crossroad

      Джин вполне культурный, но в последний раз столько мата Шивон от него слышал только в восемнадцать. А Намджун вообще впервые слышит столько грязных слов от старшего.       Злость отпускает быстро, сменяется беспокойством и немного возмущением. Потому что Джин неделю хватался за сердце, а Шивону вся жизнь — игра.       — Я уже успел тебя похоронить, а тебе все смешно? — ругаться на мужчину уже желания не осталось, поэтому Джин просто трет пальцами переносицу, отпуская груз с груди.       — Какая прелесть, — судя по голосу, Шивон в полном порядке, — мой малыш за меня переживал?       — Думаешь, мне будет безразлично, когда тебя там пытаются сожрать? — Джин редко показывает свои мысли, но сейчас хочет говорить как есть, — сделай одолжение, не лезь больше никуда без Хичоля, для чего тебе вообще напарник?       — Вот меня тут так изувечили, а ты ругаешься, нет бы пожалеть.       Невольно подступает напряжение, и Джин хмурит брови:       — Что-то сломали?       В трубке повисла тишина, нарушаемая шумным задним планом. Джин вслушивается внимательнее в чужое дыхание, прежде чем на выдохе, шепотом, Шивон произносит:       — Мою гордость.       И разражается хриплым громким смехом.       — Да твою мать, Шивон!       — Я живее всех живых, ребенок, рано приемного отца хоронишь, — Джин так и видит, как мужчина разваливает на своем кресле в комнате отдыха, где в шуме на фоне Джин все же узнает айдаховское местное радио. — Но я спешу тебя обрадовать. Твоя корейская каторга скоро подойдет к концу, сможешь лететь куда захочешь.       Новость подкралась внезапно. Скоро Джину найдут сменщика, и он свободен — лети в любую страну на выбор или возвращайся в Америку. А на сердце скребутся сожаления, мысль улететь из Кореи не заставляет ликовать, как он думал. Он взрослый мальчик, может выбирать и знает, что может продолжить работу в Соннаме.       Но ненависть к родной стране не становится меньше только оттого, что появился некто, кто привязал Джина к Корее. Он не хочет тут оставаться, он чувствует себя запертым и загнанным в угол в этой стране. Здесь все напоминает ему о прошлом, все напоминает о том, чего у него не было, и он не хочет натыкаться на эти иглы каждый божий день. Ему не нравится здесь. Как тогда поступить иначе?       — Какого числа?       — Что-то голос у тебя какой-то нерадостный для того, кто с истерикой отпирался лететь на родину, — Шивон понимает все сразу, Джин никогда не умел скрывать от него что-то, даже если пытался. — Патриотизм проснулся? Или интрижку завел?       Он дергается на последних словах, но отвечает спокойно:       — Ничего не заводил, я просто спросил число.       — Реально что ли нашел кого-то? — мужчина сразу оживляется и становится громче, привлекая подлезающего к телефону Хичоля. — Кто это? Я должен знать имя несчастного человека.       Отделаться от мужчины побыстрее, чтобы не обсуждать эту тему сейчас, пока рядом Намджун, кажется лучшим выходом. Джин закатывает глаза и быстро завершает разговор.       — Позвони мне, когда вы будете в хостеле.       С одной стороны, камнем на душе стало меньше — неопределенность в ситуации с Шивоном нервировала больше, чем констатация плохого ее исхода. Врезать мужчине очень хотелось, но Джин думает, что там для этого есть Хичоль — вот того отпустит радость, и он справится с этим даже лучше Джина.       Один груз сорвался — второй повис, и будет даже больше первого. Уехать хочется. Сильно. Джин устал находиться в этой стране, в этом городе еще в первый месяц пребывания. То, что он привык к ритму Кореи, не спасает его от рутины, в которой он тонет тут. Не потому, что не отпустил забытое, не потому, что здесь нет близких и знакомых. Просто чувствует давление изнутри, где забытое хочет стать явным и мешать нормально жить. Если прыгать по прикрытой заслонкой яме, рано или поздно ты в нее провалишься.       Джин хочет в Америку, где чувствует себя спокойно, может работать, не угнетая себя. Родиться где-то не всегда значит, что это твоя родная страна. Родной страной Америка стала уже давно, потому что там он вырос и там находил утешение. Это единственное место, на дорогах которого ему все еще хочется продолжать жить.       Из своих мыслей его неожиданно возвращают в реальность. Возвращают причины, которые заставляют его жалеть о желании уехать — руки, сцепляющиеся в замок на животе, и подбородок на плече.       — А я говорил, что разберутся.       Намджун говорит прямо рядом с ухом и едва задевает его губами, слишком тихо и близко, что кажется очень личным. Джин разрывается между тем, чтобы выдохнуть с облегчением, откинувшись в теплые объятия, и вырваться, обозначив заново стирающиеся границы.       Ему надо с этим разобраться и решить, чего он хочет больше. Джин теряется, потому что первым правилом было не создавать себе лишних проблем с эмоциями, не усложнять себе жизнь отношениями. Шивон говорил ему, что лучше расставить приоритеты, подумать, стоит оно того или нет.       И ведь правда же стоит. Оно очень стоит того. Джин не знает, кажется ли ему так за призмой гормонов или все как-то иначе, но ему хочется попробовать удержать новое ощущение внутри. Оставить приоритеты как есть, но к важным добавить еще один для ощущения собственной важности. Это не кажется плохим, когда внутри становится спокойно от обычных объятий — он уже так привязался к присутствию Намджуна в своей жизни. Джин не стесняется его и доверяет, хотя сам не понял, где пропустил момент, в который он открылся. Возможно, этого момента не было, и он с самого начала был собой.       Но остаться он не готов. Не хочет жить в Корее с перерывами на отпуск в другом месте. Поэтому он аккуратно выворачивается и смывается в комнату, чрезмерно громко говоря о скопившейся работе. Абстрагироваться и все обдумать кажется для Джина самым нормальным решением на данный момент.       Зато оно вообще не нравится Намджуну.       Раздражение в нем растет все сильнее с каждым разом, как от него шарахаются или отнекиваются. Его избегают в открытую, пока Джин, видимо, думает, что делает это мастерски незаметно — с тем же мастерством, с каким несколько раз рассчитывал подкрасться к Намджуну со спины.       Намджун не слепой и на все сто уверен, что динамят его не из-за односторонности его чувств. Старший смотрит на него с только ему присущей теплотой в глазах, ему нравятся прикосновения Намджуна, и до этого он от них не уходил — сам лез. А тут у Джина взгляд загнанной зверюшки, и — к бабке погадать не ходи — тут точно сыграл роль какой-то очередной сокджиновский загон.       Джин снова чего-то боится, но чего конкретно, Намджуну сложно понять, ведь он не видит никаких преград в том, чтобы просто начать встречаться — они ведь взрослые люди, что может помешать? Он знает Сокджина — тот имеет множество заморочек в своей голове, и одной, даже самой маленькой, хватит, чтобы он связал себе руки и одергивал от Намджуна.       Разобраться с этим быстрее в интересах Намджуна. Он боится самого плохого исхода — Джин просто сбежит от него, и попробуй потом найти.       Они оба вляпались одинаково, и если старший думает, что страшно только ему, то ошибается сильно. Намджун чувствовал себя непривычно, когда руки сами тянулись к чужим рукам, ему было неловко оттого, что его могут оттолкнуть. Он в первый раз решает попробовать что-то новое, сделав вывод, что нашел правильного человека. Ему тоже от мыслей о будущем становится не по себе, но он старается не думать так далеко и смотреть ближе, на настоящее. В своем настоящем ему не хватало гармонии, ясности в жизни и поставленных целях. Намджун шел наощупь и находился в постоянном состоянии неопределенности.       Джин вернул ему утраченное равновесие и сам вписался в жизнь так аккуратно и красиво, что теперь отпускать его совсем не хочется. Он заставляет чувствовать себя кем-то важным, делать больше и видеть, что действительно нужно Намджуну.       Из-за него вместо необъятной славы Намджун выбрал свободу музыки и собственного выбора. Он выбрал свой комфорт, который без Джина под боком не чувствуется комфортом.       Намджун готов идти и признаваться в своих чувствах хоть завтра, хоть сейчас, потому решил думать о проблемах по мере их поступления, но Джин наверняка уже просто напараноил себе на десять лет вперед.       Джин впервые притворяется, что его нет дома и он отъехал до завтрашнего утра, когда получает предложение куда-нибудь сходить. Намджун наверняка сразу догадался, что он врет, просто не стал ничего говорить. Или решил дать возможность побыть одному и подумать.       Квартира кажется непривычно пустой и слишком просторной. Джин оглядывает комнату и подмечает недостатки, придирается взглядом к крошкам на кофейном столике и разбросанным по полкам книгам.       Он берет в руки тряпку для пыли и достает пылесос, чтобы разложить порядок в голове, пока будет наводить его в квартире.       Если появляются проблемы в отношении человека, то они не решаемы, если не обсудить их вместе. Джину надо собрать себя в кучу и включить взрослого, подойти к Намджуну и предложить поговорить. Намджун злится в последнее время только от незнания, оно и понятно — Джин бы тоже раздражался, если бы от него внезапно отгородились. Он уверен, что младший поймет его, и они вместе что-нибудь придумают, но Джин сам не понимает себя.       Чего конкретно он боится? Прежде всего, что Намджун может пострадать от давних конфликтов между охотниками и некоторыми видами нечисти. Близкие первыми попадут под удар, Намджун станет слабостью, которая сделает его беспомощным. У Джина нет ресурсов, чтобы защитить его в случае чего, и у него нет столько опыта, чтобы суметь остаться в деле и защитить то, что ему дорого.       Даже Шивон и Хичоль не рискуют, хотя уже давно могут себе позволить семьи.       Джин не хочет стать для Намджуна порогом. Еще с первых дней знакомства Намджун говорил ему, кем хочет быть. Намджун ушел из дома ради того, чтобы отстоять свои мечты на сцене, его родители не стали помехой, и кто такой Сокджин, чтобы требовать отказаться от всего ради него? Он сам помог Намджуну встать на ноги, теперь не имеет права забирать то, что дал.       Джин боится, что разочарует. Он совсем не подарок и далек от идеала, который мог бы быть поддержкой и опорой, какой является Намджун. Он не думает, что сможет быть тем, к кому хочется возвращаться, сомневается, что у него достаточно сил для сохранения хороших отношений.       На самом деле ведь Джин такой пугливый и слабый. Даже сейчас он умудряется все портить своей нерешительностью. Зациклился на себе и ищет пути отступления, лишь бы не сталкиваться с проблемами в лицо. Привык закрываться в машине, в номере, в работу уйти с головой, чтобы времени думать ни о чем не было. Привык избегать всего, что могло бы принадлежать ему, потому что не думает, что заслуживает.       Боится, что снова все отнимут.       Джин падает на диван чуть уставший и думает, что, возможно, так будет лучше. Уехать ему обратно и оставить Намджуна в покое — он молодой харизматичный рэпер, на него и так в клубе вешаются такие сногсшибательные личности, что Джину до них как до луны пешком. Сомнения берут над ним верх, хотя эта ночь должна была закончиться по-другому: Джин должен был обдумать все и, собрав свои страхи в одну речь, найти смелость перестать быть замкнутым и поговорить с Намджуном. Но в итоге смотреть своим же опасениям в лицо оказалось слишком для него. С каждой новой найденной причиной он все больше соглашался, что не заслуживает кого-то настолько заботливого и доброго, что вероятность испортить все выше, чем закончить нормально.        Это должно было быть не так, но в итоге ему остается лишь опустить голову и признать поражение.       Возможно, это эгоистично, но следующим утром, когда Намджун приходит узнать, почему старший не отвечает на сообщения, Джин обнимает его. Намджун удивляется, поначалу тормозит, но проводит руками по широкой спине, словно утешая.       — Я тоже рад тебя видеть, но чтоб настолько.       Снова шутит, но чувствует, что что-то не так — это слышно по его голосу. Джин не скрывает, но разрешает себе немного нежных действий. Это все еще кажется эгоистичным, но он перестанет запрещать себе многое ненадолго, пока не уедет. Увезет с собой частичку тепла, а после себя, как обычно, не оставит ничего.       Это наверняка выглядит подозрительно, и Намджун уже начал догадываться, потому что от него не скрыть почти ничего. Джин позволяет подавленности накрыть себя, и это наверняка видно, даже если не быть Ким Намджуном, который выучил Джина как строчки своих песен.       Джин радуется, когда Намджун с сомнением касается его руки и ждет обыденного отторжения, но получает улыбку. Между ними появляется новое напряжение — непонимание и смирение. Со стороны Намджуна непонимание, со стороны Джина смирение, вот только не в нужную сторону.       Постепенно Джин разбирается с последними делами, и Намджун замечает, что стикеры с заданиями стремительно убывают, но не прибавляются. Джин разрешает Намджуну иногда ходить с ним, потому что в том, чтобы обезвредить полтергейста или фантома, от младшего уже даже есть толк — действует увереннее и со знанием, соображает уже довольно быстро, что убавляет Джину усилий, затраченных на призраков. Им один раз даже попалась сёдзё, хотя в странах Азии они и не редкость, но с самого прибытия Джин не видел ни одной, а освященная катана лежала в шкафу без дела так же, как когда-то ее оставил лежать Шивон. Скорее всего, она так и пролежит до возвращения хозяина теперь, ведь сёдзё вряд ли должны появиться в ближайшее время в Соннаме.       Джин решает заранее покончить с делами, которые могут добавить хлопот. Например, с ярко-желтым листочком, на котором сводки об убитых на окраинах людях — два трупа, обглоданные до костей, едва ли не съеденных вместе с ними. Две жертвы между собой вообще никак не связаны, но в новостях говорят, что люди боятся выходить в вечернее время в поля и теплицы.       Конечно, списывают на животных, и пока даже не дошли до домыслов о серийном маньяке или сбежавшем психе, как было с появлением оками год назад. Джина тогда не было, но Шивон с Хичолем знатно набегались, пытаясь найти хотя бы новый бамбуковый кинжал, пока оками не сбежала в другой район.       Сейчас это больше похоже на гулей. Читая форумы, Намджун показал ему несколько комментариев о том, что кто-то видел живым своего умершего родственника. Джин поддается на уговоры Намджуна, потому что охотники с соседнего района говорят, что гули стаями в Корее не ходят — слишком мало их, чтобы сбиваться в стаи, но одиночный может пробежать.       После недолгих раздумий даже позволяет Намджуну съездить. Предлагает сам, зная, что Намджун в этот раз не спросит, они однажды повздорили из-за этого сильно и договорились: Намджун ездит только на призраков. Предлагает, потому что думает, что так будет лучше даже для него самого.       Слишком много мыслей мешают ему работать продуктивно, а он не Шивон, чтобы уметь так хорошо отделять работу от личного. Намджун достаточно осведомлен о ком-то вроде гулей, чтобы сыграть достойного напарника. К тому же у них там одинокий гуль, которому, если даже не снести голову, достаточно пустить пару пуль в лоб, чтобы отправить на тот свет.       Джин набирается уверенности в Намджуне больше, чем в себе, когда, собирая сумку, пропускает портупеи и чехлы, но их из тумбочки достает младший и сам кладет в сумку вместе с патронташем и запасными обоймами.       — Зачем керосин? — спрашивает Джин, глядя, как Намджун подкидывает небольшую бутыль и закрывает сумку.       — На всякий случай, мало ли что встретим, — говорит младший, и Джин усмехается, потому что сам когда-то тоже таскал с собой все, что можно.       — Накидал там, наверное, сам потащишь теперь, — Джин берет ключи от машины из ключницы и спускается первым, слыша позади ворчливое «вот и понесу».       Ехать не так уж и далеко, но дорога кажется долгой из-за молчания. Джин позже включает какую-то корейскую волну с андеграундными треками, чтобы занять этим голову Намджуна, у которого всегда включается какой-то агрессивный рефлекс сочинять тексты под бит. Пока Джин тонет в собственных мыслях и угнетает сам себя, он не хочет заражать дурным настроем Намджуна.       Но между ними все еще что-то неопределенное висит в воздухе, когда они выходят из машины на кладбище, которое решили проверить первым.       Портупея почему-то упорно не хочет застегиваться на поясе и Джин готов немного истернуть, но его собственные ладони аккуратно сжимают и убирают от пряжки — Намджун удобно затягивает ремень и фиксирует, протягивая Джину кобуру с пистолетом. Дожил — уже сам собраться не может.       Джин думает, стоит ли брать лезвия, если в принципе они могут гуля убить и выстрелом или любым предметом, способным раскрошить ему голову. В итоге все равно подбирает один мачете, думая, что в итоге для достоверности все равно срубит голову, чтобы уже наверняка к этому вопросу не возвращаться.       Кладбище это не такое уж и новое: плиты тут старые, прямоугольные и лежат горизонтально. Склепы в Корее не распространены, но можно заметить пару штук, плохо видимых в темноте. Все немного заросшее, и несколько раз Намджун позади запинается о корень или пень с тихим «блять».       Они обходят памятники и постепенно углубляются, бродя где-то среди каменных изваяний, но Джин все еще видит их машину, поблескивающую в лунном свете. Все, что его радует — сегодня не облачно, иначе он без фонарика бы вряд ли что-то смог рассмотреть.       Джин оглядывает пустырь, высматривая вокруг тени и шевеления, выслушивается, чтобы услышать копошение или чавканье, но слышит только очередной хрустящий звук, с которым Намджун снова ломает ветки.       — Джун, смотри под ноги, пока на нас все кладбище не сбежалось, — шипит Джин, не оборачиваясь, и решает присмотреться к особенно потасканному склепу у них на пути.       — Но это не я.       Джин оборачивается на Намджуна, который стоит позади него с озадаченным выражением лица, а под ногами у младшего ни намека на ветки и корни. Они замирают, Джин прикладывает палец к губам, жестом говоря стоять на месте и не издавать ни звука. Он снова слышит схожий хруст и пытается понять, откуда доносится звук.       Вслушиваясь, он начинает слышать шарканье и влажные звуки, тихие, но различимые, как только останавливаешься и начинаешь тише дышать. Джин делает взмах рукой в направлении особенно крупного памятника на пригорке и двигается особенно тихо, наступая на сухую траву с пятки на носок и держа наготове лезвие. Не понятно, откуда может выпрыгнуть — гули довольно быстрые.       Медленно они доходят до массивной белой плиты, Джин, не прислоняясь, двигается вдоль плиты, пока не упирается в угол, рукой тормозя Намджуна.       Джин немного выглядывает, и его передергивает. Это не гуль. Точно не гуль, разве что если до этого не обглодал какую-нибудь чупакабру и не принял ее облик. Гули выглядят как люди, а тут к нему спиной сидит на сухой земле совсем не человек, лишь отдаленно похож. За красными кровавыми разводами на ободранных руках и серой спине сухая потресканная кожа, покрытая корками язв и открытыми ранами. Похоже на кожаный мешок, обтягивающий кривые разросшиеся кости, очертания которых видны через мнимый серый слой эпителия на спине.       Оно сидит спиной к памятнику, склонившись над чьим-то телом и ковыряясь во внутренностях, пока обгладывает одну конечность, грызя вместе с костями, ощутимо громко перемалывая твердые человеческие конечности.       Джин поворачивается к Намджуну с растерянным взглядом.       — Это не гуль.       — А кто тогда? — не понимает Намджун, шепча так же тихо.       — Ругару.       Глаза Намджуна округляются, и он заглядывает куда-то за спину Джина. Сокджин быстро понимает, что хруста он больше не слышит, и, оборачиваясь, в метре от себя видит затянутые чернотой маленькие глазницы и уродливое лицо, перемазанное кровью.       Он отпихивает Намджуна прежде, чем монстр делает рывок в их сторону. Джин выставляет лезвие вперед, и тварь вцепляется прямо в металл, давит с ощутимым напором, и Джин заваливается назад, прижатый к белой плите. Он держит оружие в руке крепко, но не может собрать разум, поэтому ругару встряхивает его, с силой ударяя о белый мрамор — Джин бьется затылком.       Его отшвыривают в сторону, цепляясь за кожаную портупею кривыми пальцами, и Джин приземляется на надгробие, судя по ощутимой боли в виске, хорошо ударившись об угол. Портупея с оружием валяется у подножия холма, поблескивая, но лезвие лежит рядом. Джин хватается за голову, когда старается встать на ноги — удар отрезвил рассыпчатый рассудок, и Джин поднимает лезвие с земли, думая, что-либо он начинает драться, как подобает охотнику, либо их обоих просто-напросто сожрут заживо.       Ругару снова кидается с намерением еще раз отправить Джина в полет, но тот уходит в сторону и полосует монстра по спине, рассчитывая хотя бы сбить голову с плеч и выиграть время. Но изворотливое существо отбивает мачете в сторону и размашисто ударяет Джина под дых так, что тот теряет равновесие на пару секунд и едва не получает по лицу, но вовремя отшагивает, и лишь когти полосуют его по щеке.       Джин понимает, что ругару уже далек от человека. Метаморфозы с телом окончательно превратили человека в монстра, а разум и личность давно пропали, уступая голоду по людскому мясу. Запах крови раззадорил его сильнее, и он облизывает запачканные свежей жидкостью когти, с новой силой бросаясь вперед, когда получил дополнительный стимул.       Отбиваться и уворачиваться становится сложно. Ругару сильнее его значительно, даже если не быстрее, то вдобавок намного выносливее, а Джин уже выдыхается. Голова у него гудит, напоминая об ударе, и он пропускает миг, когда его сбивают с ног вновь и отшвыривают к очередному памятнику.       Лезвие выбито из рук от жесткого столкновения с камнем, скорее всего, будет ушиб или синяк. Джин порывается к лезвию, но на него сверху обрушивает ругару, прижимая к траве. Джин усилием бедер подбрасывает свое тело, припечатывая монстра головой о камень, раз за разом все сильнее выдергивая свои руки из захвата.       Раздается выстрел, и черная кровь прыскает рядом с Джином. Ругару отвлекается на рану, и Джин моргает, но вес монстра внезапно пропадает, и он лишь замечает, как чем-то светлым и увесистым противнику прилетело по голове.       Прямо перед ним появляется Намджун, и Джина передергивает, когда ругару поднимается с земли и кидается на младшего, но тот выставляет перед собой горелку — в воздух взмывает столб пламени, опаляя существо прямо в лицо. Намджун водит огненным хвостом вверх-вниз, чтобы основательно поджечь чудовище, и оседает вниз, пока ругару заваливается на землю, немного трепыхается, догорая.       Джин шумно выдыхает, откидываясь на прохладную землю. Зрение все еще немного ведет, но постепенно картинка приходит в норму. Джина самого ведет хлеще, чем зрение, потому что сердце заходится в быстром темпе от резкого прилива адреналина, дыхание сбито, и ему сложно отдышаться, хотя он сам не понимает, почему не может успокоить разбушевавшееся тело.       Внезапно он осознает, что его не тревожат никакие вещи, с которыми он ехал сюда. В паре метров от него большим костром горит ругару, которых он не убивал лет с двадцати, чуть поодаль от него сидит Намджун и, опираясь на собственные руки, сам запрокинул голову к небу и прикрыл глаза, восстанавливая дыхание.       Джин смеется, потому что это смешно. Он прикрывает лицо изгибом локтя и смеется от самой ситуации. Они с Намджуном чуть не стали кормом ругару, и спас их сокджиновский лак для волос и бутылек керосина, который Намджун пихнул в сумку «просто на всякий случай». Ситуация была опаснее некуда, ведь они были не готовы, а Джин, не проверяя информацию тщательнее, поверил паре комментариев каких-то интернетных психов.       Смех пробирает и Намджуна тоже, и он улыбается своими глубокими ямочками на щеках, подсвеченный импровизированным костром. Он роняет голову на свои колени и смотрит на Джина смеющимися глазами.       — Лак? Серьезно? — Джин переворачивается на бок, чтобы видеть младшего лучше.       — Иногда красота спасает мир, — хохотнул Намджун, добавляя: — Твоя сегодня спасла нас, но это неплохое начало.       Джин прыскает в кулак и вновь поворачивается на спину, упираясь взглядом в небо. Без света фонарей в Корее тоже много звезд, но Джин не видел их достаточно давно. В Америке можно выйти на задний двор или отъехать к лесу на шоссе, чтобы расстелилось такое же большое полотно из горящих точек. В Корее он их не замечал: то сам не поднимал головы, то не было возможности, а через раз их вовсе не было видно за искусственным городским светом.       Мир не кажется таким сложным и плохим сейчас, когда он, немного уставший и побитый, лежит на чьей-то могиле, шумно выдыхая загородный воздух. Джину сейчас все равно на то, что будет завтра или через год, ему достаточно дышать и смотреть вверх, на безграничное небо и звезды, по которым он очень скучал.        Намджун хорошо вписывается в это небо, возвышаясь над Джином и беря его руку в свою, призывая вставать. Джину хочется остаться тут еще ненадолго, но он видит в руках Намджуна свою портупею и лезвие, понимает, что валяться на кладбище — вообще не самая радужная перспектива в два часа ночи.       Но Джина отпускает часть загнавших его в угол мыслей. Словно Намджун вместе с ругару поджег треть его сомнений.       Они закапывают тлеющие останки под каким-то деревом и едут домой, за рулем в этот раз Намджун, и магнитола тихо поет группой «kodaline», пока Джин понимает, сколько в жизни успевает терять за этими ограничениями.       Он теряет даже больше, чем всегда боялся потерять, приобретая.       За двадцать семь лет Джин запрещал себе многое, отказывался от большинства сходок и от совместных поездок с Шивоном. Ему предлагали работать вместе, и от этого он тоже отнекивался, позволяя лишь единичные случаи, когда работает с кем-то в паре, хотя знать, что тебе прикрывает спину кто-то, в ком ты уверен, намного лучше, чем быть сожранным заживо.       Не позволять себе романтики было тоже большой ошибкой. Нужно было соглашаться, а не разбивать сердца, и, возможно, он бы уже давно чувствовал себя дома. Но сейчас все это кажется к лучшему, потому что без этого всего он никогда не оказался бы здесь и сейчас.       Ему не заклеивал бы лоб пластырем поднимающийся корейский рэпер, бережно держа его лицо в своих ладонях и ворча «вдруг шрам останется», хотя у Джина этих мелких шрамов уже не перечесть. Все слова, сказанные Шивоном, почему-то всегда очень поздно для него приобретают смысл:       «Иногда должно пройти время, прежде чем ты встретишь нужных людей».       Видимо, нужно было и правда немного подождать.       Джин входит в квартиру первый, скинув сумки на Намджуна, и сразу идет на кухню, наливая в стакан воды себе и шаборхающемуся в коридоре младшему. Джин должен будет уехать и оставить эту квартиру пустовать без хозяев, машину тоже оставить пылиться в гараже. Он уедет из Соннама обратно в Америку к внедорожнику и излюбленным барам, вернется к своему небольшому дому в Канзасе. Снова начнет ездить между штатами под громкую музыку на рассвете и работать с разными людьми, теперь даже позволяя себе задержаться с кем-то подольше. Он вернется к жизни, которую ждал так долго эти полгода в Корее.       Только теперь внутри тяжелеет. Сердце тянет, и ликования как такового от этой новости совсем нет. Он как будто получил долгожданный подарок, но, открыв, увидел пустую коробку, красивую и пеструю — в своем изначальном желании он уже не находит того, ради чего этого хотел.       И он знает, чего хочет теперь. Он понимает, чего во всем этом ему будет не хватать. Он отлично осознает, кто небольшая причина, по которой он все еще так не хочет, но, если понадобится, согласен остаться в ненавистной Корее. Возможно, он немного слишком сильно влюблен.       Теперь, по крайней мере, он готов это признать.       Намджун заходит на кухню, шумно выдыхая, тянется к своему стакану, что остался стоять на столе. Джин смотрит на него, младший говорит что-то, а Джин не особо-то слушает, просто смотрит и внутри разрешает себе разбиться от того, как правильно Намджун выглядит на его кухне.       — Мне будет этого не хватать.       Он говорит это тихо и честно, будто это секрет. Прерывает намджуновскую пламенную речь, и тот забывает, зачем пришел, потому что взгляд у Сокджина побитый и сломленный, но такой теплый и искренний. Потерянный, потому что внутри него идет борьба, в которой он проиграл самому себе, но искренний, потому что, проигрывая, все равно пересиливает себя. Намджун знает, в какую сторону, потому что Джин готов позволить себе сейчас все, но все еще так отчаянно боится последствий, придуманных в своей голове.       Намджун не хочет все торопить, не хочет ускорять то, что держал в медленном темпе, но ставит стакан к раковине, и Джин оказывается к нему очень близко. Испуганный и держащийся на чистом самообладании, внутренне, как и любой человек, желающий, чтобы его разубедили в опасениях.       И Намджуну не трудно, потому что он сам давно ждет, когда ему хотя бы немного, но ответят. Понимать взгляды и читать мысли друг друга мало — Намджуну все равно хотелось услышать отдаленный, но намек. Джин ненавидит Корею, считает дни до возвращения в Америку, и, если бы понадобилось, Намджун бы позволил ему уйти. Стоило только Джину сказать, что им пора прощаться, он никогда не стал бы держать его. Если бы Джин сказал, что это сделает его счастливым, Намджун бы позволил всему закончиться, так и не начавшись.       Но все-таки внутри надеялся на то, что ему повезет. И сейчас это «мне будет этого не хватать» звучит как долгожданное «не дай мне уехать, пожалуйста». Глаза, смотрящие на него с надеждой и говорящие о том, что не хотят расставаться. Намджун тоже не хочет и желает дать шанс себе и Джину позволить друг другу наладить сломанные сердца и души.       Тут как прыгать в воду. Лучший способ понять, что она не холодная — разбежаться и прыгнуть.       Намджун наклоняется и все же целует. Смакует губы, прикусывая нижнюю, и Джин вздрагивает, сжимая столешницу, на которую опирается. Намджун чувствует его неуверенность, берет его руки и тянет на себя, разрешая себе прижать стройное тело ближе и сжать талию. На старшем все еще висит портупея, и Намджун никогда не говорил, но подарит ему однажды декоративную стилистическую портупею, потому что даже в обычной оружейной Джин выглядит очень горячо.       Постепенно Намджун забывается и дает волю рукам, проскальзывая пальцами под футболку и, цепляясь за ту самую, застегнутую вместо ремня пустую портупею, ведет вверх по предплечью к шее, чувствуя мурашки на чужой коже. Джин рвано выдыхает ему прямо в губы, и Намджун пользуется этим, большим пальцем немного давит на подбородок, и тормоза ему окончательно сносит — не он первый углубляет этот поцелуй.       Джин все время такой. Сдержанный до определенного момента, но в один миг замок сам с себя сдергивает и выпускает отставленные на потом желания, которые ограничивает неуверенностью. Сейчас постепенно расслабляется, становится более открытым, и тело говорит все за него: Джин льнет к рукам и своими длинными тонкими пальцами проскальзывает по груди, цепляется за волосы на затылке и сжимает так мягко, как будто все еще хочет держать контроль.       Но они его уже потеряли.       Намджун долго ходил за ним по пятам и ждал разрешения, касался, только подбирая момент, но теперь ему будто дозволено все. Старший сам подставляется под ласки, Намджун хочет прикасаться к нему больше, но одежда мешается — футболка явно лишняя.       Он задирает ткань и чувствует торчащие ребра от того, как Джин выгибается. Оголенная кожа будто жжется и плавится под руками, мышцы живота напрягаются от прикосновений — Джин такой тонкий, по нему и не скажешь, что так подтянуто сложен.       Тихий стон с сокджиновских губ срывается прямо в поцелуй, когда Намджун случайно задевает ареолы сосков, и он ухмыляется — ожидал, что Джин чувствительный не только эмоционально, это было предсказуемо тем, как он дергается от невесомых прикосновений.       Намджуна ведет, словно он снова напился — Джин лучше крепкого виски ударил в голову. Он толкает старшего назад и приподнимает, усаживая на стол, чтобы прижать к себе особенно близко. Настолько, что чувствует чужое возбуждение.       И ведь совсем не сопротивляется, только мелко вздрагивает и сбито выдыхает, пальцами оттягивая намджуновские светлые волосы на затылке.       Вынужденно, пока он еще может, Намджун отрывается, но не отходит ни на шаг дальше. Губы старшего, искусанные и красные, теперь еще больше приковывают к себе внимание, глаза масляные, и смотрит он так же пьяно, как сам Намджун. Дышит тяжело, рвано выдыхая воздух из легких, все еще оплетая шею Намджуна своими руками и не давая отстраниться далеко.       — Останови меня сейчас, — это брошено так тихо, словно кроме них кто-то может услышать, — если ты против, останови меня, чтобы потом не сожалеть.       Джин тянет его на себя и лбом прислоняется ко лбу, глядя в глаза из-под полуприкрытых век и опущенных ресниц, говорит, касаясь своим шепотом лица напротив.       — Я успею пожалеть об этом утром.       Контроль Намджуна ломается, и он чувствует, как ментальная граница просто расплывается и исчезает.       Джин обнимает его своими стройными ногами и прижимается к губам, постепенно возвращая поцелую темп, в котором они были. Намджун разрешает ему похозяйничать, потому что становится интересно, что будет делать тот, чья скованность и комплексы владеют над личностью.       Но скованность так же сдвинута в сторону, и Джина дразнит желание. Влечение, которое он держал на коротком поводке, срывается, и он рушится от чужих рук, порывисто сжимающих его бедра. Намджун усмехается, когда старший дергает его за петельки для ремня на джинсах, и решает менять их локацию самостоятельно.       Джин охает, когда Намджун подхватывает его, вынуждая крепко схватиться за шею, а на лице младшего очередная ухмылка. Ведь Джин при любом удобном случае дразнился, что Намджун его в жизни с места не сдвинет. Старший выдыхает восхищенно — правда не ожидал, но теперь пользуется моментом, когда руки Намджуна заняты, и ненадолго целует в губы, уголок рта и дорывается до смуглой шеи, покрывая поцелуями местечко рядом с дрогнувшим кадыком.       Намджун ногой пинает дверь сильнее, чем ожидал, так, что та громко стукается о стену, он кожей чувствует улыбку — знает, змееныш, как действует на него. Но Намджун вполне отыграется, потому что он — тот, кто сегодня будет руководить парадом.       Слов, чтобы высказать, насколько Сокджин красив, у него не хватит, даже если он использует весь свой рэперский словарный запас. Белая футболка летит в сторону, и Намджун наслаждается видом перед ним: Сокджин, красный и задохнувшийся от глубоких поцелуев, тяжело выдыхает и кусает свои очаровательные губы. Намджуна так и тянет достать смартфон и запечатлеть себе момент на память, но его дергают вперед сцепленные за его спиной ноги, и Джин шепчет ему в самое ухо что-то вроде «снимай это дерьмо», прежде чем тащит своими нетерпеливыми руками футболку Намджуна вверх.       Кто-то слишком активный этим вечером, и Намджун думает поутихомирить этот пыл.       Он не сдерживается, когда припадает к сокджиновской шее, и сильно засасывает кожу, сжимая чужой пах. Реакция не заставляет себя ждать, и вздохи мешаются с зажатым мычанием, когда Намджун прикусывает нежный участок и переходит на ровные, выпирающие ключицы. Джин чувствительный очень и дергается от каждого укуса, вжимая в себя Намджуна сильнее.       Через прикосновения Намджун чувствует, как сбивает с Джина замки: тот разрешает себе стонать, прикосновения уже не такие боязливые, а поцелуи, в которые он затягивает Намджуна, более чувственные и глубокие, даже не кажутся такими пошлыми.       Если понадобится, он каждый день будет начинать с поцелуев и повторять, что Джин великолепный, если это заставит старшего в это поверить. Он добьется того, что покажет Джину, насколько он совершенный в своих несовершенствах.       Штаны мешаются, Намджун наугад нашаривает пальцами бляшку ремня и расстегивает со слышимым звоном. Он умеет обращаться с парнями и теперь даже не жалеет, что был опыт, а вот Джин до этого в постели бывал только с девушками, и явно не в такой роли. Где-то глубоко внутри Намджун немного боится оплошать и сделать слишком больно, но его единственный враг — его хлипкое терпение.       На полу прибавляется одежды: к футболке летят сокджиновы джинсы, куда следом приземляются брюки Намджуна. Он не помнит ящик, но где-то в тумбочке или на ней есть масла, он помнит. Джин не выпускает его из плена поцелуя, и так же вслепую Намджун водит рукой по деревянной поверхности, ощупывая ящики, пока ему не попадается остроугольная картонная упаковка — нашел.       Немного не то, что искал, и он переводит лукавый взгляд на Джина, потому что не думал, что тот приводил сюда кого-то.       — У тебя от меня секреты? — он посмеивается, целуя старшего в уголки губ, и снова лезет в ящик за тем, ради чего лез изначально.       — Чёрт, Шивон, — Джин прячет лицо в руках, косясь на пачку с презервативами, лежащую на подушке. — Это не моя квартира, я не лазил по его ящикам.       — Мы ему потом спасибо скажем, — шепчет Намджун, прикусывая чувствительное ухо зубами и смеясь сдавленному писку.       Звуки становятся более взрослыми и неприличными, когда влажными поцелуями по подбородку Намджун спускается к тяжело вздымающейся груди, не обходя чувствительные бусины сосков — прикусывает, и Джин стонет своим мелодичным голосом. Намджун слышал, как он может петь вместе с приемником на кухне, но не мог представить, что будет так сладко стонать.       Джин стоил того, чтобы ждать и быть терпеливым. Они очень торопят события, но им не по шестнадцать лет, чтобы устраивать полугодовой конфетно-букетный период и не узнавать друг друга. Намджун уже принял для себя, что уши у Джина как эпицентр эрогенности, особенно незаметное местечко позади. Торчащие ребра и невесомая линия по ним заставит его вздрогнуть и покрыться мурашками. Джин любит нежности и плавится, когда Намджун целует его в висок, невесомыми поцелуями обходит губы, а сам Джин ловит бьющуюся артерию на намджуновской шее и руками ласково перебирает блондинистые волосы. Будто приучает Намджуна к своим касаниям, приглаживая, как кота.       Намджун выцеловывает подтянутый плоский живот, пока боксеры выбрасываются на пол.       Собственное возбуждение уже ноет, но он мысленно одергивает руки — о себе думать сложно, когда под ним распаленный и впервые настолько открытый Ким Сокджин жмурится и кусает губы, одним своим взглядом просит не останавливаться.       Масляной рукой Намджун обхватывает ствол и проводит несколько раз, растирая естественную смазку. Большим пальцем он дразнит и ловит мягкие стоны, и оставляет в покое искусанные соски, чтобы вернуться к губам. Джин не знает, за что схватиться руками, сжимает простынь, пока Намджун не закидывает его руки на свою шею, развязно целует, медленно водит рукой вверх-вниз.       Джина выворачивает внутри наизнанку. К нему никогда не прикасались так, его не целовали так глубоко и грязно, чтобы нравилось до дрожи в коленках. Он сжимает в ладонях отросшие волосы, и Намджун выдыхает резко — маленькое слабое местечко, Джин уже запомнил.       Легкие горят от порывистого дыхания, которого все равно, кажется, мало — Джин не может вдохнуть нормально. Получается только рвано и судорожно выстанывать нечленораздельные вещи, потому что ему нравятся губы на его шее и больно впивающиеся через раз зубы на ключицах. Намджун играется с ним, постепенно находя новые точки воздействия на его тело. Новые кнопки находит быстро, и вот уже мягко проводит рукой по коленкам и снова целует за ухом, а у Джина пальцы на ногах поджимаются от волны, прошедшей по телу — словно нервные окончания ему опалили огнем. Он выгибается и стонет как-то жалобно, не узнавая собственный голос.       Джин чувствует дразнящие вход пальцы, растирающие только снаружи и проникающие лишь немного. Намджун издевается над ним, чего он ждет? Что Джин станет просить? Джин уже готов просить и скулит, когда снова чувствует руку на члене, а один палец плавно входит внутрь.       Не больно, пока просто непривычно. Рука, массирующая головку отвлекает, и Намджун, неразборчиво шепчущий на ухо нежности, отвлекает тоже, через раз целуя. У самого в глазах горит весь мир, и Джин видит, как сложно ему сдерживаться. Джин порывается сделать что-нибудь, чтобы не быть бревном, но палец внутри сгибается, растягивая, и Джин вцепляется в спину Намджуна, чуть царапая выступающие лопатки.       Намджун продолжает до тех пор, пока его слуха не касаются чувственные стоны и сокджиновские руки не начинают снова активничать, тянутся к его паху. Палец свободно двигается, и в момент, когда старший не ожидает, он просто добавляет еще один, не прекращая движений. И Джин извивается, пальцы распирают тугие стенки, а свободная рука скользит по стволу, двигая крайнюю плоть — он мечется меж двух чувств, пока дискомфорт перекрывается приятными волнами, расходящимися по телу.       Ловкие длинные пальцы все-таки находят резинку намджуновских боксеров и скользят под ткань, на пробу беря в руку чужое возбуждение. Намджуну хватает внезапного касания, чтобы оказаться сбитым с толку на короткие пару секунд, прежде чем он чуть меняет угол, и Джин вздрагивает всем телом, выгибаясь в пояснице.       Особенно громкий и звонкий стон бьет по ушам, и Намджун внутри себя немного ликует — нашел то, что пока и не искал. Намеренно попадает точно по чувствительной точке и проникает третьим пальцем. Это больнее, и он целует, глуша протестующий возглас, тут же сменяющийся удовлетворенным мычанием. Сокджин медленно водит рукой по его возбуждению, и Намджун не выдерживает.       Пальцы выскальзывают из растянутого прохода, он подхватывает Джина под коленки, сцепляя его лодыжки за своей спиной. Просит потерпеть и целует через каждое слово, старается расслабить, чтобы тот не зажимался.       А Джин отдался Намджуну еще в тот момент, когда отказался его останавливать. Теперь уже не остановится сам.       Намджун входит медленно, но это все равно больно. Джин абстрагируется как может, жмурится и вцепляется Намджуну в спину так, что тот сам шипит, но входит до конца, прежде чем остановиться и дать им обоим привыкнуть.       Горячим дыханием Джин опаляет его ухо и отрезвляет только короткими ногтями, царапающими спину — единственное, на чем держится у Намджуна самообладание. Джин такой чертовски узкий несмотря на то, что он его растянул, и такой потрясающе красивый даже сейчас, когда позволяет нескольким слезам скатиться с уголков глаз. Намджун целует его щеки и ловит влагу губами, стирает пальцами с уголков глаз, пока Джин не обнимает его за шею, шепотом давая разрешение.       Первый синхронный стон отражается от стен, Намджун все еще немного сдерживается, стараясь не сорваться на привычный ритм, двигается медленно, постепенно добавляя резкости движениям. Намджун находит на постели одну руку Сокджина, переплетая их пальцы, и снова припадает к губам, толкаясь особенно глубоко. Не прогадал, когда попал по нужному месту — Джин снова начинает стонать громче.       В комнате жарко, будто они вернулись в дневное плюс двадцать пять. Джину хорошо, он чувствует себя заполненным, хочет вывернуться от вездесущих губ Намджуна, но только прогибается сильнее, запрокидывает голову, предоставляя больше доступа к разукрашенной синяками коже. Намджун повторяет, какой он красивый, бормочет куда-то в шею нежные слова между поцелуями и укусами, пока выбивает из Джина последний воздух с каждым толчком.       Джин балансирует на грани. Он не чувствует себя неправильно, и ему уже все равно, что будет — он не жалеет. Ни на грамм не жалеет, что сорвал себе все тормоза вместе, кажется, со связками. Хочет вернуться в прошлое на месяц-другой назад и врезать самому себе за то, что строил глупые стены. Джин стонет очень пошло и громко, но на стыд у него не остается внимания, потому что он близок к черте. Намджун наращивает темп и рукой помогает Джину дойти до разрядки.       Намджун выходит из него прежде, чем успевает кончить, и спускает в собственную ладонь, роняя голову на плечо Джина.       На старшего наваливается усталость, и глаза слипаются сами, тело отказывается функционировать. Все, на что его хватает — это стащить рукой с тумбы коробку с бумажными полотенцами.       Намджун вытаскивает несколько салфеток и стирает все с собственных рук и сокджиновского живота, заваливаясь на спину и притягивая Джина на себя за локоть. Последний не сопротивляется, позволяет укрыть их обоих одеялом, а сам утыкается носом в изгиб шеи Намджуна, обхватывая торс руками. Ему правда так все равно на то, что ждет их завтра. Намджун трепетно перебирает его волосы и гладит по спине, целует в макушку, чем заставляет немного сжаться. Не от страха, просто от приятного чувства где-то на уровне ребер.       Он не хочет думать, не хочет больше бояться. Так устал от этих рамок, в которые загнал себя уже настолько давно, что и не вспомнить, где это началось. Надоело смотреть на все с расчетом, что где-то будет подвох — впервые за долгое время он очень хочет довериться. Будь что будет — если он пожалеет утром, то это случится только утром; если Намджун решит отвернуться от него, то это тоже случится только завтрашним утром.       А пока он шумно выдыхает и легко касается губами шеи Намджуна, понемногу все глубже проваливаясь в сон под этими греющими руками.       — Не убегай от меня больше.       — Не буду.