crossroad

      Намджун восхищен.       Он пойман в ловушку собственными мыслями, когда смотрит вбок и видит дремлющего на его плече после долгой ночи Джина.       Эта скамейка перед мостом уже давно стала излюбленной: здесь огненные закаты, спокойные будни, усыпанные звездами ночи, а рассветы такие же яркие и пестрые, как сейчас, когда солнца еще не видно, но небо уже светлое и разукрашенное пастельной палитрой.       Намджун не дергается, так и сидит, откинувшись на скамью, чтобы не елозить, будучи подушкой. Ему не трудно посидеть тут недолго, уделяя время своим мыслям и разбирая некоторые события в голове, ему не сложно немного посторожить чужой сон, потому что он понимает, что вряд ли когда-либо жил так тяжело.       Совершенное вранье, что к жизни охотника привыкаешь, и становится проще. Намджун уже смекнул, что Джин лжет ему, как привык лгать всем. Он часто думал, что ему трудно живется и «быть трейни — самая неблагодарная и утомительная вещь» из всех профессий, пока не понял: мотаться по миру в одиночестве в поисках новых чудовищ, есть через раз, когда будет желание, отбиваемое постоянной усталостью и нескончаемой учебой — охотники учатся на протяжении всех лет своей работы. Странствия и смена мест, подобно перчаткам, бессонные дни, тянущиеся один за другим, и жалкие попытки высыпать шесть часов в неделю каким-то подобием полифазного сна, а в итоге отключаться, едва присев на горизонтальную поверхность.       Самое настоящее дерьмо в мире — быть охотником. Никакие там трейни в сравнение не идут.       Джин сам выбирал в прошлом, что ему делать, и принял это решение без сторонних советов. Он рассказывал и делился этим, дополняя, мол, это не так уж и плохо, что в такой жизни есть свои плюсы. Намджун понимает желание сохранять привычный образ жизни, но не понимает причины его сохранения, если минусов явно больше, чем плюсов.       Сегодня ему впервые позволили пойти на настоящее дело. И по его меркам крутизны эта ночь превзошла даже нападение на него вампиров и поимку фантома, но он противоречит себе, когда вместо восторга чувствует тяжесть, перемешанную со своей беспомощностью.        — Ну почему нет-то, ты же сам говоришь, что там пустяковый призрак, — клянчил Намджун, развалившись на чужом диване, — я просто хочу посмотреть на настоящую работу.       Джин упрямился, скрестив руки на груди — защитный рефлекс, проявляющий себя, когда старший недоволен, волнуется. Или чувствует себя слабым в ситуации — это давало Намджуну уверенность в своей итоговой победе.       — Даже если пустяковый, это все еще призрак — он опасен, — нравоучительно вещает он, подпирая спиной стену. — Я тут не в бирюльки играю вообще-то.       — Я же не рвусь мешать тебе, ты мне достаточно много рассказал, чтобы я смог спокойно постоять в кругу из соли, — невольно у Надмжуна вырывается насмешливый тон, обычно раздражающий старшего, но сегодня он держался спокойно.       — Я сказал тебе нет, Джун, — Джин пытается выглядеть строгим, но прозвище выдает его плохое сопротивление. — Я просто схожу и упокою душу, а ты останешься тут и сделаешь все, чтобы не пришлось покоить твою, — снова возвращает себе лицо — не только спокоен, но еще и непреклонен, оказывается, он и так умеет. День открытий.       Намджун хмыкает, когда руки старшего напрягаются, уплотняя сложенный на груди крест. Как и ожидалось — нервничает и наверняка у себя в голове очень много параноит на плохие исходы согласия.       Теперь уже Намджун для него не чужой человек, не просто знакомый или собутыльник. Больше чем полтора месяца прошло с тех пор, как впервые Джин поймал его под мостом, и Намджуну сложно сейчас представлять свою жизнь в дальнейшем без него. Внезапно появился, внезапно вывернул жизнь Намджуна наизнанку и так же неожиданно перевернул его с ног на голову.       Джин влез в его существование новой главой и начал неизвестный этап намджуновской жизни: принес долгожданный успех в сценической карьере, вбросил кучу новых красок и событий своими мистическими делишками и впервые за долгое время вернул веру в людей, которую Намджун медленно тратил с годами после отъезда наставника-хёна.       Притащил вместе с собой вагон новых чувств и открытий, появились желания, как у всех смертных людей: тянется к новому человеку и хочет узнавать, копаться в чужой душе и совсем не против падать дальше достигнутого. Он и так за Джином едва поспевает — до чертиков активный ребенок в обличье серьезного взрослого, но Намджуну интересно безумно, где среди множества поведений сам Джин. Как выглядит он настоящий?       Верить в людей — как-то громко сказано, Намджун скорее неожиданно поверил в Джина. Но ему сложно не верить — слишком честные глаза, выдающие всю ложь с подноготной.       — Ты только зря кудахтаешь по пустякам, все нормально будет, — уверенно говорит Намджун и принимает сидячее положение. — Или ты сомневаешься в себе?       — Я сомневаюсь, если дело касается чужой безопасности, как я могу доверить себе чью-то жизнь?       — А я тебе доверяю.       Тон «как бы невзначай», а Джин вздрагивает едва заметно от брошенной спокойно фразы. Неуверенность, которую Намджун давно хочет растоптать в чужой голове — Джин не заслужил её от чьих-то слов. Он не верит себе, наслушавшись из прошлого о том, как не сумел спасти очередную жизнь, а Намджуна тянет иногда всем неблагодарным в лицо крикнуть, что Ким Сокджин — не Супермен, но в какой-то степени уже герой.       Намджун смотрит на него и снова видит эти сомнения в себе, дурацкую неуверенность — он сотрет ее, докажет, что Джин в своем деле хорош.       Он не может знать наверняка, не встречая раньше других охотников, кроме Шивона, но профессионализм виден. Способных людей замечаешь.       Теперь для Джина он близкий человек — границы у них медленно размываются, как очерченный облаками горизонт. Слышать слова о доверии ему трепетно и приятно до блеска в глазах, по которому Намджун и понимает, что нажимает на правильные кнопки. Глаза у Джина загораются, становятся ярче всегда, стоит ему услышать значимые для себя вещи, а Намджун не скупится на приятности, потому что ему нравится быть причиной этого блеска.       Шивон упоминал это:       «Много тех, чья жизнь была спасена, но много ли тех, кто смог за это поблагодарить?»       Ведь у всех охотников есть ошибки, стоившие кому-то будущего.       Переживает Джин за то, что все может пойти не так, любая неожиданность могла бы вывести неопытного Намджуна из равновесия, а сам он может не успеть сообразить и пропустить удар. Зная старшего, он бы не простил себе оплошность, работая с близким человеком, не хочет пускать, будучи неуверенным в Намджуне и самом себе, но намджуновское спокойствие распространяется, вселяя капельку уверенности в ожидания. Джин капитулирует неохотно под пристальным взглядом требовательных глаз. Намджун знает, что умеет заставить его чувствовать себя слабее.       Джин грозит ему пальцем, отталкиваясь от стены:       — Ты будешь делать все, что я скажу, и ни движения больше. А еще понесешь сумку, чтобы у тебя было все для защиты. И если что, сразу будешь стрелять во все стороны, как ты умеешь, ты понял? — Намджун не сдерживает тихий смешок в кулак, улыбаясь с искренностью, о чем говорят ямочки на его щеках. — Что смешного, блять, Намджун, только попробуй вылезти за границу соли, и я тебя по уши в ней закопаю!       — Понял, — отступается Намджун, примирительно выставляя руки перед собой. Злить эту фурию — себе дороже.       С наступлением вечера, когда Джин закончил с наведением справок на следующего за сегодняшним призраком полтергейста, Намджун появился на его пороге одетый в точности в том стиле, в каком старший ходит вне дома: у Намджуна подобной одежды дома завались, он ведь в клубах выступает. Пришел разве что не в ботинках, а в кроссовках, но такой же, как смоль, весь в темном. Охотников так нечисть за своих принимает, или у старшего просто мания на черные вещи?       Нет, мания у него на приторно-розовые шмотки, а о черных аутфитах у Намджуна еще будет время спросить.       Джин говорит ему, что склад с призраком заброшен и убийств там, к счастью, не было, лишь пострадавшие, количество которых превысило десяток, из-за чего, собственно, Джин и решил взяться за это дело без очереди.       Склад представляет собой огромное здание, бывшее раньше заводом по производству пищевых добавок. Стены по большей части из красного ободранного кирпича, расписанного граффити и пестрыми рисунками. Раньше тут наверняка были специально отделанные под производство стены, но сейчас уже больше похоже на обычное промышленное здание, заброшенное годы назад. На сегодняшний день его собираются перестроить и возобновить производство, но бывший владелец решил выйти на новый уровень и теперь уже заняться лекарственными препаратами.       Джин выяснил о призраке достаточно, чтобы знать, как устранить его со склада. Шесть лет назад производство было закрыто из-за скрытых взятками нарушений, которые выявила санэпидстанция при проверке — некачественные добавки и, как следствие, куча смертей и отравлений на районе, куда с этого завода что-то поставляли.       Но интересно не это. Много кто подавал жалобы и приходил разбираться лично, была подписана целая петиция, призывающая посадить владельца, но тот выкрутился достаточно легко, спихнув вину на своего управляющего. И Джин думал, что это погибший управляющий буянит на заброшенном объекте как мстительный дух, но, придя сюда пару дней назад и понаблюдав, что происходит со строителями, он понял, что ошибся.       — Это рабочий, занимавшийся сортировкой, — объяснил Джин. Когда они уже стояли перед входом и готовились заходить, он решил, что Намджуну стоит знать окончание этой истории, раз уж он начал рассказывать. — Я думал, это управляющий, ведь его подставили, и умер он как-то странно. Но это рабочий. Вся его семья умерла, отравившись гадостью, которую выпускал этот лживый урод, — Джин кивает на большой баннер с лицом бизнесмена, висящий на протяжении всей стены пустой охранной будки, пока Намджун зыркает на него — нечасто он ругается, — а теперь в медицину лезет.       — Мудак, — констатирует Намджун, вслух говоря то, что у старшего на уме.       Джин согласно кивает и ухмыляется:       — Точно, — он проверяет готовность револьверов, перезаряжая несколько пустых слотов в барабане. — Рабочий приходил мстить, когда этого засранца не посадили, но был убит первым, — Джин последний раз оглядывает содержимое сумки и на пробу чиркает зажигалкой, удостоверяясь в ее продуктивности. — Но чтобы сохранить убийство в тайне, тело его не было вынесено за пределы завода. Останки где-то внутри. Я примерно догадываюсь, что все случилось в крыле «В», но кости нам предстоит найти.       — А он будет любезно ждать нас там и пытаться скинуть какую-нибудь железную ахинею на наши головы? — скорее подтверждает, чем спрашивает Намджун, перебрасывая сумку через плечо. — Или, раз мы с миром, не тронет?       — Ага, еще встретит с хлебом-солью, — Джин хлопает его по плечу и поворачивается к дверям со шпилькой в руках. — Ты еще спроси у него, где кости — глядишь, покажет.       Джин смеется над ним, но Намджун все еще помнит рассказы старшего, как он сам задавал Шивону тысячу и один тупой вопрос, выходя на дело. Помнится, в разговоре мужчина даже упоминал, что серьезно грозил Джину кляпом, лишь бы тот прекратил нести ерунду и больше слушал.       Намджун крутил в голове советы опытного наставника Джина — тот отнесся к нему с пониманием, узнав, что Джин кому-то втихаря устраивает курсы юного охотника, пусть поначалу, не зная обстоятельств, был не в восторге. После того, как несколько раз заставал Джина за телефонным разговором и становился третьим участником, к нему больше привыкли и смирились.       Шивон говорил, что холодный рассудок — главное оружие охотника. Если ты собран и не поддаешься эмоциям, то можешь рационально мыслить и быстро реагировать. И Намджун старается сохранять контроль своего разума, но темнота, открывшаяся за вскрытой Джином дверью, устрашающе захватывала взгляд.       Вроде и всмотреться хочется, но действительно увидеть что-то — страшно.       Джин выглядел как раз-таки очень собранным, освещая фонариком дорогу и держа наготове снятый с предохранителя револьвер. Намджуну было интересно, насколько детским было его поведение по десятибалльной шкале. Он дергался от каждого шороха и тут же выставлял пушку вперед, стоило чему-то невзначай упасть. Или он сам сносил парочку предметов, вздрагивал сильно и оборачивался. Должно быть, около ста из десяти, раз даже Джин иногда отвлекался и едва сдерживал смех. А Джин, между прочим, дома вынуждает его пауков ловить и орет при виде восьмилапых членистоногих так, словно перед ним сам дьявол, а не букашка.       Не то чтобы Намджун прямо боится привидений, скорее просто сильно волнуется. Джин впервые разрешил ему пойти, и это, видимо, и правда для старшего плевое дело, раз он все же в итоге согласился взять с собой такой балласт — на опасное задание Джин бы ни с какими уговорами и приемчиками его бы не пустил, Намджун знает.       Так что для Намджуна это первая официальная борьба с нечистью, и сердце у него колотится как сумасшедшее от предвкушения. Но того, что ему стремно, он не отрицает.       Позади опять что-то трескает и падает. Намджун закатывает глаза и даже не дергается, потому что на этом древнем складе-заводе все от дуновения ветерка валится, а он уже задолбался получать маленький сердечный приступ каждый раз, когда какой-то бомжовский пластиковый стаканчик падает на пол. Он оборачивается с раздраженным выдохом, потому что мужик он или кто, и орет.       Намджун заорал вообще как-то не по-мужски, когда прямо перед его лицом оказывается перекореженная физиономия с развороченной головой. Хуже скримеров в тупых подростковых играх. Намджун на ужастиках так не пугается, а тут какая-то задохлая херня вылезла из-за поворота, когда он уже потерял бдительность — призраки играются по-черному.       Инстинктивно отскочив назад, Намджун палит из револьвера точно в лицо напротив — сложно промахнуться с полуметра. Призрак растворяется в воздухе, и рядом тут же оказывается Джин, дергая его в сторону крайнего в огромном помещении прохода.       — Реще беги к сектору! — подталкивает его старший, и они оказываются в огромном цехе с высоченными потолками, где в середине в ряд стоят разных размеров контактные чаны с облезшей на них краской. — В круг лезь и не высовывайся!       С одной стороны, Намджун обещал слушаться и не самовольничать, но, если он пальцы сложил в крест, обещание аннулируется, верно?       Намджуну нужно было думать быстрее, где могут быть кости, пока к Джину пристает навязчивое привидение, больше запугивая — словно намеренно промахивается по старшему швыряемыми предметами и позволяет подстрелить себя солевым залпом.       Выглядит так, будто не хочет навредить — хочет испугать.       Но летящий тебе в лицо стол или пульт управления смотрится достаточно устрашающе, чтобы не стоять на месте и уклоняться. Поэтому Джин разумно использует старое оборудование, делая его своей защитой от летящих в него стульев, обломков и бог знает чего еще.       Намджун заглядывает в чаны, многие из которых были настолько ржавыми, что некоторые крышки вообще не поддавались. Он все еще держит в голове советы Шивона.       «Люди непредсказуемы, и если человек прячет кости — это может быть что угодно, но чаще место, на которое вряд ли кто-то подумает»       Чаны были слишком очевидным местом, и тут уже бы давно нашли человеческий труп. Место должно быть для людей непримечательное, способное в себе держать запахи, недоступное для складчиков и ненужное — никто не должен туда лезть после остановленного производства. Куда можно спрятать труп так, чтобы никто не совался к нему?       Перерыть все шкафы, не привлекая внимания сложнее, чем пресловутая игра в прятки, которая все детство у Намджуна боком и травмами выходила. Лазить по старым шкафам и находить как дохлых, так и, бога ради, еще недобитых мерзких крыс-кошек-живность — вообще не самое лучшее в его жизни. Даже под огромной панелью его встретили только паутина и мерзкие многоножки. Ему вообще сложно понять, как Джин там умудряется не попасть под атаки и при этом умело обыскивать примеченные места.       Догадка осеняет Намджуна, когда он выглядывает из своего укрытия и смотрит на увесистые ящики около самой арки, через которую они зашли.       Печь.       Намджун обходит сбоку за оборудованием побоище Джина с обозленным привидением и осматривает внушительного размера печь, закрытую, как и большинство емкостей тут, навесным замком.       Джин выстреливает последним зарядом соли и оглядывается в поисках Намджуна, но не находит его там, где оставил, что моментально отзывается волной нервов и испуга. Он пропускает момент нападения призрака, когда теряет бдительность, но оказывается схваченным за шиворот и заваливается назад.       — Какого?.. — возмущается он, оборачиваясь, и видит Намджуна, нависающего над ним.       Призрак стоит напротив и сверлит Джина взглядом, но не двигается с места, лишь исчезая и появляясь с периодичностью в пару секунд. Глазами Джин находит белую линию буквально около своих ботинок — он подтаскивает ноги ближе к себе, чтобы не задеть границу из соли, разделяющую их с призраком.       — Мне безумно интересно, как ты устраняешь их один, потому что только что твое «плевое дело» чуть не снесло тебе голову арматурой, — беззлобно усмехается Намджун, пока старший поднимается и оглядывает внушительного диаметра барьер из соли, решая пропустить подкол мимо ушей.       — Ты что тут устроил? — не понимает он, глядя, как Намджун присаживается на корточки перед большим железным ящиком. — Я тебе сказал кружок сделать и сидеть, а не полсклада солью обсыпать…       — Если кости не в этой чертвой печи, — внезапно перебивает его Намджун, указывая пальцем на замок, — я готов неделю ходить в твоих розовых шмотках.       — Ты нашел кости? — Джин не успевает подшутить и возмутиться на тему своего стиля и опускается рядом. — Ты уверен?       — Нет, но если он не где-то в этом секторе, то куда еще можно запихать труп и не спалиться?       Джин недолго думает, потому что погода непостоянна, и любой сквозняк может сдуть солевой барьер, запуская к ним этого крушителя. На памяти Джина уже давненько не было таких буйных, а главное, безобидных призраков. Если бы он серьезно пытался убить, Джин бы уже сверкал синяками и кровоподтеками, а он цел и отделался лишь парой неудачных приземлений на уворотах.       Намджун передает ему отмычку — он затащил Джина сюда, потому что так и не смог сам отковырять замок. В его планах было самому пафосно сжечь останки, если они в печи, и выглядеть крутым, но навыки взломщика подвели, и замок насмешливо покачивался на своем месте.       Но Джину он поддался с первого раза, и крышка печи с грохотом упала на землю, являя ожидаемую картину: скрюченный в три погибели скелет, поломанный на несколько частей, лежит, скалясь вывернутой челюстью. Думать о том, как умирал человек, чей скелет в таком состоянии, Намджуну не хочется — становится слишком много чувства несправедливости.       — Полагаю, это он, — бросает Джин. Судя по его хмурому лицу, мысли у них с Намджуном были схожие. — Давай соль.       Призрак позади них стоял молча и смотрел, ноги его были в сантиметре от соляной дорожки. В глазах плескалась тоска и печаль — он все еще был человечным, тут налицо признаки оставшегося рассудка и ценностей. Он не убивал, никогда не желал зла, а калечил лишь случайно, когда запугивание не помогало избавиться от людей. Все, чего он хотел — уберечь от своей участи, мстил во благо и даже не убил владельца, хотя было много возможностей. Они все втроем здесь понимают, что выбора нет и так продолжаться не может, но всех их гложет сожаление, ведь изменить уже ничего нельзя.       Лицо Джина делается безразличным, выглядит уставшим, и он просто сидит на бетонном полу спиной к останкам. Он дает Намджуну зажигалку и розжиг из своего кармана.       — Сожги его, — просто бросает старший, не отрывая взгляда от стоявшего перед ним мужчины.       Сам нарушает правило, которому в первую очередь учил Намджуна — нельзя смотреть призракам в глаза.       Намджун понимает почему и не спрашивает, забирая из бледных рук гравированную зажигалку. Джин устал и вымотан; будучи таким, он просто превращается в один большой плюшевый кусок сантиментов. Намджуну ли не знать, если он так часто остается с ним надолго и видит количество работы, которое сваливается на охотников, особенно в городах с их дефицитом. На всю провинцию Кёнгидо насчитывается около пятидесяти охотников, не беря в расчет Сеул. Все рвутся в столицу или за пределы страны, не хотят сидеть на месте, но настолько беспечно относятся к последствиям, что Корея прослыла кладбищем сверхъестественного. Намджун помнит рассказы о времени, когда Джин только приехал на родину и, зачищая лишь Соннам, Кванджу и Ыйван, свалился через месяц, вынуждая Шивона лететь из Штатов и оплачивать счета за отлеживание в больнице.       Шивон по телефону просил Намджуна присматривать за учеником, переживая, что тот снова зароется в себе.       Джин бледный, и на лице у него скачут блики огня от полыхнувшего призрака, отчего кожа его кажется фарфоровой на контрасте с ярким пламенем. Кости горят, потихоньку затухая в стальной печи, оставаясь лишь маленьким пламенем, которое скоро погаснет. Намджун не понимает своего волнения.       Цели в жизни слишком долго отличались, чтобы понимать происходящее сейчас. Он не о призраках, не об охоте и даже не о том, что он только что жег чьи-то кости, присыпанные солью. Самое новое в его жизни — как раз-таки тяга к чужим эмоциям.       Джин сильный, способный постоять за себя, и достаточно взрослый, будучи старшим, он умеет заботиться о себе и — удивительно, будто природой дано — умеет заботиться о других. Намджун часто предоставлен сам себе, и проявление внимания к кому-то, кроме своей аппаратуры, для него не так просто, а Джин простой. Простой, словно живет как все, улыбается тепло, охотно, словно дальше возможностей у него будет немного. Джин открытый, как комната без крыши и двери — замечает мелочи, много говорит и ведет себя свободно. Но в какой-то момент в нем скользит что-то Намджуну непонятное, и он сковывается. Превращается в моток ограничений и делает это так незаметно, что, не будь глаза у него такие кристально-чистые, Намджун бы и не понял, что в настроении у старшего произошли перемены.       Снова этот скачок, резкая перемена, внезапное отчаяние в силуэте, и Намджун на затылке у него может прочитать, как усталость обрушивается сверху, задавливая силу воли и остатки желаний.       Намджун впервые замечает за собой боязнь прикоснуться.       Они видятся достаточно часто, ходят в бары и ошиваются на улицах Соннама. На глаза Намджуну вечно попадаются аккуратные руки, лежащие на столе, близко к нему на скамейке, дома у старшего эти руки умело управляются с ножами при готовке. Намджун рассматривает длинные пальцы — ладонь чуть более узкая, чем у него самого, но такое тонкое запястье —изящные руки, которым не всегда веришь, видя в них заряженный револьвер. Намджун засматривался часто, пропуская мимо ушей разговоры, и ловил себя на мыслях о касании. Но одергивал себя быстро, словно тронул горячий чайник, и делал вид, что даже не смотрел в сторону этих рук.       Это странно, непонятно и как-то по детски, но Намджуну ответ в лицо бьет неоновой вывеской в мозгу, а он сел к нему спиной, сам не зная, почему.       Размытые границы акварелью по воде расплылись слишком сильно, теряя свои изначальные задачи. Люди в окружении должны разделяться на разный уровень доверия, разный уровень симпатии, разные слои важности, но Джин выбился из каждого пункта на первые ряды незаметно, потому что казался привычным.       Намджун никогда не драматизировал особо события — что случается, то случается, а случиться может всякое. Он принял новую реальность не сразу, но и не тянул, разрешая себе выйти за рамки понимания вселенной в новую атмосферу. С детства он быстро приспосабливается, но быстро привыкать — не всегда хорошее качество.       Он к Джину привык, и как теперь выкручиваться?       С самого начала Джин влез к нему и запал, вызвал интерес к себе, не давая особых поводов. Намджун сам виноват, преувеличив чужое значение для себя, обосновался с этой мыслью, лелея, как комнатное растение. Не пресек сразу и получил сполна необоснованную тягу в чужую сторону, которую, возможно, придумывает себе сам, забывшись временными порывами.       Он оправдывает себя молодостью и думает, что это может запросто оказаться простым помешательством. Джин ведь взрослый, состоявшийся как личность, живет жизнью для Намджуна неизведанной совершенно, да и еще красивый настолько, что Намджун его принял за демона еще в самую первую встречу.       Незащищенный, открытый и спокойный, когда уснул так беспечно на намджуновом плече, он кажется чуть ли не эфемерным, прозрачным в своей усталой бледности, стоит солнцу бросить первые оранжевые лучи ему на лицо. Ресницы слегка трепещут под ярким светом, и он поворачивает голову удобнее, но не просыпается.       Руки так и тянутся, и Намджун поддается чуть-чуть, идет на поводу своих порывов и подносит руку к безмятежному лицу, едва ощутимо касаясь пальцами челки, чтобы убрать щекочущие лоб темные пряди. Те непременно спадают обратно — слишком короткие, — но он все равно проводит рукой еще раз, чуть смелее, задевая линию бровей. Невесомые прикосновения соблазняют на дерзость, и большим пальцем он проводит легким движением линию от тонкой переносицы до скулы, смахивая маленькую черную ресницу, а рука остается.       От контакта щекочет внутренности, по-новому ощущается тяжесть на плече, становясь незаметной. В какой-то момент кажется, что все эмоции — ошибка. Он смотрит на них сквозь призму юности и путается под большим количеством событий, заигрался в сказку, в которой оказался. Но все кажется правильным.       Все еще кажется правильным мистическое дерьмо с изгнаниями и убийствами, правильной кажется его завоеванная сцена, и Джин этот кажется во всем правильным в его жизни. Это чувство уверенности в хронологии событий преследует его с самого начала, когда он следовал за старшим, еще даже не зная имени и видя второй раз.       Этот сценарий не он придумал, но словно от своей руки писал.       Хорошо бы было поставить мозги на место, и действенным могло стать понимание, кто из них старший и взрослый. Но разница эта между ними такая же заметная, как между указательным и средним пальцем — словно бы ее вообще нет. Им ни внешне не дашь разницу в шесть лет, ни духовно у них нет какого-то возрастного непонимания из ряда «больше видел, дольше прожил».       Возможно, он не должен так смотреть, особенно когда обозреваемый не знает об этом. Но если отбросить на минутку все личные предрассудки, то почему нет? Намджун не предвзятый, потому что отношений как таковых у него не наблюдалось дольше, чем на одну ночь — он тоже человек, и гормоны у него свое в подростковые годы взяли. По крайней мере с тех пор, как он в семнадцать по пьяни переспал с парнем и отвращения не почувствовал, гендерные рамки в плане отношений у него значительно расширились. Времени на них, правда, не было.       Но сейчас и цель, к которой он привык, тоже перестала быть такой значимой и желанной. Он не достиг еще той известности, которой желал — быть артистом от имени нормального агентства было первым в списке желаний, он к этому и шел.       Пройденный путь не кажется ему напрасным, потому что сцена любит его так же, как он влюблен в нее. Теперь, когда он может говорить, показывать свою музыку и быть узнаваемым, дышать ему стало легче. Таких ожесточенных тренировок он себе не устраивает, потому что и без этого умеет многое, о чем постоянно слышит — о своем профессионализме, которого раньше не замечал. Он добрался до момента, когда пошел вверх по карьерной лестнице, а не топчется на месте, наконец обрел дорогу и знает, что все было не напрасно, чтобы были силы идти дальше.       Но дальше не хочется.       То, как есть сейчас, его устраивает. Он занимается тем, о чем мечтал, и это приносит заслуженный доход, музыка сопровождает его жизнь и остается неотъемлемой частью, он выступает, и его любят за дерзость и харизму с появлением микрофона в руках. Родители остались далеко в Ильсане, и Намджун не знает, как они, иногда скучает. Но не сунется к ним, потому что их жизнь без непутевого ребенка в его лице будет лучше — у него милая младшая сестренка, которая учится хорошо и наверняка станет гордостью, он уверен. У него небольшая однокомнатная квартира, купленная за бесценок. С самодельным ремонтом и выглядит она как одна большая комната с только одной потайной дверью сразу за уборной. В этой большой комнате он коротает ночи на кухне с книгами или за студийным столом перед микрофоном. У него не наблюдалось друзей, но много хороших знакомых в разных сферах и ему хватало, чтобы не чувствовать себя отшельником. Ему нравится место, где он живет, и как он живет теперь, когда все налаживается, и чувствует себя спокойно. Ему словно уже ничего не нужно.       Все амбиции перешли на желание касаться того, чего нельзя.       Джин — охуенный друг, которого у Намджуна никогда не было. Человек, его понимающий и пришедший внезапно, но наладивший все. Реконструировал развалины жизни, в которых гряз Намджун, неизвестно куда в итоге бы пришедший, если бы все шло дальше своим чередом. Влетел во всем розовом, прикрываясь черным визуалом, со своими дедовскими шутками, которых начерпал у шивоновских знакомых, и присел в середине сознания: смотрит с прищуром и ухмыляется по-доброму, словно сам искал Намджуна так же долго, как Намджун искал кого-то вроде Джина.       Статус «друг», бывший под большим вопросом, треснул и осыпался, потому что смысл Намджуну крутить себе нервы, если уже он не выкинет этот камень из своей головы. Процесс пошел, импульс выпущен, пора вернуться к самому себе и жить привычными правилами: если нравится — значит, твое. Надо брать.       Тяжелый вздох вырывается из груди, и Джин хмурится, начиная искать положение поудобнее и заваливаясь на Намджуна всем телом, как на матрац, на что тот решает заканчивать самобичевание и будит старшего. Тот дезориентированный и потерянный спросонья, но видит Намджуна и позволяет под руку вывести себя с набережной.       Намджун загнал себя в яму со звучным названием на «Л» и все еще не понимает, как оказался заинтересованным в ком-то настолько странном и нелепом, как Джин. Но когда тот хихикает, снова капризно падая на намджуновскую спину, Намджун думает, что улыбка вполне может компенсировать странности.