###
Намджун щелкает каналы по телевизору, развалившись на чужом диване. Хотя квартира Джина уже стала ему практически как родная. Своя квартира всегда была пристанищем, но чувствовалась как перевалочная база — словно он там прописался лишь на время. Все в ней обустроено под собственный вкус, соответствует предпочтениям, которые он воплощал, делая ремонт в аварийном помещении собственноручно: все эти полки, столы и диваны, стеклянный стол и кресло на балконе, рисунки на стенах — все оторвано от его естества. Но, даже будучи созданной персонально Намджуном, она никогда не чувствовалась больше, чем мимолетным помещением. У Джина светлые стены, не белоснежные, чуть выцветшие, противоположные темным обоям Намджуна. В середине зала широкий диван и внушительный телевизор, под которым как-то по-старчески лежит вязаный платок, Намджун давит усмешку на эти джиновские замашки. У Джина такая же планировка квартиры: большой зал, совмещенный с кухней, и спальня, но они чертовски разные. У Джина большая мягкая постель, на подобных которой Намджуну никогда не было удобно спать, вместо обычного ковра — мохнатая желтая швабра, щекотящаяся при ходьбе; у Джина на стенах нет рисунков, только парочка картин с неброскими фотографиями вроде натюрморта или цветов. Даже торшер, который стоит рядом с софой в углу зала, в виде небольшого дерева со светящимися цветами — Намджун не понимает такие предметы декора. Ему нравится минимализм и цвета потемнее, менее броские, чем акцентный оранжевый пуфик и прибитые на стену полки с книгами. Да и мебель он предпочитает кожаную всем этим мягким поверхностям. Только в таких условиях он может спокойно находиться. Но что-то идет не так. Цветастое дерево не кажется ему чем-то нелепым, оно даже находит отклик в его сердце, когда вечером он читал под ним на этой самой софе. Бархатный диван кажется до невозможности удобным, и вставать с него совсем не хочется, разве что перелечь на этот странный желтый ковер, оказавшийся отличным местом для релакса, если учитывать подогреваемый в квартире Джина пол. Здесь большие окна, прикрытые только прозрачным белым тюлем, чаще заправленным за края подоконника, так что доступ для солнечного света открыт в любое время. Намджун занавешивает дома все окна тяжелыми шторами и свет видит лишь искусственный, от лампы над столом и горящего монитора студии. Но свет льется в квартиру, визуально видимый в мелкой пыли, и Намджун потягивается, чувствуя приятную дрожь по телу — лучи совсем не раздражают. Ему нравятся эти бессмысленные фотографии на стенах, воздух, который пахнет тут чаем и книгами, а не улицей, которой пропитывается его жилье из-за вечно открытой двери на балкон. У Джина всегда тепло, всегда уютно, и непонятно, виноват в этом хозяин дома или удачное обустройство квартиры. Намджуну нравится шум из приоткрытой форточки, глупая передача по телевизору и особенно ему нравится Джин, копошащийся на кухне. Из гостиной видно всю кухню, отгороженную низкой барной стойкой. Джин стоит к нему спиной в очередной своей розовой футболке — сегодня она более светлая, чем обычно. На нем болтается незавязанный фартук в зеленую клеточку, пока сам он режет на кухонной доске овощи, намереваясь готовить Ччиге*. Прямо эталон хозяйственности и уюта. Намджун подпирает голову рукой и смотрит, довольствуясь моментом. Телевизор остался забытым и разговаривал сам с собой, потому что зачем слушать ящик, когда тут есть Джин, вечно ворчащий что-то себе под нос. Не так давно Намджун внезапно полюбил просыпаться под радио, включенное утром, потому что с ним в аккомпанементе шел мелодичный голос — Джин не умеет готовить молча, если играет музыка. Да и вообще делать хоть что-то молча, стоит включить радиоприемник. Намджун нашел прелесть в старом роке. От такого сентиментального и нежного создания как Ким Сокджин он ожидал предпочтения в сторону акустики и жанров кантри, попсы. Но Джин всей душой влюблен в баллады и рок семидесятых-восьмидесятых годов, который был его спутником на протяжении всей жизни в Америке. Он понял, что искал в этих песнях, слушая их в пабах поздно вечером. Это пьяные песни с открытой душой и неподдельным голосом, которые вытаскивают на поверхность никем не любимую правду. Реальность не хочется принимать, не хочется признавать слишком многие вещи. Трудностей порой столько, что они, кажется, медленно разрушают у основания. В этих песнях правда, которую часто не хотят знать. Но разве жизнь заканчивается на этом? В прошлом скрываются отражения нашего настоящего. Прошлое — как серебряное напыление у зеркала, без него настоящее стало бы обычным прозрачным стеклом. Но прошлое дает нам возможность увидеть, кем мы стали на самом деле. Однажды под негромкий мотив группы Канзас Намджун вспоминал свои мечты, чтобы понять, чем они являются для него теперь, когда он уже не хочет большой сцены и национальной популярности. Но в конечном итоге так и пустил их пылью по ветру, потому что и правда никогда не купит продолжение своей жизни ни за какие деньги. * Он готов так пролежать тут долго, забивая на галдеж репортера на экране, и смотреть на отточенные движения рук, рассматривать красивый профиль и слушать, как через раз Джин возмущается, что-то ему рассказывая. Намджун наверняка выглядит глупо, когда просто поочередно угукает и кивает, как китайский болванчик. Намджун пропускает отдельный пунктик на розовый цвет, который ему вообще не нравится ни на ком или чем другом, кроме Ким Сокджина — господь создал этот дурацкий цвет только для этого человека. Как будто он на радужном пони с небес спустился, ну настолько девчачий цветочный принт у него на футболке. Неброская улыбка сама лезет на лицо, даже при понимании, что он сам себя топит. Так себе хочется оплеуху залепить, но он забывает об этом каждый раз, оказываясь тут. Если он и решит все исправить, то дорога назад уже будет чертовски сложной, ведь он привык. Привык ко всему этому настолько, что жизнь, которой он живет, кажется ему действительно родной. А эта квартира ощущается домом просто потому, что в ней есть один определенный человек. Чувства растут в геометрической прогрессии. Намджун даже не думал, что сентиментальщину однажды сравнит с высшими науками. Но он даже отрицать не будет, насколько ему нравится то, как сейчас выглядит его жизнь — самое комфортное и приятное существование за всю его недолгую жизнь. Мирные квартирные шумы сотрясает громкая трель джиновского мобильника, и тот, мило вытирая одну руку о кухонное полотенце на своей шее, подсовывает телефон под ухо, придерживая плечом, чтобы вернуться к нарезке. — С чего ради я удостоился чести звонка самого… — начинает он саркастично, но замирает и тон его меняется, — что? Намджун подрывается с дивана, когда лезвие ножа внезапно громко ударяется о доску, и телефон выскальзывает, стоит Джину дернуть плечами. Тот шипит, подхватывает устройство и остервенело смотрит сквозь воздух, будто сжигая взором звонящего. — Что ты сказал? Намджун молча смотрит на него, вслушиваясь в голос из динамика, но не может разобрать ни слова. Не выходит даже понять интонацию, примерно по эмоциям разобрать суть разговора. Но он наблюдает, как медленно меняется у Джина выражение лица. Дыхание у него замедляется, и глаза замирают, словно стеклянные, пустеют в одно мгновение, делаясь похожими на искусственные. Рот у него приоткрывается в немом вопросе и тут же захлопывается, испуская только какой-то тихий хриплый звук. Он заваливается назад и почти вынуждает Намджуна вскочить с дивана и бежать ловить, но опирается на столешницу и судорожно выдыхает. — Ты же шутишь, верно? — голос его тихий и надломленный, дрожит совсем немного, словно тот пытается себя контролировать. — Это снова ваша очередная глупая шутка, вы вечно издеваетесь надо мной. Но на другом конце из динамика Намджун слышит особенно громкий возглас, от которого Джин вздрагивает, плечи его напрягаются, и последняя искорка надежды в глазах гаснет, почти визуально опадая пылью. Голоса в динамике затихают, и лицо у Джина непроницаемое. Намджун не понимает, что могло случиться, но тут же поднимается: Джин неожиданно начинает смеяться. Громко и так надрывно, как смеялись душевнобольные в клинике, куда Намджун ходил навещать своего дядю, еще живя с родителями. Этот сорванный с души смех льется с затуханием и превращается в тишину, когда Джин закрывает лицо руками и оседает на пол, проводя ими по волосам. Намджун тут же оказывается рядом и ловит слабую ладонь в свою, отмечая маленькую, едва заметную дрожь. Ладонь остается в его руках, но Джин все-таки почти садится на светлый паркет — Намджун резким рывком возвращает его на свой уровень. В глазах напротив плещутся страх и отчаяние, он бегает взглядом по лицу Намджуна словно в поисках ответов на свои вопросы, ищет какого-то утешения или слов поддержки, а Намджун не понимает. Он пытается хотя бы логически догадаться, что произошло, но он не экстрасенс и мысли не читает. Как ему сейчас спрашивать, когда Джин выглядит так? Снова вспоминает про свою сдержанность и выхватывает руки, прижимая к себе, глаза опускает в пол и моргает часто, царапает заусенцы на своих аккуратных пальцах. Широкие плечи кажутся Намджуну меньше, и сам Джин словно сворачивается на его глазах, закрываясь в себе. Потому что снова не хочет быть обременительным — Намджун видит его насквозь. Вслух ему не говорили, но догадаться помог Шивон. Отстраненность и молчание, свойственные старшему в упадках — следствия неловкости в доверии. Джин общительный и честный до тех пор, пока дело не доходит до его подноготной: мысли, проблемы, переживания — все, что он боится доверять кому-то, кроме себя. Джин таким вырос и так воспитал себя сам, вопреки шивоновским попыткам вбить в подростковую голову, что доверять кому-то можно, если правильно выбирать. Шивон не виноват, что не вышло. Они оба понимают причины — рухнувшая жизнь не проходит бесследно. Джин остается собой и сохраняет в себе лучшие качества человека, даже если отрицает. Но из детства выработал привычку закрываться. Намджун не знает, как подступиться и спросить, в то время как тишина уже начинает казаться давящей. В зале все еще негромко вещает новости телевизор, а конфорку Намджун сразу выключил, как только подошел, и та теперь молчит. Он осязает, как чужой рассудок ускользает в бездну, тонет в собственных мыслях, укутывает полотном эмоций и душит, отнимая все силы. Неожиданно (даже для него самого) руки Намджуна сами тянутся к старшему и обхватывают лицо, вынуждая поднять голову. Джин мелко вздрагивает и загнанно смотрит, напоминая побитую зверюшку, глядящую из угла клетки. Намджун всматривается и сканирует, стараясь включить внутреннего психолога, но тот машет ручкой и уступает место какой-то нерациональной личности, под интуитивным руководством которой мягко притягивает на себя и заключает в несильные объятия — на случай сопротивления. Но вместо него только крепкая хватка на футболке и шумный выдох, щекочущий шею.###
— Я не знаю, Джинни, я сам, блять, видел своими глазами, как ему голову выкрутили на сто восемьдесят, он прямо при мне упал, и всё. Я уже, блять, не помню, как меня самого вытаскивали, но Чонсу сказал, что они его забрали. Джин молчит и хочет посмеяться над очередным пранком Хичоля. Только вот слова не лезут и застревают на уровне связок, словно сорванных и утративших свои функции. Он чувствует, как медленно в груди оседает что-то маленькое и острое. — Ты же шутишь, верно? — Джин собирается и все же возвращает контроль над собой, плохо узнавая собственный голос. Он просто старается удержать трепещущую внутри надежду. — Это ваша очередная глупая шутка, вы вечно издеваетесь надо мной. Последние его слова звучат особенно жалко, словно он вот-вот заплачет, но это не так. Над чем плакать, если это всего лишь очередной розыгрыш? — Да кто с таким, блять, шутит! — повышает голос Хичоль, впервые прикрикивая на Джина за долгий десяток лет. Он тут же нервно выдыхает в трубку и сбавляет громкость. — Я не меньше тебя сейчас растерян и боюсь, хорошо? Я должен был сказать тебе, что происходит, но я не верю, что все вот так просто, это же Шивон, — Хичоль сам пустил сдавленный смешок, непонятно кого пытаясь утешить — Джина или себя. — Разве он помрет просто так? Джин не знает. Он слышит подступающую истерику внутри себя, перекинувшуюся на него с охваченного паникой Хичоля. Джин хочет отвечать, но жизнь его словно остановилась. Он теперь не уверен. Он рушится. — Черт, Чонсу тут. Я позвоню тебе вечером, мы собираемся вернуться туда впятером. Короткие гудки дают Джину условный сигнал, как выстрел пистолета на старте — в этот момент он ломается. Уверенность дает трещины и руинами крошится, стаскивая в бездну за собой все. Уверенность была фундаментом его личности, который теперь распадается. Маленькое и острое внезапно кусается за сердце и микробом двоится, цепляясь за жизненно важное — больше никак не объяснить эту тупую боль. Осознание и принятие одной волной окатывают его холодом, по спине пробегают мурашки, и пробирает ознобом. Заплакать хочется, а слез нет совсем. Такое ведь было однажды. Джин знает и понимает, что происходит: первая реакция на потерю. Эта совокупность чувств и мыслей — всего лишь защитная реакция, пока реальность из него вырезает куски. Невольно в голове проскальзывает мимолетный вопрос «почему?». Почему именно Джин и почему именно его жизнь приглянулась судьбе как груша для битья? Почему он должен терпеть потери и истрачивать себя на эти боли внутри? Он смирился с тем, что его жизнь пошла по наклонной, когда всю его семью перегрызла клыкастая человекоподобная тварь. На то, чтоб отпустить прошлое, у него ушло шесть лет, которые он пытался понять, кто он и чем заслуживает все это. Убитые на самотерзания шесть лет, когда он не знал, может ли верить хоть кому-нибудь, если у него буквально никого больше нет. Он был один и ощущал себя самым маленьким человеком на планете, не чувствуя себя живым совершенно. Если бы он умер, никто бы не заметил, если бы оказался в больнице — всем было бы все равно. Его не держало ничего, что останавливало бы людей от прыжка с моста или броска во все тяжкие. Хотя какие там тяжкие в тринадцать-то лет. Слезы и отчаяние сменились злобой. Тогда он принял неверное решение наполнить себя не теми эмоциями, но ненависть и гнев были единственным, что толкало его жить дальше. Все темные времена в его жизни, где он действительно существовал в кромешной тьме, должны были закончиться, но почему сейчас он снова не видит ничего вокруг себя? Джин помнит, когда впервые снова почувствовал это человеческое чувство — важность. Она вытесняла бушующую ярость в груди и оставляла после себя тихую гладь, убивая обиду на весь мир и все вокруг. Он действительно угодил в больничное крыло школы, в которую его засунул Шивон — подрался с одноклассником. На него смотрели с презрением и снисхождением, когда угрожали звонком родственнику и говорили, что сейчас придет его опекун, и они выберут наказание. Джин как сейчас помнит, насколько ему было все равно на их слова, потому что он был уверен, что Шивону глубоко плевать на него и его существование. Они ругались с ним почти каждый день, Джин вел себя максимально по-свински, насколько может вести себя ребенок, чья психика пошатнулась в попытке мобилизовать все защитные рефлексы. Но Шивон пришел и вальяжно зашел в учительскую, осматривая в дверях разукрашенное лицо Джина. А он, дурак, тогда показушно отвернулся и намеренно пялился в одну точку. Учительница переврала всю историю, рассказывая только то, как жестоко Джин избил мальчика, и тот теперь лежит в медпункте с рассеченным носом и бровью, как кровь едва ли не фонтаном струилась у него разве что не из ушей, и что Джина срочно нужно отправить на воспитательную профилактику. Конечно, никто не собирался слушать его версию, никто не спросил его о причинах драки, ведь он не приличный милый мальчик из состоятельной семейки, чьи родители пихают в фонд школы денег больше, чем вкладывает в нее директор. Он просто сирота, которого воспитывает абсолютно незнакомый ему мужчина — позор общества и школы в глазах всего преподавательского состава. Шивон все время этой исповеди сидел молча и беспристрастно смотрел на экспрессивную преподавательницу, чем немного поумерил ее пыл. Она сбавила обороты ближе к концу своей пламенной речи, когда все еще не наблюдала реакции на чужом лице. Но Шивон развернулся к нему и с таким же непринужденным лицом спросил: — Ну, я так и не понял, ты за что ему врезал-то хоть? Мысли у Джина замирали, и он смотрел на Шивона, как будто увидел в первый раз, и неуверенно проговорил: — За то, что он вещи мои в окно собирался выкинуть. — Пф, ну так и правильно, надеюсь, ты ему хоть нормально врезал, а не вот таких же нелепых пощечин надавал? Чувствовать кого-то на своей стороне было таким забытым. Отставляя злобу и паразитирующие на сердце обиды, он снова смог посмотреть на мир взглядом себя прошлого, чью жизнь еще не трогала трагедия и драма. Перед ним был человек с очень искренней улыбкой и озорством в глазах. Куда бы Джин попал без Шивона? К самым дальним родственникам, плевавшим на его существование с высокого забора? На улицу и помер бы в какой-нибудь канаве? Да где бы он ни оказался, Шивон вернул ему уверенность в жизни и человечность, не дал вырасти монстру внутри него. Шивон помог ему продержаться и научил жить дальше, когда все вокруг, казалось, идет против тебя. Если не будет Шивона, то кто останется у него? Джин не допускал, что с Шивоном может что-то случиться, потому что он всегда был рядом. Он как бессмертный вылезал из самых нелепых и дурацких ситуаций, и куда бы ни пошел — непременно возвращался. Не отставал от Джина со своими тупыми разговорами и даже сейчас, когда ему чертовых двадцать шесть лет, он звонит ему и по полчаса на мозги капает своими нравоучениями. — Да хоть пятьдесят тебе будет, кого мне еще доставать? Джин ухмылялся про себя. И правда, кто, если не он? Кому он, кроме Шивона, сдался в этом большом бескрайнем мире? Хичоль видел, как Шивона убили, даже если сам этого не признает. Хичоль сказал, что Шивон лежал замертво прямо перед ним. Джин хочет сделать хоть что-нибудь. Но все, что в нем осталось — сплошное ничего. Звон в ушах кажется тишиной, а внутри так гулко и пусто, что, если бы он мог крикнуть в себя, то эхо раскатилось бы по руинам его личности на пару минут. Но он даже внутри кричать не может, застыв вместе со временем. Он хочет сесть на пол, потому что больше не за что держаться. Снова это чувство внутри, от которого он защищался в детстве агрессией. Такое банальное, приевшееся одиночество. Его подхватывают за руку и тащат наверх, вынуждая стоять, снова прислонив к кухонным тумбам. Намджун. Он уже и забыл, что не один в своей квартире. Намджун выглядит запутанным, не понимая, что происходит, и Джин вспоминает, что все это время просто молчал — как младший должен был понять? Джин хочет объяснить, но сам запутан круче новогодней гирлянды в сочельник. Джин вглядывается в глаза Намджуна и ищет, за что ухватиться. Эмоция, мысль, желание — что угодно, лишь бы что-то, за что можно держаться и не упасть. Шивон говорил, что достаточно маленькой причины, чтобы сделать ее непрочной, хлипкой, но опорой, устоять на ногах. Джин ищет, но видит только отражение самого себя, смотря сквозь призму шока и отчаяния. Не может увидеть ничего, снова окунаясь в темноту. Он хотел сказать, хотел попросить помощи, но страх дергает его за поводок назад и запирает в своей реальности. Джин одергивает себя от рук, сжимающих его предплечья, и взгляд свой устремляет вниз, даже не видя, куда смотрит. Он снова боится, снова чувствует холод, с которым подкрадывается к нему сзади неопределенность, чувствует петлю-скованность, которую она набрасывает на его шею, ожидая момента, когда Джин ринется искать утешения в других. Недоверие, отвращение к прикосновениям и поддержке — никому это не нужно, никто не хочет терпеть чужие проблемы. Он снова чувствует себя лишним в этом мире и хочет исчезнуть, потому что даже ненависть не дает за себя ухватиться, искорененная однажды и навсегда Шивоном и его воспитанием. Последняя капля надежды обращается птицей и сгорает, даже не успев взмахнуть крыльями. Надежда на нормальную жизнь, на спокойствие, на важность, за которой он так гонялся с момента, как лишился всего в один миг. Джин падает, так и не находя в себе малейшей вещи, ставшей бы его маленькой опорой. Его словно будят ото сна ладони на его лице, слишком теплые для охватившего холода. Чуть вздрогнув, Джин моргает, возвращенный в реальность, и перед ним все тот же Намджун, но в глазах у него беспокойство, намешанное с чем-то, чего Джин не может понять. Что-то мягкое и осязаемое через пальцы на его щеках, теплое, как огонь в камине холодной зимой, и такое же захватывающее, как восторг или хорошее кино. Мысль пролетает незаметно, когда, легонько притянув за плечи, теплые руки скользят по спине и втягивают в объятия. Такие ненавязчивые и легкие, словно ему дают выбор, остаться или отстраниться. Но Джин чувствует тепло, словно он, укутанный в плед, вдруг выпил чашку горячего чая — оно захватывает и внутри у него разливается чем-то светлым и щекочущим, разгоняет темноту и скользкую неуверенность с ее ошейниками из сомнений и страхов. Все не кажется таким страшным, таким пугающим, как минуту назад, и Намджун медленно вытаскивает его из глубины, возвращая способность дышать. Напряженность сползает с плеч, и Джин шумно вздыхает, вместе с воздухом выдыхая тяжесть, ушедшую изнутри. Ему вдруг стало так просто и легко, словно бы он вдруг научился летать. Но, избавившись от всех своих наваждений, он ощущал внутри только голое горе, не обрамленное защитными реакциями и не прикрытое аффектным состоянием. Осознание большой видной мыслью приземлилось на его голову, и внезапно сердце бьется с острым уколом. Джин хватается, находя намджунову футболку, сжимая ее где-то в районе лопаток. Ему стало жаль, что он хотел просто так оставить все и исчезнуть, когда тут остались бы те, кто его помнит: Шивон принес не только веру, но и новую семью. Большую и своеобразную, пускай и не родную. Ему горько от колючей мысли о том, что Шивон ему больше не позвонит подразниться, какой Джин криворукий; не прилетит внезапно в шесть утра с Хичолем и не надает подзатыльников за простенькое дело, которое Джин благополучно завалил. И ему так стыдно перед Доёном, что он был готов настолько легко оставить жизнь, которую ему сохранили слишком большой ценой. Вот теперь Джин очень хочет плакать от собственной дурости и от новой потери, которую снова придется пытаться пережить. Намджун не улучшает ситуацию, когда уплотняет кольцо из рук и одной гладит волосы на затылке, пытаясь успокоить — только растрогал раненую душу еще больше, становясь последним катализатором для слез, рвущихся с ресниц. Джин находит себе местечко в изгибе чужой шеи и чувствует себя на правильном месте: в этом городе, квартире, в этих руках, гладящих его дрожащие плечи. Это должно успокаивать, но имеет только обратный эффект. Джин так не хочет его отпускать. Он плачет как девочка над сопливым фильмом, но сейчас впервые чувствует себя с кем-то рядом настолько, что не проскальзывает ни одной мысли о том, что он мешает. Намджун неразборчиво шепчет ему на ухо, а он не слышит, воспринимая только факт того, что Намджун просто есть и держит его очень крепко, позволяет делать себя опорой. Сейчас так необходимо было знать, что он не один — Джин уже забыл, каково это.###
Постепенно его слезы начинают заканчиваться. Вся футболка у Намджуна наверняка мокрая — Джину немного неудобно за это. Ему также неудобно за свою минуту слабости, за свои слезы и за то, что он так вцепился в человека — теперь ему слишком неловко, и он жмется сильнее, лишь бы не показывать лица — выглядит наверняка сейчас как Вендиго* на выгуле. Намджун чувствует перемену: — Ты как? Подотпустило? — он намеревается отстраниться, но Джин крепче сжимает кулаки и лица не поднимает, и Намджун усмехается. — Ты там заснул? Он отцепляет старшего от себя, даже сопротивление не спасает Джина, он только и может, что отводить глаза куда угодно, но не на Намджуна. А тот веселится чужому смущению, вновь беря лицо Джина в свои руки и большими пальцами стирая влагу со щек, чем еще больше вгоняет в краску. Джину аж самому от себя тошно, насколько ему нравятся такие простые касания. — Вот видишь, все хорошо, — Намджун улыбается своими ямочками и руками скользит на плечи, чуть встряхивая. — От заплаканных футболок еще никто не умирал, верно? Джина бьет оглушительно, и он снова вспоминает. Шивон — непонятно, живой или мертвый — валяется где-то в логове вампиров, пока он тут заранее льет крокодиловы слезы о его упокоенной душе. Сомнения всегда заставляют его тормозить с выводами, и сейчас он словно стоит на перепутье дорог и не понимает, что чувствовать и в какую сторону мыслить, строить предположения. Чего только стоит разница: ему гроб заказывать или готовить деньги на билет, чтобы прописать Шивону по первое число за потраченные нервы. И от мыслей о первом варианте у Джина сердце пропускает удар. Намджун все еще смотрит на него выжидающе, когда ему объяснят происходящее. Джин задумывается над тем, кто они друг другу, чтобы Намджун выслушивал все то, что он хочет сказать. Джин не уверен, может ли без последствий начать говорить. Скорее, можно ли ему доверится Намджуну вот так, чтобы начать вновь стирать грани между ними? Но Намджун сдвигает его сомнения в сторону: — Если ты не хочешь, можем не говорить об этом и просто сделать вид, что ничего не было. — Шивон пропал, — выпаливает Джин быстрее, чем успевает подумать о том, что сказать. Джин рассказывает, вываливает все сразу — как ограничение сняли. О том, что сказал Хичоль, как у них все должно было быть и как случилось. Что ему страшно, потому что ближе, чем Шивон, у него не осталось людей. Озвучивать эту слащавую мысль вслух так не хотелось, но это была правда, которая билась у него внутри. Это неловко — выражать свои мысли вот так, если обычно даже написать о таком многим сложно, не то что говорить в лицо. Это выглядит так, словно Джин просит жалости, просит быть к нему привязанным и пожалеть, но он не хочет получать это таким образом — выпрашивая. Он не хочет казаться никчемным. Но Намджун не смеется и не дразнится. Его руки все еще на плечах Джина и так просто вновь притягивают расслабленное тело, закутывая в новую порцию понимания и теплоты. У Джина светлеет на душе, он поддается мягким ладоням, одергивая себя от мысли, как ему приятны чужие касания и как он не против вот так лечь на диван и чувствовать руку в своих волосах до тех пор, пока не заснет. — Они со всем разберутся, прекрати накручивать себя. Намджун неожиданно поддается порыву и оставляет на виске у старшего мимолетный невесомый поцелуй, задержавшись губами всего на пару секунд. Нежное прикосновение действует на Джина сродни снотворному: ему позволяют внезапно быть таким слабым и уязвимым, когда он зареванный и заикающийся, в домашнем кухонном фартуке, и за его спиной недоваренное Ччиге. Джин расслабляется в намджуновских руках и обмякает. — Ясно, — констатирует Намджун и смеется, держа старшего на своих двоих, — кажется, кому-то пора пойти прилечь. — Прости, — просто говорит Джин, когда они идут обратно на диван, где Намджун смотрел телевизор. Канал сменяется с новостного на что-то более спокойное, что не будет их сильно отвлекать от разговора, но разбавит тишину в доме. Намджун сразу же разваливается на подлокотнике, пока сам Джин неловко садится на край, словно не в своем доме. — Прости. Джин повторяется, говоря серьезнее и больше с сожалением. Ему привычно просить прощение за чужое неудобство. — За что? Немного сомневаясь, за что конкретно он извинился, если причина не одна, он абстрактно указывает на свое лицо: — За это. — За то, что ты ниагарские водопады разлил, или за то, что выглядишь как жертва атаки слезоточивым газом? — На себя посмотри, когда к плите подходишь. Я все еще помню, как попросил тебя нарезать три луковицы. — Один-один. Слова ненадолго заканчиваются, оседая тишиной в комнате. Телевизор все еще работает, но Намджун не переключает канал — идет что-то про животных, но он смотрит на экран слишком сосредоточенно, словно намеренно избегает посмотреть вокруг. — Ты можешь говорить мне. Намджун первым нарушает молчание, все еще не поворачивая головы. — Что? — переспрашивает Джин, не понимая, — о чем? — Обо всем, — жмет плечами младший и все-таки поворачивается к нему лицом. — Проблемы, мелочи, хуелочи, о чем можно еще переживать-то там? — он откладывает пульт в сторону, делаясь увереннее, когда сформулировал свою мысль окончательно. — Просто не оставляй в себе. Я здесь, чтобы выслушать тебя и поддержать. Не стесняйся меня. Ты никогда не будешь мешать мне. Это именно то, что Джин хотел услышать. Надеялся, но не думал, что действительно услышит. Он поворачивается к Намджуну, и тот привычно смотрит в глаза пристально, словно нарочно ждал, когда Джин повернется — он всегда делает так, когда хочет доказать, что говорит правду. Выставляет себя для Джина на показ, мол, вот, смотри и попробуй найти тут подвох. Джин всегда пытается найти и не находит. В глазах напротив снова искренность, но есть вещи, которых Джин не может разобрать. Их не было до этого, но сейчас ему кажется, что всегда были, просто он сам никогда не обращал внимания. Недоверие играет злые шутки, когда носишь его, как темные очки, на постоянной основе. От Намджуна часто ощущается чувство, похожее на осторожность, заботу, но он всегда выглядит таким уверенным и стойким, будто говорит самые известные и общедоступные истины. В такие моменты Намджун вообще не выглядит двадцатилетним парнем, когда на его лице серьезность, а взгляд ясный и спокойный. Иногда кажется, что он по развитию даже постарше Джина. Забавное раздвоение личности, из-за которого Намджуна сложно понять. Он халатный и беспечный, у него нет чувства стыда, и Джин думает, что также частично от младшего сбежала совесть. С ним легко идти на самые глупые и бессмысленные вещи, вроде побега от разъяренных байкеров, чей ряд байков они снесли перед входом в один местный паб. С Намджуном очень просто развеяться от приевшихся будней, потому что он увлекает своими разговорами в середине ночи по темной улице и улыбками, сопровождаемыми двумя глубокими ямочками на его щеках. Намджун живет в свое удовольствие, не имеет ничего, но выглядит так, будто бы обрел все. Возможно, дело в том, что они оба немного изменили свои жизни, встретившись однажды под мостом. Джину уже не кажется, что работа у него раздражающая. Он любит то, чем занимается, его способ заработка, бесспорно, по интересу встанет наравне с медициной и космологией. Каждую неделю узнавать новых существ и чему-то учиться сложно, но это бесспорно стоит этих усилий. Но в любой профессии бывают времена упадка, каких-то необоснованных депрессий и желания лечь в кровать, чтобы в ней же тихо помереть. Последний год Джин столкнулся с этим — всё шло не так, как он хотел. Он не любит Корею и не хотел сюда возвращаться, ему не нравится ездить на новой иномарке Honda, когда в Америке у него остался его внедорожник Renault, на котором он ездит с совершеннолетия. Все вокруг кажется неудобным, неправильным — раздражает и вынуждает делать через силу. Сейчас не так. Недовольство и дискомфорт незаметной вуалью слетели с головы, словно унесенные ветром. Работа перестала напрягать одним своим упоминанием, а Корея не кажется адским котлом, куда он очень не хотел возвращаться. Он не ездит на машине, потому что постоянно ходит с Намджуном пешком и использует авто только для работы. Улицы Соннама приобретают новый вид: Джин замечает милые дворы, в которые его заводит Намджун в поисках тихого места, находит прелесть в красивом небе и корейских барах, где все есть частичка Америки в интерьере и песнях. Джину всегда что-то не нравится, он привередливый и на самом деле очень капризный во многих аспектах, хотя выглядит уступчивым и добрым. Намджун уже, казалось, повидал его со всех сторон и до сих пор ни разу не упрекнул. Терпение у Намджуна хрустальное, если есть вообще. Джин знает, что если младшему что-то резко не нравится, он так же резко об этом говорит сразу же и прямо в лицо. И Джин не понимает, почему не слышит грубых слов в свой адрес, будучи таким. Таким неправильным и раздражающим. «Ты никогда не будешь мешать мне» звучит как «ты меня устраиваешь со всем этим». Джин вынужденно давит в себе улыбку, лезущую на лицо, и сжимает губы тонкой линией. Сложно сомневаться в Намджуне и его взгляде. Джин разрешает себе думать, что нашел опору. Одну из самых надежных. Даже если до конца не хочет признавать свою зависимость. — Прямо второй Шивон. Намджун усмехается, вновь возвращаясь к телевизору: — Мне пока еще не сорок. — Как сказать, иногда так тебе как будто все пятьдесят, — прыскает в кулак Джин, все еще припоминая, как Намджун по-пьяни устроил ему курс философии Маркса бесплатно и без регистрации. — Давай поговорим о твоем чувстве юмора и той шутке про божий коровник. — Не смей трогать мои шутки! Я достаточно мужественен, чтобы бить тех, кто выше меня. — Для таких заявлений тебе стоит сначала сходить умыться, — усмехается Намджун. — Боже, прекрати тогда смотреть на меня, — обреченно стонет Джин, закрывая лицо ладонями, — я знаю, как выгляжу сейчас. — Я шучу, — Намджун убирает одну из ладоней от его лица, останавливаясь взглядом на чужих глазах, — ты красивый. Он все еще держит руку Джина в своей и смотрит с только ему известным взглядом. Но у Джина кончики ушей горят каждый раз, когда Намджун выдает что-то подобное. Такое смущающее. Еще и руку его так аккуратно держит, что отбирать не хочется. И Джин решает оставить все как есть, расслабляется и садится удобнее. Напряжение отпускает его плечи, позволяя откинуться на мягкую обивку, зажимая между спинкой дивана и собой ногу Намджуна. Телевизор привлекает внимание младшего, и он щелкает пультом каналы, выискивая ему нужный. Джин обращает внимание на их руки — держать Намджуна за руку чувствуется чем-то естественным и правильным. Его ладонь в целом смотрится так правильно, когда он решает поэкспериментировать и переплетает их пальцы. Джин не страдает от вегетососудистой дистонии, но руки Намджуна всегда кажутся ему теплее собственных. Он смотрит за реакцией, а Намджун выглядит так, будто все в порядке нормы. Мелькает мысль, что они не могут вести себя таким образом и это недопустимо, но, как говорит Намджун, нахуй Джин выкинул эту мысль, потому что ему это нравится. Ему не хочется думать об этом сейчас, когда все вокруг располагает к забытому восторгу внутри. Тихая молчаливая радость, которую чувствуют оба, не говоря ни слова. Джин все еще не хочет отпускать чужую руку, закидывая один локоть на спинку дивана, укладываясь на собственное предплечье. На кухне все еще стоит недоваренное Ччиге, на доске брошенная зелень, которая, скорее всего, засохнет, если он оставит все это сейчас так. Но важность этого стоит около десятого места, когда как на первом сейчас красуется уютный диван и теплые руки. Глаза закрываются сами собой, и Джин обещает себе подремать совсем немного, чтобы не пропустить звонок Хичоля, а в следующую секунду проваливается в сон.###
Хичоль ни на грамм не верит, что Шивон просто так взял и помер. Это даже ему самому через раз кажется маразмом и отрицанием реальности, он долго молчал, пока все обсуждали план действий, он думал и решил, как выглядит реальность. Он думает, и все произошедшее за последнюю неделю у него сходится, кроме того факта, что Шивон убит. Даже сложно сказать, что это за гранью понимания, просто сама ситуация смерти настолько дебильная, что не укладывается. Они разошлись буквально на десять минут, и за такое количество времени Шивон якобы успел залезть вглубь здания, где-то подцепить огромный хвост, при том что сам Хичоль не встретил ни души на этаже, так еще и позволил себя убить, хотя может при желании положить привидение, оборотня и ракшаси одновременно. Они все втирают Хичолю, что этот перекачанный шкаф с опытом в тридцать лет работы просто так полег под парочкой вампиров? Да Хичоль быстрее поверит, что Шивон в бабское шмотье на выходных переодевается. — Заткнитесь, блять, — рычит он в сторону притихших друзей и резко поднимается с земли, — он не умер, я знаю, что он жив. Сожалеющие взгляды бесят его еще больше осуждающих. Он доказывает обратное вечером на собрании, доказывает ночью Чонсу и утром на сходке. Все, кто видел лежащего Шивона, утверждают, что шея у него точно была сломана, а Хичоль гнет свою линию, и гнет достаточно агрессивно. Он устал, перенервничал и хочет спать, угнетенный всем происходящим и тремя бессонными днями ранее. Но стоит ему намеренно лечь, как в голову лезут планы, догадки, сами собой строятся теории о том, что могло случиться. Куда делось тело? Почему забрали, если уже убили? Где теперь прячутся, если мест для пряток, которые не были проверены, уже не осталось? В итоге получается только подремать около получаса и так же нервно просыпаться, как и засыпал. На него смотрят с недоверием и уже не воспринимают всерьез. На собрании смотрят снисходительно и аккуратно отмахиваются, в один момент он срывается и вскакивает прямо из-за стола, говорит, что сам со всем разберется, раз его отказываются слушать. Уже в мотеле его перехватывает Чонсу, хватая за локоть и вырывая из рук сумку, в которую Хичоль сбрасывает вещи. — Ты что творишь, придурок, тебе сколько лет? — серьезно говорит он, пока Хичоль пытается вырвать сумку из его рук. — Отдай, пока я тебе не врезал, вы просто все отказываетесь видеть правду, — Хичоль потратил последнюю каплю своего терпения, и контролировать себя сейчас уже просто-напросто даже не пытается. — Чонсу, я не посмотрю, что мы друзья, отдай мне блядскую сумку. Неожиданно кулак прилетает прямо в челюсть Хичолю, и глаза у него округляются. Чонсу ему врезал. Этот Чонсу, который у них самый сдержанный и безобидный. Он только что прописал Хичолю по лицу. — Это ты отказываешься видеть правду, Хичоль! — Чонсу повышает голос, все больше отходя от образа, ведь выглядит как божий одуванчик еще с подростковых лет. — Прекрати вести себя как пятнадцатилетний и успокойся уже. Ты в зеркало себя видел? Выглядишь как сбежавший псих моей троюродной тетки, конечно, тебе уже никто не хочет верить. — Да вы и не верили! — отчаянно кричит Хичоль, выдыхает и опускается на кровать, хватаясь за голову. — Вы и не верили мне с самого начала, все говорили, что он умер, хотя я пытался сказать, что это не так. Я, блять, говорил вам, что не мог он умереть так по-дурацки! — Тогда докажи, — прерывает его Чонсу, и Хичоль поднимает на него глаза, видя серьезность. — Докажи, что он жив, черт возьми, потому что я тоже не хочу приписывать Шивону такую смерть. Я тоже не верю, но пока что никто не может доказать, что это может быть не так. Чонсу смотрит на него еще с минуту и бросает сумку под ноги, шумно выдыхая. Он достает из кармана пачку сигарет и заранее шарится в куртке в поисках зажигалки, направляясь к двери. — Проспись, Хичоль. Выглядишь реально дерьмово. Хичоль слушается. Заваливается назад на кровать и закрывает глаза, лежа так до тех пор, пока его все-таки не уносит в темноту. Что ему снилось, он не помнит, но ощущение внутри премерзкое. В зеркало и правда лучше было не смотреть: лицо у него подосунулось, и темные круги основательно залегли под глазами. Глаза красные и губы потрескавшиеся — прямо находка для нарколога. Странно, что его и правда еще ни разу не остановили в магазине. Холодный душ немного приводит его в чувство и заставляет голову работать. Поэтому он берется за жужжащий телефон. Су-Су~~ 10:13 «Джунхён на въезде в город. Думаю, тебе стоит прийти и хотя бы поздороваться» Новость исчерпывающая, потому что этот человек и правда может помочь. Если быть точным, то если Джунхён и приезжает на дело, то нерешенным оно точно не остается. Пак Джунхён — один из самых старших среди корейских охотников. Несмотря на внушительный возраст — шестьдесят один — он еще в принципе любому из них фору даст. Если по физической силе они еще будут выше, то в плане ума и опыта этот человек всех их положит на лопатки. Если бы Хичоль оказался в экстренной ситуации, и при этом рядом был бы Джунхён-ним, то ни на грамм бы Хичоль не нервничал. Джунхён-ним есть в списке его контактов, и они даже знакомы лично. Родители Хичоля с ним были хорошими друзьями, да и в целом этот человек старается поддерживать связь со всеми, кто говорит на его родном языке. Корейские охотники за пределами своей страны — не такая уж редкость, так что в свои молодые годы Хичолю даже посчастливилось не только поучиться с месяц у Джунхён-нима, так еще и поработать с ним пару раз. Он всегда был добр к нему и Шивону. А слухи среди своих расходятся быстро. То, что Джунхён-ним проезжал тут неподалеку, насколько понял Хичоль, — это чистая случайность. Но сообщили ему об этом намеренно. Сам Чонсу, собственно, и сообщил. Вся их компания ему как дети — он из них, оболтусов безруких, охотников растил. Хичоль надевает чистую футболку и не берет с собой ничего, кроме телефона в заднем кармане джинсов. Улица встречает его приятной погодой, прохладной, без солнца — оно спряталось за тучами, затянувшими небо, но день почему-то совсем не выглядит мрачным и серым. Свежим воздухом он дышал недолго, хотя это знатно остудило внутренности. На улице так тихо, словно ему ненадолго дали побыть с самим собой в гармонии хоть чуть-чуть. Но дорога от мотеля до их местной базы была слишком короткая. Хичоль толкает тяжелую дверь, поражаясь, как та тяжело дается — видимо, ему стоит нормально поесть и вернуть себе чуть больше сил, нежели простым сном. В помещении разносятся возгласы и сиплый смех, такой же громкий, каким Хичоль запомнил его пару лет назад. Он не видел своего сонбэ около двух лет. Мужчина выглядит все так же и будто не стареет лет с пятидесяти пяти. На углах глаз у него морщинки, когда он широко улыбается Сонмину и Хекджэ, он все такой же высокий и широкий, носит свои кашемировые свитера с тех пор, как вышел на пенсию, и ходит в длинном пальто. С виду даже солидный человек, так и не скажешь, что головы кровожадным тварям сносит. Мужчина оборачивается на скрип двери, и взгляд его добреет. Он пробегается по фигуре Хичоля, и последний слабо, но искренне вынуждает себя улыбнуться. Все-таки Джунхён-ним уже одним своим видом кажется ему надеждой на лучшее. — Уууу, — тянет Пак, приобнимая Хичоля за опущенные плечи и хлопает по спине ободряюще, — выглядишь, Хичоль, совсем неважно. Говорил я тебе Чонсу в напарники брать, проблем с этим Чхве не оберешься. Ты ж белее футболки своей, одни глаза остались. Хичоль не может удержать смешка — сложно хандрить рядом с ним. Вечная эта джунхёновская безмятежная аура, которую он плескает на всех вокруг. У него у самого часто много проблем, но, даже если они есть, никто из них, «ребятишек», об этом все равно не знает. Джунхён-ним сам решает свои дела и при этом, как доказано, успевает решать чужие. Сам Джунхён-ним уже года три как не выходит на дела из-за травмы колена, но менее уважаемым от этого не становится. Он последний раз хлопает Хичоля по плечу и одними губами говорит что-то вроде «взбодрись», подталкивая его к столу. Народ подтягивается, и постепенно прекращаются разговоры ни о чем, нагнетая обстановку, а Джунхён-ним, разваливаясь в кресле во главе стола, обращает все свое внимание на понурых учеников. — Ну что, ребятки, меня не было всего ничего, а вы уже лажаете, — насмешливо громогласит мужчина, окидывая взглядом мрачных, в его глазах еще совсем зеленых ребят. — Рассказывайте, как умудрились Шивона в гроб положить. Чонсу поднимет руку, чтобы начать, и рассказывает коротко и по делу. По мере его рассказа Хичоль чувствует себя равнодушно и как-то опустошенно, видимо, от усталости. Джунхён-ним замечает и еще раз касается плеча, и от него не веет жалостью, как от остальных. Он не выглядит злым на него и не смотрит скептически, просто ненавязчиво улыбается, едва заметно. Хичоль не отворачивается от него, потому что знает, что в свое время тот тоже лишился первого напарника. Сейчас сонбэ понимает его лучше, чем все в этом зале. Джунхён-ним возвращает внимание к Чонсу, который как раз доходит до сути. Говоря, как они все столкнулись тут, чтобы вытравить парочку вампиров, на чем глаза у мужчины округляются. После того, что он услышал, с каждым словом далее брови его ползут вверх и показывают возрастные морщины на лбу — Хичоль даже чуть подается вперед, всматриваясь в чужое лицо. Что за реакция такая? — Дети мои, вы чего хоть, — Чонсу выглядит растерянным под этим взглядом, все выглядят удивленными, а Джунхен переводит глаза на Хичоля. — Хичоль, ты-то чего тормозишь, сколько раз я с тобой и Шивоном был в Айдахо? Тут отродясь не задерживаются вампиры, потому что перевертышей пруд пруди — они всех выжирают тут, кто не свой. Каждый третий — что не собака, то мирный перевертыш. Вот тут все у Хичоля встает на свои места. Эти странные заскоки и мелочи, которые он заметил, но не придал значения. С какой радости вдруг чай зеленый утром вместо кофе, куда делись дурацкие шутки, сменившиеся внезапно нормальными. Стало понятно, почему не было колкостей и острот и улыбка была какая-то слишком добренькая. Шивон не носит маек, а тут вдруг неожиданная любовь к открытому гардеробу. Он кинул ему не свою рацию, вообще поначалу про эту рацию забыл, на все оборудование глядел как в первый раз, явно разбираясь на ходу. Хичоль чертыхается про себя, потому что, вашу ж мать, Шивон стреляет с правой, а мачете рубит с левой, а в тот день лезвие у него было в правой руке. Было столько подсказок, столько намеков, да еще каких, а он, дурак, так и не понял. Но когда все началось? Хичоль отматывает в голове время назад, пытается уловить грань, где в поведении пошли изменения, в какой момент. Когда он пропустил? И тут его осеняет. — Имя. Головы поворачиваются в его сторону, и он смотрит в глаза каждому, останавливаясь на Чонсу, который больше всех просил у него доказательств. — С тех пор, как мы разделялись на сборе информации, он ни разу не назвал моего имени, — на выдохе говорит Хичоль, когда понимает. Шансов узнать его имя, если не быть знакомыми — нулевая. В контактах он у Шивона записан «Леди ХиХи», на всех удостоверениях и пропускных имена фальшивые. Все, что у них есть с настоящим именем, так это кольца, на которых эти имена выгравированы. Этого кольца не было на Шивоне в день его смерти. Хичоль видел, когда брал рацию. — Черт, у него даже кольца не было, — рука тянется ко рту, закрывая половину лица, пока он осознает, каким дураком был все это время. — Как я сразу не догадался? Пропадающие и возвращающиеся люди, неожиданная смена политики в штате, промышленный переворот — все начало сходиться. Перевертыши решили поднять бунт и занять места людей. — Я знал, блять, что он не мог помереть, я знал, — орет Хичоль, вскакивая с места, когда с уверенностью в своей правоте к нему вернулась часть его задора. — Подожди радоваться, еще не факт, — начинает Чонсу, но Хичоль его уже явно не слушает. — Да к чертовой матери теперь я полностью уверен, вы меня всем стадом не разубедите. Джунхён-ним гогочет вместе с ним, ощутимо шлепая по плечу, и говорит, что пора возвращать Шивона из плена этих тварей. Если на смертность людей нечисти еще будет плевать, то вот охотника так просто они убивать не станут. В Айдахо есть своя база, и, имея желание взять власть в штате в свои руки, им нужно избавиться от охотников. Шивона наверняка не убили, но, скорее всего, очень хорошо пытали. Слежка и разведка идет под чутким руководством Джунхён-нима. Тревогу в ближайших штатах он отменил и всем сказал, что поддержка им не нужна — этого народа вполне хватит для зачистки. Он их снарядил оружием и каждого поставил на свое функциональное место — Хичоль шел в первых рядах, которые заходят с разведкой и самым заточенным оружием. Все, чего ему хотелось — отыграться на этих клыкастых тварях за потраченные нервы, поэтому он заранее решил, что кромсать их будет беспощадно и много. Гнездо оказалось совершенно в другом месте — действующая фабрика, печь в которой дымит каждый день лишь для вида. Рано утром они подлазят к окнам и вскрывают рамы, проникая внутрь через административные кабинеты. Хичоль продвигается по коридору вместе с Чонсу, который любезно позволяет Хичолю рубить каждого встречаемого на пути перевертыша. Они стараются не быть шумными, поэтому не используют пистолеты. Но только до определенного времени. В конце коридора их ждет лестница, явно ведущая вниз, куда-то к подвалам, а перед ней стоит пятерка галдящих перевертышей. Хичоль уверен, что за этой лестницей он откопает своего напарника, поэтому, не слушая протестов Чонсу, он выходит из-за угла и на ходу снимает пистолет с предохранителя, метко запуская каждому нападавшему пулю в лоб. Чонсу выдыхает шумно и отчаянно, отчитываясь Джунхён-ниму, а тот смеется в наушнике и говорит, что уже можно стрелять, раз уверены, что нашли, где держат пленников. Хичоль тоже слышит это и дает добро запускать остальных, чтобы те окончательно вычищали завод от нечисти. В подвале люди. Люди, которые смотрят на него со страхом и с толикой надежды, потому что не сразу понимают, кто перед ними. Хичоль заботится о людях всегда, но сейчас ему важно другое — ему важен другой человек. Грохот из глубины подвала, на который сразу же кидаются парни, оказывается Шивоном. Двумя Шивонами. Они оба подбитые и хорошо потрепанные, оба без веревок и не связанные, абсолютно одинаковые и отличающиеся только по одежде. Хичоль теряется лишь на пару секунд. — Я надеюсь, ты способен отличить меня от перевертыша, иначе я надеру тебе зад. — говорит один из них, сурово выставляя вперед указательный палец. — Именно поэтому он всадит тебе пулю быстрее, чем ты рыпнешься, пиздюк, — второй плюется кровью, намеренно попадая на чужой ботинок. Эти оба плюются ядом друг в друга, но Хичоль, в отличии от полностью обескураженного Чонсу, стоит спокойно и ждет. Он уже понял, кого надо пристрелить. — Ну что, Золушка, выбирай, — криво усмехается тот, что первым начал эту словестную драку, и Хичоль фыркает на него, направляя прицел на стоящего рядом с ним перевертыша. — Ты ни разу не назвал моего имени, сука. Хичоль стреляет, без промаха попадая точно в цель.###
Когда Джин просыпается, уже вечер. Свет в квартире только от телевизора и ламп с кухни. На его спине лежит рука, гладящая его большим пальцем, и он не сразу обнаруживает себя лежащим на Намджуне. Джин возится, поднимая голову, и смотрит на младшего, который шепотом объясняется по его, Джина, телефону, кивает с серьезным взглядом, и набор слов у него ограничивается «я понял» и «разберемся». Нетрудно догадаться, с кем Намджун говорит по телефону, потому что у Джина не особо большой список людей в телефонной книге, которым Намджун может ответить на звонок. Хотя, зная Намджуна, он и с неизвестного может взять. Джин ждет, когда младший закончит разговаривать, и просто смотрит, ожидая новостей. Из телефона доносятся короткие гудки после тихого намджуновского «до связи», и он замечает, что Сокджин уже не спит и во все глаза пялится на него. Все, что он делает, это досадливо отводит взгляд, и Джин сам понимает, что хорошего Хичоль ничего не сказал. — Все плохо? — просто спрашивает он. — Он не знает, — Намджун тяжело вздыхает, бросая взгляд на телефон в своей руке. –Говорит, что сам видел, как Шивону свернули шею, но уверен, что тут что-то не так. — Защитная реакция? — предполагает Джин, на что Намджун лишь жмет плечами. — Возможно. Но я тоже думаю, что это как-то странно. Джин как-то невесело усмехается, про себя примерно понимая, как это работает. В их сфере деятельности такое случается, и даже довольно часто. Умереть может каждый, в любой момент и в любой день. Даже сам Джин может уйти однажды на задание и по чистой случайности и стечению обстоятельств не вернуться, умерев внезапно и, возможно, по самой дебильной причине. — Такое бывает в нашей работе. Поначалу не верится, но в один миг человек есть, в другой нет. Так бывает. Изнутри Джина начинает угнетать мысль о принятии этой реальности, и он опускает подбородок на грудь Намджуна, чья рука тянется со спины к шее и проскальзывает по мягким волосам. Очередные объятия уже не кажутся смущающими, даже наоборот, уместными. Сон еще туманит сознание, и кажется, что если Джин полежит вот так еще немного, снова забудется и уснет, но этого не происходит. Он просто лежит, прижавшись к чужой груди, слушает ровный ритм сердца — это успокаивает. Безмятежность Намджуна маленькими шажками перекидывается на него, и он подсовывает свои руки младшему под спину, для удобства, прикрывая это тем, что просто хочет отвечать объятиями на объятия. Скоро это должно вызвать привыкание, такое мягкое обращение. Джину кажется, что это вредная привычка — прилипать к человеку и влезать в личное пространство. Но не он первый начал это, чтобы возмущаться. А Намджун, похоже, не особо против побыть дакимакурой один вечер и разрешает все: обнимать, разлечься на себе, как на подушке, и сам просто находится здесь, как бы молча говоря, что поддержит. У Джина в детстве медведь такой был — функции все те же самые выполнял, разве что по голове не гладил и добрых слов не говорил. Но чувства вызывал идентичные: спокойствие и, пусть ненадолго, но легкое забытье от посторонних мыслей. И это пугает еще больше остального. Он не должен чувствовать себя так. Можно прямо сейчас порубить все на корню, пока еще возможно, но Джину любопытно, что из этого вырастет и куда приведет. Поэтому он поддается Намджуну и позволяет отвлечь себя. Ровно три дня они сидят дома. Джин спрашивает, что Намджун будет делать со своими выступлениями, на что тот выделяет все рабочие телефоны в своих контактах и закидывает в черный список. Свою же работу Джину стыдно оставлять, потому что у него-то имеет более весомое значение — никто не знает, что будет, если он даст себе передышку в пару дней. Но Намджун звонит Хичолю и говорит найти замену на три дня, достаточно громко возмущается, что охотники Соннама вконец ахуели и, видимо, решили просто скинуть все на Сокджина, ответственно подходящему к работе. Но теперь, когда Джин берет заслуженные три дня выходных, «пусть тащат свои задницы из Сеула назад на родину и занимаются зачисткой на своей территории». Выходные — очень абстрактное слово для Джина. У охотников нет выходных, лишь редкий отпуск раз в пару лет и перерывы на сон. Но чтобы прямо выходные, два дня в неделе, когда ты можешь ничего не делать — этого у него нет с подросткового возраста. В первый день он даже растерялся, чем занять себя, если не нужно ничего искать, никуда ехать и расспрашивать людей, даже книги читать не обязательно. Он волен делать все, что захочет, может спать, а все равно соскочил в шесть утра и глупо сидел на постели, думая, что ему делать вне работы. Он был готов расстроиться, что не имеет никаких увлечений, кроме своей работы, как на полу признаки жизни подал Намджун, изворачиваясь на другую сторону и пряча голову под подушку от светящего с окна солнца. Джин закатывает глаза и охотно поднимается с постели, зашторивая окно — знает, что Намджун с солнцем не дружит, особенно по утрам. И дела постепенно начали вырисовываться сами собой. На полках в зале обнаружилось три слоя пыли, на кухне на полу повсюду какие-то крошки и недоваренное Ччиге, уже наверняка непригодное для дальнейшей готовки, на рабочем столе вообще завал — зачем книжный шкаф, если все равно все валяется в шесть стопок на столе? Кажется непривычным вот так убираться и никуда не торопиться. Проходит пара часов, и дом чист, а в голове ни одной лишней мысли, как будто вместе с квартирой он отчасти убрался в своей голове. Вот уж где точно давно не было порядка. Единственное, что уже не казалось странным — это готовить на двоих. За время их с Намджуном знакомства, что бы он ни делал, стоило заранее рассчитывать на то, что часть придется отдать Намджуну. Ну, по крайней мере блинчики, которые себе обычно готовит на завтрак Джин, стабильно уходят в чужие руки. Но обычно после этого к обеду на своем столе он находит мармеладки из соседнего супермаркета. Это мило, правда. То, как Намджун вываливается из комнаты в серых трениках и растянутой футболке, на голове у него шухер, потому что не умеет лежать в одной позе дольше пяти минут. Он фокусируется медленно и долго щурится от солнечного света, но расплывается в довольной улыбке, замечая Джина на кухне. — Даже не думай, — Джин готовится защищать свои блины с боем, закрывать их собой, если потребуется, пока Намджун неумолимо приближается, — нет, Джун, это мое, не смей их трогать, отстань от меня! Но тарелка все равно оказывается у Намджуна в руках. Он сыграл по-черному, зажимая Джина между собой и тумбочкой, хотя оба они знают, что физическая близость выбивает его из колеи. А этот лыбится довольный, так еще и на диван идет с тарелкой, оттуда кричит сделать им чаю и вообще поторопиться, если Джин хочет, чтобы ему достался хоть один блин. Джин не терпит такого своеволия в своем доме, но только закатывает глаза и достает две кружки из ящика, одна из которых действительно принадлежит Намджуну — он ее из дома притащил. Джин не дурак, он понимает, что между ними происходит. Но он боится, куда это в итоге приведет. Он так глупо и быстро привязался к Намджуну, что с самого начала не заметил, в какую сторону смещается его привязанность. Джин заваривает чай, зеленый для себя и черный покрепче для Намджуна, потому что знает, что ему нравится. Кружки ставятся на стеклянный столик перед диваном, на который Джин приземляется совсем близко к младшему, который вновь берется за пульт и перещелкивает каналы, выискивая снова тот странный, который про животных. Атмосфера такая до одури домашняя, такая забытая и колыхающая душу. Такой момент, когда хочется остановить время и задержаться в мгновении. Бессмысленная передача, которую Намджун постоянно включает, настенные часы показывают десять утра, а в руках у него горячая кружка. Это обычное утро у многих людей в мире, оно не должно иметь символического значения, но западает Джину глубоко в память, оставляя свой след. Маленькие незначительные моменты неожиданно приобретают смысл, стоит только потерять их на некоторое время. Джин хочет позвонить Шивону и спросить, что делать. Несмотря на то, что он старается не досаждать Шивону, чувствует себя обязанным ему и пытается оставить в покое, если вдруг есть вопрос, на который он сам ответить не может, он звонит. Звонит даже не потому, что больше некому, а оттого, что Шивон всегда ткнет его носом в решение проблемы. Он такой человек — не станет ходить вокруг да около, всегда говорит Джину, что любит он нюни распускать по пустякам, и заставляет подниматься и разгребать сложности. — Почему ты не звонишь семье? — спрашивает он у Намджуна, просто потому, что ему интересно. У Намджуна есть семья, живая и настоящая, родная, которая живет в той же стране, и по факту от Соннама до Ильсана расстояние приличное, но не такое долгое, если ехать на скоростных поездах. Джин знает, что у Намджуна ворчливые родители и милая младшая сестренка Хэын, которой он разрешал помыкать собой. Джин знает историю о том, как Намджун ушел из дома, когда школе предпочел клубы и сцену. В свое время Джин всегда звонил родителям или брату. Говорил, где он, и если кого-то долго не было, то сам выяснял, почему задерживаются — переживал. Если бы все осталось как раньше, он даже взрослым двадцатишестилетним парнем звонил бы маме очень часто, хотя бы потому, что скучал бы по ней. Намджун жмет плечами: — А зачем? Не думаю, что они хотели бы этого. По его лицу Джин понимает, что этот разговор вынуждает Намджуна врать. Делает вид, что безразличный, а сам наверняка не раз рвался вбить до сих пор оставшийся в памяти номер домашнего телефона и позвонить. — Вдруг они тоже скучают по тебе? Намджун усмехается весело и грустно, а в глазах у него ожившая память, такая же, какая иногда воскресает у Джина. — Не знаю, но я думаю, что так будет лучше для них. Я им достаточно нервов вымотал, сейчас они должны жить спокойнее, — он задумывается на минуту и добавляет, — но если бы я выбирал, то это была бы Хэын. У нее скоро день рождения. — Шутишь, что ли? — Джин подскакивает с належенного места, просто потому, что если на родителей еще можно держать обиду, то сестре Намджун мог и писать иногда. — Ты обязан поздравить ее, я уверен, что она чертовски обрадуется. — Думаешь, она будет рада непутевому брату, который ее кинул несколько лет назад, когда она просила меня остаться? Этого Джин не знал, поэтому теряется. Ему не рассказывали, как конкретно случился тот случай, но пьяные россказни Намджуна сейчас обретают логический смысл. Он понял, перед кем младший сожалеет, когда они пили еще где-то в начале их общения. «Знаешь, она просила меня остаться и не бросать её, так сильно плакала, а я все равно ушел и закрыл двери прямо перед ее лицом». Джин никогда не был в таких ситауциях, потому что изначально судьба лишила его конфликтов с семьей. Но есть один случай, который он плохо помнит, когда был сильно обижен на отца. Конечно, уже не помнит, за что был зол, он был маленький, но есть одна важная вещь, которая ему запомнилась из этой ситуации. — Ты ее семья, Джун, она любит тебя, — говорит он, мельком вспоминая, как уже на следующий день все простил, — я уверен, что все эти годы она очень ждала, что ты хоть раз ей напишешь. Намджун перед ним впервые уязвимый и открывает свои слабости. Он никогда не скрывал их от Джина, но и напоказ не выставлял. Джину странно возвращать себя в общение с людьми, но он на самом деле не так часто оказывает поддержку, чтобы точно знать, что делать. Поэтому он берет чужую руку в свою, как обычно берет его за руку Намджун, чтобы просто попробовать показать, что находится здесь, рядом. — Попробуй написать ей, ладно? Оцепенение спадает с младшего, и он тут же расплывается в мягкой улыбке, перехватывая руку Джина в замок, явно не намереваясь отпускать. — Попробую. Джин чувствует себя пятиклассницей. Они закрылись на три дня в своем собственном мирке и медленно, по шагу подступают к границе. Физического контакта между ними не чрезмерно много, но достаточно, чтобы вгонять Джина в неловкость. Он не против и не испытывает неприязни, просто это так странно чувствуется — простые объятия или касание невзначай, а его пробивает, и он вздрагивает. Нельзя же быть настолько отученным от контакта с людьми? Поначалу Джин не был уверен в себе. Но этот период в его голове продлился всего ничего, потому что каждый раз, когда Намджун активирует свои флирт-флюиды или затаскивает на диван поверх себя, Джин разрывается между дурацкой улыбкой и закатыванием глаз. Ему в итоге все же не семнадцать лет, чтобы самому себе морочить голову. Но если можно легко понять себя, то в чужую голову он залезть не может. Намджуна не поймешь. Он почти в открытую лезет, проявляет безграничное количество заботы, чтобы отвлечь его от разбирательств в Айдахо, ведет себя так, словно они давно прошли все этапы отношений, но тем не менее отступает каждый раз, когда подходит к черте. Они постоянно идут на риски, где не только Намджун является главным провокатором. Джин тоже проверяет, как далеко ему можно заходить: сколько ему можно держать за руку, как можно взять, насколько близко он может подойти, прежде чем его оттолкнут. Намджун делает все то же самое, и не надо быть гением, чтобы догадаться, что он точно так же прощупывает почву. И Джин однажды почти пересекает их границу дозволенного. Где-то на седьмой день его затянувшихся каникул они заигрались. Безобидное подшучивание перешло в искру в воздухе, когда Джин понимает, что между их лицами почти что нет расстояния. В глазах напротив он может видеть свое отражение, на своих губах чувствует чужой выдох, а между лежащими рядом руками на кухонной тумбе миллиметровое расстояние не ощущается совсем. Джин снова тот, кто прижат к стене, и ему некуда отступать. Через контакт взглядов видно все, и Джин боится — а не читается ли в его взгляде все так же открыто? Он внутренне вздрагивает от того, насколько его все-таки сильно тянет к Намджуну — он совсем не против продолжения. Привязанность к нему у Джина настолько въелась в сознание, что впервые он сам хочет переступить границу своего комфорта и создать себе трудностей. Он хочет таких трудностей, тянется за ними вперед. Но пасует в последний момент. Отстраняется резко и сбегает в ванную, сам не понимая до конца, чего конкретно испугался. Отношения для охотника — в целом одна из больных тем. Это невыгодно и, главное, рискованно. Брать на себя ответственность, подвергать человека такой опасности, как нечисть, могут далеко не все. Если при обычной жизни вероятность быть атакованным чем-то сверхъестественным очень низка, то при наличии близкой дружбы с кем-то из охотников эта вероятность поднимается практически до ста процентов. Разумная нечисть мстительная, они выискивают слабые места у своих врагов, а самое слабое место человека — те, кого он любит. Семья станет первой, кто попадет под удар в случае даже обычной локальной войны с кем-нибудь из представителей темного мира. Максимум, что было у Джина с парнями — это поцелуи, пьяные и на один раз. Большего он себе не позволял, начиная с отношений и заканчивая постелью. Все, что было — это короткие интрижки с парой девушек, но только ради развлечения с взаимовыгодой. Одна из них даже была охотницей — Мэдди из штата Иллинойс, с которой, к счастью, они разошлись друзьями. Она хорошая охотница, и работать с ней не в тягость, но и иметь с ней что-то большее было не так страшно, потому что она всегда сумеет за себя постоять. А что будет, если он позволит себе подойти к Намджуну слишком близко? Он рискует даже не сам, а рискует Намджуном, ведь, если вдруг что, он не отобьется даже от полтергейста. Хорошо, от него, может, и отобьется, потому что Джин научил его достаточно многим вещам, а Намджун слишком любознательный для обычного рэпера. Но это не меняет сути дела: Джин не хочет, чтобы из-за него умирали люди. Он ненавидит это — быть причиной чьей-то смерти, катализатором для чужих несчастий. И если он правильно понимает, что чувствует к младшему, то стоит остановиться сейчас. Джин не позволит себе сломать Намджуну жизнь. Он станет только обузой, а Намджун заслуживает лучшего. От Намджуна, конечно, его резкая пугливость не остается незаметной. Джин знает, что выдает себя слишком сильно теперь, когда старается отгородиться. Намджун дотошный и сообразительный, поэтому пытается докопаться до правды, но его можно понять. Если бы Джина неожиданно отшил человек, который со стопроцентной вероятностью отвечает взаимностью, он бы тоже до последнего требовал правды. Но старается держать себя в руках. Это сложно. Он сам поддается, льнет к рукам и не хочет ничего останавливать, при этом одергивает себя, вздрагивая, когда резко вспоминает о собственных ограничениях — сразу начинает выворачиваться. Видимо, в какой-то момент Намджун устает от бездействия и начинает идти в наступление: — Охотники же могут заводить семьи? — Конечно, могут, что за вопрос, — фыркает в ответ Джин, достойно принимая удар, хотя понимает, к чему заведена тема, — мы не люди, что ли? — Просто у вас нет времени на отношения, вот и стало интересно. «Не ты скажешь, так я пойму сам», — читается в чужих глазах. Намджун смотрит на него чуть раздраженно, требуя ответов, а Джин отвечает тем же негативом, глядя в глаза напротив с уверенностью. — При желании на все у нас время есть. Мы охотники, а не отщепенцы, Джун, потребности в заботе и родных людях у нас тоже есть. Просто обычно об отношениях думают, когда имеют достаточно ресурсов, чтобы суметь эти отношения защитить. Джин выпрямляется, чтобы казаться увереннее. Это больше ментальный разговор, где они по глазам друг друга пытаются каждый найти и доказать свое. — Ты встречался с кем-нибудь? Джин чуть давится своим соком, но старается не подать виду, что не любит такие вопросы. — Ну, не то чтобы встречался. Просто пара увлечений было. — Это были обычные люди? — Намджун продолжает, будто собирает сведения, и щурится, как детективы, когда в фильмах допрашивают подозреваемого. — Да, они не знали ни о чем. Но среди них была охотница, от нее у меня не было секретов, — Джин видит, как напрягаются чужие плечи и руки сжимаются в кулаки, и зачем-то добавляет: — Сейчас мы просто друзья. Не виделись уже около полутора лет. В ответ тишина, которая впервые за долгое время кажется неловкой и давящей. Между ними не случалось такой обстановки, где чувствуется нервное напряжение, больше напоминающее ссоры или враждебность. — А ты? — Джин решает задать встречный вопрос уже не из спортивного интереса, а просто чтобы не было молчания. — Встречался с кем-нибудь? — Разве что на одну ночь, — он усмехается тому, что Джину в двадцать шесть неловко от понятия «секс на одну ночь». — У меня не было достаточно времени для этого. Да и велись на меня в основном из-за сцены. Понятно, ведь у меня не твоя милая мордашка, чтобы быть магнитом для внимания. Джин все-таки научился иногда закатывать на это глаза. — У меня обычное лицо, не преувеличивай. — Обычное красивое лицо. Намджун снова дразнится, зная, что старшего это смутит, поэтому ухмыляется в ожидании реакции. Но в этот раз Джин не намерен просто стоять кисейной барышней, пока Намджун называет его красивым за счет того, что считает себя недостаточно хорошим. Он абсолютно уверенно делает два шага вперед и упирается рукой в столешницу, оказываясь так же близко, как часто любит зажимать его младший. — Просто у тебя есть во что влюбляться помимо симпатичного лица — харизма и твое искусство, — голос становится тише и больше похож на шепот, которым он дышит прямо в чужие губы. — Гордись. Намджун даже успевает на пару секунд удивиться такой активности со стороны зажатого Сокджина, но его быстро отпускает. Только ли за лицо ему понравился Джин? Он красивый, тут никто не поспорит. Еще в самую первую их встречу он был готов поклясться, что это сам дьявол. Ну, поработали над этим лицом на небесах всем отделом. Джин говорил ему, что ангелы существуют, так вот в другой ситуации записал бы его в их число. Но лицо — не то, чем он был пойман. За красивым лицом скрывается много страхов и много комплексов. За спиной у Сокджина большая история, такая же, какая и у многих, просто чуть более захватывающая. После прожитой жизни у Джина много осадков и шрамов, которые сделали его тем, кто он есть сейчас. Джин недоверчивый и смотрит с опаской, не хочет подпускать к себе. Он перфекционист и сильно щепетильный к своему личному порядку. Он выглядит скептиком и ворчуном, хотя за ним иногда можно заметить эти его дедовские замашки, и на первый взгляд кажется грубым. Намджуну он показался высокомерным, надменным и чрезмерно язвительным. Но за всем прячется искренность. Джин честный, если начинает говорить. Он пугливый, потому что боится быть неудобным, и Намджун не может его в этом винить, потому что у Джина нет семьи. Мысль, с которой он живет, говорит ему, что ему нет места в чужих жизнях. Джин однажды потерялся и закрылся с этой мыслью и с возрастом не смог ее из себя вытащить. Намджун любит говорить ему, что он красивый, потому что ему нравится, как загораются глаза. Ему нравится обнимать Джина невзначай со спины, чтобы видеть покрасневшие кончики ушей и видеть, как он медленно позволяет себе расслабиться. Брать Джина за руки самому боязно, вдруг старший всерьез покажет неприязнь, но тот неловко сжимает пальцы в ответ, лишь иногда порываясь отпустить намджуновскую ладонь. Джин думает, что он не имеет значения и просто выполняет свою работу, но это не так. Он со своим чувством справедливости рано или поздно точно вляпается в какую-нибудь передрягу. Лезет на рожон, а потом думает, как справляться будет. Потом еще и падают такие последствия на голову, как вырубленный с кирпича Намджун. Сентиментальность и чувствительность вообще не присущи охотникам, но Намджуну нравятся эти черты. Джин глубоко чувствует чужие проблемы, лезет в них с головой, хотя ему хватает собственных мыслей-балластов за душой. Джин одевается в темные брутальные вещи, но дома, в своем собственном мире, он весь в розовом и с огромной кружкой зеленого чая смотрит кулинарные программы в свободное от чтения время. Намджуну нравится Джин настоящий, без напускного и без защитных реакций. Такой, каким он видит его дома в собственной квартире. Такой, каким проскальзывает его поведение за ее пределами, когда он отшутит свою дедовскую шутку и сам над ней смеется, Намджун прыскает в кулак просто потому, что ну совсем дурацкая шутка. Он хочет показать, что Джин не пустое место. Он поднял Намджуна и вытащил из рутины, в которой тот тонул. Намджун вел бессмысленную войну с миром, где пытался кому-то что-то доказать, вылезти на большую сцену, и хотел быть признанным. Но в итоге все, чего он хочет — каждый вечер возвращаться не в свою опустевшую квартиру, а сюда, к парню во всем розовом и дебильному желтому ковру. Богатств желают бедные душой. Намджун только сейчас понял смысл отцовских слов, когда желаемая слава и сцены вытеснены одним человеком, который показал ему, что единственный, кем он должен быть признан — это он сам. Чтобы быть влюбленным в Джина, есть много поводов. Он податливый, но может постоять за себя, хладнокровно выполняет свою работу, но трепетно относится к людям. Намджун принимается взять на себя ответственность и вернуть в жизнь старшего такой же покой, который он вернул Намджуну. Намджун подается вперед, чтобы вернуть то расстояние, на котором в прошлый раз Джин от него сбежал. — То, что я называю красивым твое лицо, не значит, что это единственное, что я в тебе вижу, — Джин снова дает заднюю и хочет отступить, но Намджун держит его руку и ловит за талию. — Когда я говорю, что ты красивый, я не всегда имею в виду твою внешность. Он усмехается и, не стесняясь, задерживается взглядом на чужих губах, прежде чем отпустить старшего и гордо забрав свою кружку, прошествовать на диван. Джин прокручивает в голове их долгое общение и понимает, что Намджун действительно впервые конкретно уточнил. На столе остался лежать телефон Намджуна, неожиданно разразившийся битом. — Кто там? — спрашивает младший с дивана, и Джин переворачивает экран, видя номер Хичоля. Он снимает блокировку и подносит телефон к уху: — Давно не слышались. Есть новости? В трубке тишина, и Джин снова смотрит на экран, проверяя, точно ли не скинул, но время вызова идет. Джин хмурится и намеревается спросить еще раз, все ли нормально, но замолкает, едва не выронив телефон. — Да уж, давно. Ты, поговаривают, уже мне гроб решил заказывать, неблагодарный ребенок? * Ччиге — корейское блюдо. можете погуглить фоточки, если хотите. *Эта строчка из песни Kansas — Dust in the wind, прекраснейшая песня, послушайте.