шрамы. Это не особо приятно, но терпимо, ведь он сам хотел однажды поделиться этим с кем-нибудь. За годы он перестал быть слащавым подростком, распускающим нюни при любом упоминании семьи и показывающим переполненный максимализмом характер, где он борется за честь своих близких. Возможно, он остался чувствительным и сентиментальным, но уже не относится к миру как к главному врагу. Какая борьба? Он просто живет, отпустив прошлое, как красивую птицу, оставив в своих руках перо на память.       У него была мысль, чтобы Намджун знал, потому что верит ему. По крайней мере, он хочет доверять Намджуну.       — Шивон вырастил меня, но он не делал меня охотником. Это был мой выбор, потому что я хотел отомстить за семью. Я не был одержим этим, просто Шивон подготовил меня и к моим восемнадцати помог найти того нахцерера. Когда я разобрался с этим, Шивон сказал мне, что я взрослый и свободный, могу сам решать, как мне жить. Я остался в деле, просто оттого, что больше ничего не умею. Да и это не так плохо, быть охотником, знаешь ли. Работа, может, и не особо благодарная, но востребованная. Надо же хоть кому-то из нового поколения этим заниматься. А я не против, так что почему бы и нет?       Джин смотрит Наджуну в глаза, смеется слабо, чуть вынужденно улыбаясь, ведь все-таки это не веселая история, чтобы быть счастливым. Ворошить прошлое не выходит бесследно, а он не думал, что говорить о нем кому-то — значит наложить ощутимый жгучий отпечаток на зажившее сердце.       Он делает пару глотков пива, отворачиваясь к реке и рассматривая блики от фонарей. Не самый радостный разговор.       — Мои родители выкинули меня из дома, потому что я не хотел быть экономистом, — Джин оборачивается, привлеченный чужим голосом, а Намджун сидит, развалившись на скамейке, и точно так же потягивает пиво, когда оборачивается на удивленный взгляд. — А ты как думал? Я вообще-то школу бросил, чтобы рэпером стать, ты бы тоже не обрадовался, если бы тебе такое твой ребенок заявил.       — Что, прямо выгнали что ли? — не унимается Джин. Ему не верится, что родители могут так поступить со своим ребенком.       — Не прям за дверь, конечно, выставили, но сказали: либо я образумлюсь и пойду учиться дальше, либо я им больше не сын и должен покинуть их дом. Ну, я и ушел.       — Офигеть, — выдает Джин, на секунду возвращая взгляд к реке, но тут же поворачивается обратно. — Подожди, то есть ты даже школу не закончил? Ты плохо учился?       — Эй, — Намджун настолько оскорблен, что аж пивом давится, — я был одним из лучших учеников, даже без интереса к учебе. Мне всегда говорили, что я умен.       — Видимо, не настолько, раз школу бросил, — хохотнул Джин, получая несильный хлопок по плечу. — Шучу, верю я в твой бесподобный интеллект.       В этот вечер Джин рассказал ему еще много чего. Как они поначалу не ладили с Шивоном и какой он был капризный ребенок, на что Намджун отшутился, мол, почему «был», и получил по шапке. Джин рассказал про напарника Шивона — Хичоля, с которым старший работает и из-за которого Джин и уехал работать сам по себе: не хотел разлучать старых напарников, ведь они уже дружат без году двадцать шесть лет.       Он поделился своей жизнью и трудностями, с которыми столкнулся, будучи охотником. Например, по телосложению он всегда был немного хилым и худым, а работа вынуждала иметь хорошую физическую подготовку — оставалось лишь брать хитростью и точностью. Джин рассказал много историй о людях, с которыми столкнулся на своем пути, которым помог и которых не успел спасти. Долгая история о бессонных ночах, множестве пыльных книг и постоянных разъездах, о нечастых рабочих депрессиях, едва ли не хронической усталости, немного об одиночестве и о красивых закатах на дорогах между штатами.       Намджун слушал и не хотел останавливать. Они уже были пьяные до чертиков и новых касперов, пока Джин не сказал, что там в реке и правда привидение. Услышав восторженное «где?!», он сразу прирезал порывы Намджуна идти в реку знакомиться с призраком, который, мало ли что, мог оказаться злым духом. Хотя тот и не похож на мстителя.       Намджун немного восхищен Джином, и уже даже не потому, что он улыбается так красиво после всего грустного, что было с ним, а просто потому, что в его глазах все равно горит что-то живое. Джин колесит по миру и ищет что-то свое, потерянное, и находит много прекрасных вещей, о которых рассказывает Намджуну сейчас с нескрываемым пьяным восторгом. Джину двадцать шесть, и ему полагается быть взрослым, унылым, ходить на стабильную работу, и по корейским обычаям уже пора бы жениться. А он изгоняет нечисть, рубит головы чудовищам, выглядит зрелым, но ведет себя порой как ребенок.       С очень красивым хмельным смехом. Да, это просто потому, что они пьяные.       Намджун не остается в долгу, потому что Джин не ведет одностороннего диалога. Он спрашивает Намджуна о пути, который прошел он сам, и том, почему он вообще решил быть тем, кем является. И фонтан Намджуна тоже на пьяном угаре не заткнешь так просто, пока он вещает о своих бездомных путешествиях, проваленных рэперских начинаниях и домашней мини-студии, в комнату которой Джин просто еще ни разу не заходил. Джину хочется узнать, кто такой Юнги-хён, который многому учил Намджуна, потому что этот хён сыграл в намджуновской жизни большую роль.       Джин тоже теперь там нехило отписался. Вампиры и фантомы так легко не забываются.       Они пьют до самого утра, пока солнце не красит небо в голубой и розовый, а они уже не оказываются готовыми спать друг на друге прямо на скамейке. Но Намджун собирает себя в кучу и перебрасывает руку старшего через свое плечо, после чего они вдвоем, пошатываясь, бредут к Намджуну — до его квартиры доехать проще, чем ехать за несколько кварталов к Джину.       Разговоры до утра и время, проведенное с собой и вместе с Джином — это все расслабляло и заставляло чувствовать себя лучше. Но все еще была одна проблема: Намджун так и не выходил на сцену.       Его трудность в том, чтобы собраться. Ленивые будни расслабили его слишком сильно, и после долгой работы, напряжений и сверхурочных тренировок такая вот спокойная жизнь стала сродни опьяняющему коктейлю.       Это необъяснимое чувство, когда вдруг становится все лень. Долго следовать своим целям, не добиваться никаких результатов, смотреть на всех снизу вверх… И сейчас, беря перерыв, он чувствует опустошение. Все кажется таким легким без этой борьбы. Взять и бросить все, жить проще, беззаботно и в свое удовольствие, как последнюю неделю.       Но моментами, когда Намджун один, это превращается в угнетение самого себя. Отлынивание от работы и халатное спускание стольких лет псу под хвост таким максимально глупым способом — бездельем. Бездействие взывает к совести и гордости, а дозывается только до жалости к себе и своей жизни, кажущейся никчемной.       Кажется, что Намджун тонет в своих же упреках, и периодически вытаскивает из него их Джин своим появлением на пороге. Он отвлекает, с ним спокойно несмотря на то, что его жизнь опасная, и он продолжает выполнять свою работу по ночам, когда Намджун делает попытки спать. Потом шлет селфи с места зачистки, и Намджун непременно отвечает, следом получая предложение поработать, если ему так скучно и он от застоя в жизни по ночам не спит: «ты не ценишь всей радости сна, Намджун-и».       Днем они решают сходить в тихое кафе неподалеку от дома Намджуна. «Americana» — гласит вывеска, и Надмжун моментально понимает, почему именно это кафе.       Джин часто говорит, что ему неуютно в Корее с ее консервативными законами и правилами. Америка въелась в сердце старшему свободой и покоем, которого он никак не может найти в Корее, проехавшись уже по трем городам. Джин скучает по своей машине, на которой рассекает по шоссе в штатах и городах, и по людям, с которыми там знаком почти в каждом городе.       Намджун не против, потому что ему, в принципе, все равно, где жить и где обедать — он не привязывал себя к определенным местам. А радовать Джина приятно для сердца; отчасти быть причиной улыбок других людей всегда доставляет удовольствие.       У них не бывает тихо за столом. Только иногда, когда тишина кажется уютной и спокойной или дозволяет атмосфера, но чаще всегда о чем-то говорят. Разговоры из разряда «обо всём» и о том, как прошел день, перетекающие в рандомные темы всего, что попадается на глаза.       Вот так, пока Джин указывает на вывески с кофе и вещает, какой лучше брать, Намджун рубит с плеча:       — Как ты думаешь, мне стоит возвращаться на сцену?       Джин замолкает, понимая, что разговор с милого меняется на что-то для Намджуна важное. Он прочищает горло и выпрямляется, обращая на младшего все свое внимание.       — А ты хочешь?       — Я не знаю, — это проблематично сформулировать, и Намджун водит пальцами по лбу, словно защищаясь от джиновского присутствия. — Я немного запутался, ради чего все это начинал. Все эти проигрыши и отсутствие прогресса…       Намджун не решается произнести вслух то, о чем думает. Уверенность в себе и своих решениях всегда были его опорой, но периодически его сносит волной сомнений, которые он заталкивает вглубь себя, не концентрируясь на них и увлекая себя постоянной работой. А сейчас, когда уже около недели он не делает ничего и только гуляет с Джином по улицам, он не занят ничем и открыт для всех мыслей. В его голове обмозговывается все, что он откладывал и на что мало обращал внимания, начиная от гардероба и ремонта и вплоть до мыслей о смене деятельности.       И сейчас, когда ему нечего сказать самому себе в ответ на вопрос «почему-то, что я делаю, не является пустой тратой времени», он медленно рушится под гнетом изнутри.       И хочет быть спасенным.       — Может, родители все-таки были правы, и мне стоило заняться чем-то другим?       Джин молчит, но не выглядит растерянным или удивленным. Он просто смотрит неотрывно Намджуну в глаза, даже не двигается, словно сканирует, и Намджун чувствует себя перед ним слишком открытым.       Внезапно старший опускает веки и, откидываясь на спинку кресла, уже выглядит обычным и беззаботным, а смотрит все так же пронзительно, но уже проще и с улыбкой на лице.       — У меня был старший брат, Доён — может, ты и не помнишь, мы ведь были пьяные… — говорит Джин, устремляя глаза куда-то к потолку, но предается своим воспоминаниям. — Ему было семнадцать, и, знаешь, он тоже стажировался в агентстве, чтобы быть рэпером. Вы немного похожи, если честно, он был такой же упрямый баран, но я завидовал его упорству. Идти против всех сложно, люди часто думают, что знают, как будет лучше, и думают, что знают больше, чем ты. И Доёну было тоже сложно, я видел. Мне было интересно, где он находит силы каждый раз, срываясь, и я спросил.        — Хён, почему просто не остановишься? Можно ведь намного проще жить.        — У меня все еще есть надежды. Я начал, потому что хотел быть чем-то большим, и закончу, когда решу, что я стал, или пойму, что не достоин.       — А ты достоин?       — До тех пор, пока я продолжаю доказывать это себе и тебе, малой.       Джин коротко улыбается своим мыслям, потому что память выглядит осязаемой картинкой, и он чувствует руку, мягко треплющую его волосы, словно это никуда не исчезало. Доён всегда так делал.       — Он сказал, что хотел быть чем-то большим и закончит, только став великим или недостойным.       — И как? Он был достойным?       — До тех пор, пока продолжал доказывать это себе и мне.       Этой искры хватает, чтобы зажечь огонь.       Намджун звонит Йесону и спрашивает, в какие клубы тот ходит после закрытия клуба Вана. Тот бухой в зюзю охотно делится лучшими местами и сценами, где выпускают артистов, потому что даже пьяным вдрабадан соображает, для чего Намджун интересуется.       Больше недели прошло с тех пор, как он читал последний раз и вообще открывал рот для батла. Неделя, за которую он не приближался к микрофону, не касался ручки и тетради, карандаш для дикции лежал в стороне, а упражнения на дыхание стали казаться очень далекими. Намджун идет по улице, доходя до узкой лестницы вниз с яркой красной надписью «OPENbar», и спускается вниз по коридору неоновых цветов.       Клубы — он ими жил и продолжает жить. В них он вырос и проводил свое время, постепенно находя в шумных и душных помещениях их суть. У клубов есть своя атмосфера, и сюда приходят, чтобы забыться и оторваться. Место забвения, пролитого алкоголя, для разбитых сердец, для отдачи громким битам и для воли невысказанным словам. Люди тут отпускают себя и свои чувства. Намджун идет мимо танцпола, где народ старается забыться в водовороте своих эмоций, мимо барной стойки, где те, кто разбит и устал, глушат стопки друг за другом и ждут беспамятства; мимо VIP-столов, за которыми компании шумят и пьют за радостный повод. Все здесь ищут понимания себя и не находят, но делают шаг за пределы ярких неоновых красок, и все встает на свои места.       Намджун здесь и увидел это место с другой стороны сразу, потому что, не беря в двенадцать в рот ни капли алкоголя, понимал, что тут круто быть собой.       Ожидание не тянется долго, или Намджуну есть чем занять свои мысли. Но их нет — в голове пусто, как на чистом листе в его тетради. Волнение, должное присутствовать в нем, плещется где-то в пятках, уступая место пустому равнодушию, за которым Намджун ясно видит сцену и соперника на другой ее стороне. И он не боится его, потому что думает, что может сделать что-то большее спустя столько лет.       Кажется, это и называется уверенность.       Софиты горят и освещают сцену сверху, аниматоры пускают дым на сцену, и Намджуну кивают, мол, можешь выходить.       Его представляют, и у него теперь новое имя — RapMonster, сокращенно RM. На голову наброшен капюшон; на нем бросающая тень на лицо кепка и темные очки. Лицо за всем этим вряд ли можно разглядеть нормально, но кого это волнует сейчас? Намджун делает все что хочет.       Стартует бит с высоким звучанием и глубоким басом, через сабвуферы льется синтезатор в несколько уровней, и Намджун понимает сразу — Джи Фанк*. Лирика для него прямо как на заказ, и соперник мнется, явно плохо понимая музыку. «Больше в стили надо углубляться», — мысленно говорит ему Намджун, когда выдыхает и без проблем берет ритм под свой контроль.       И слова льются так легко, Намджун ведь слышит, что каждая строчка отскакивает от зубов без замятых шипящих согласных, с которыми всегда выходил и позорился. Его прорывает менять размер стиха, и это выходит круто, потому что он, черт возьми, умеет пользоваться своими знаниями. Намджун понимает, что он — король этой ситуации, и музыка вся в его руках.       Он говорит все то, о чем молчал. Без репетиций и заготовок, без заранее придуманных крутых фраз и без особого старания читать круто, с акцентом. Он бьет своим низким голосом, не подделывая под чужой, и модулирует, играясь нотами со своего диапазона на тона басов. Намджун знает, что хочет сказать, когда кидает в лицо своим прошлым, проведённым на улице в поисках жилья, он знает, о чем говорит, рассказывая о непонимании и трудностях. Он чувствует сполна, когда в ответ на какую-то скомканную фразу о скором своем поражении плюет в лицо знанием о том, что такое настоящее поражение, с которым он столкнулся, едва не проиграв себе. Он валит парня с псевдонимом «HATE» каждым куплетом, потому что уверен в себе и своих мыслях.       Намджун чувствует себя частью музыки, когда перед завершением времени последней фразой, в тишине и без закончившейся минусовки договаривает «в сравнении со мной, кто ты?»       Парень молодой совсем, лет семнадцать, и он явно в шоке, не ожидая такой резкой атаки с первых тактов музыки. Толпа ревет в ответ на оглушительный разгром, безоговорочная победа, море аплодисментов только для Намджуна.       Взгляд просится в толпу, и Намджун пробегает им, слушая разные реплики в свою сторону — им восхищены, и для него все овации. Непередаваемое чувство спокойного ликования, ведь он был уверен, что умеет, но впервые за столько лет стоит на сцене и является чем-то большим, чем просто Ким Намджун.       Он RapMonster — призрачный рэпер, как его уже окрестила организатор ночи.       Знакомая фигура бросается в глаза. Стоит в дальнем углу, прямо у коридора к черному входу, Джин смотрит на него, опираясь широкими плечами на стену. Намджуна резко окатывает волной восторга и сентиментальности от вида старшего, потому что Намджун не один знал о своих способностях.       Он не один верил в себя.       Джин знает, что проходить через все самому людям слишком сложно. Часто они ломаются, и им жизненно необходимо доверять. Сегодня он стал катализатором для нового толчка в жизни Намджуна, и вся ответственность за будущее будет лежать на его плечах. Он думал, что сказать, когда они еще сидели в кафе, и искал в глазах Намджуна ответ на им же поставленный вопрос, чтобы понять, как ему лучше поступить. Джин не мог просто отвертеться, отмахнуться от вопроса и перевести тему, потому что это было важно, он был обязан помочь.       Ведь они уже друг другу совсем не чужие люди.       Джин примерно знает, почему у Намджуна были проблемы и почему их нет сейчас. Фантомы знают свое дело и лезут из кожи вон, чтобы нажраться негативными эмоциями, а Намджун как носитель проклятого предмета стал неплохим персональным шведским столом для банкета озлобленного духа. Все подстроенные поражения, нервные срывы и напряженные будни были лишь для выедания из Намджуна большей части негатива, ненависти к себе — это является одной из самых сильных эмоциональных добавок, потому что перерастает в месть и злость.       Если бы не фантом, у Намджуна бы уже давно все получилось с учетом того, как он работал над собой. Не сломаться за годы беспросветной темноты — качество сильных людей. Как раз-таки одно из лучших качеств охотников.       Если убрать фантома, то Намджун — профессионал. Выискивая причины поражений в себе, он неумолимо развивался и совершенствовался. Совершенствоваться всегда есть куда, но на данном этапе Намджуну просто это не нужно — он уже умеет делать то, что делает, и умеет максимально качественно.       Джин, конечно, расскажет ему о фантоме, но чуть позже, когда Намджун попривыкнет к тому, что он может все, о чем желал. Впрочем, он заслужил это.       Отмерев, Намджун бросает микрофон девушке-организатору, и та еле успевает его поймать, а он сам широко улыбается и подмигивает старшему со сцены, приспуская очки, чтобы видел только Джин. Тот усмехается, уверенный, что Намджун почти слышит этот смешок среди орущей толпы, и складывает из пальцев маленькое сердечко, подмигивая в ответ и улыбаясь своей лучшей улыбкой.       Намджун уже говорил, что Джин невероятно красив в розовом?        *J Fank — это разновидность стилей рэпа. вы можете почитать в интернете, если хотите, но я не думаю, что это очень важно