crossroad

      Утро раньше показалось бы не лучшим в жизни, потому что солнце лезет прямо в глаза, освещая всю комнату — мнимый тюль вообще не стремится ему препятствовать. Намджун уже давно рвется повесить сюда что-то больше напоминающее шторы, но его ограничивает кое-чья любовь к светлым помещениям.       Намджун тянется руками в разные стороны, чувствуя вес на одной из них. Джин прилег на его предплечье вместо подушки, и ему солнце спать совсем не мешает.       Такая банальная сцена, где утром Намджун просыпается первым от слишком ярких утренних лучей, и такая банальная мысль — Джин и правда красивый. Сейчас особенно уютный и милый, выглядит спокойным и совершенно беспечным — словно тревоги, которыми он загоняет себя каждый день, его оставили. Он выглядит невесомым и почти прозрачным — кожа совсем белая и фарфоровая в таком освещении, переливаются черные пряди, спадающие на лицо и растрепанные по подушке.       Полуулыбка просится сама; Намджун пальцами чуть сдвигает мягкие прядки со лба и едва задевает кончик носа, отчего Джин жмурится и чуть морщится, удобнее устраиваясь на руке. Намджун расплывается еще в более довольной улыбке и чуть приподнимает руку на постели, чтобы старший немного перелег с затекающей ее части, и тот скатывается с намджуновского предплечья, удобно устраиваясь на груди и прячась в районе шеи.       Теплое дыхание старшего щекочет ключицы, и его равномерное сердцебиение Намджун чувствует кожей. Внутри все, кажется, встало на свои места, и пустых, недорисованных мест в картине жизни у Намджуна не осталось. Он бросает взгляд на настенные часы и, бога ради, сейчас девять утра, а он чувствует себя так, будто выиграл в лотерею. Хотя, можно сказать, даже сорвал куш.       Намджун нежными прикосновениями перебирает смоляные волосы между пальцев — ему нравится касаться Джина. Он теплый и ласковый и, даже будучи спящим, отзывается на касания и ведет головой, поддаваясь под руку.       — И тебе доброе утро.       Голос у Джина по утрам такой же приятный, лишь немного севший. Его глаза все еще закрыты, и он только ерзает, устраиваясь удобнее и руками обвивая грудь Намджуна.       — Доброе, — бросает в ответ Намджун, а недолгое сомнительное счастье отступает назад.       Повисает тишина, должная казаться уютной и атмосферной. Но Намджун все еще помнит слова Джина, сказанные вчера, и не знает, чего ему ждать. Кто победил? Джин наверняка устроил себе в голове Третью Мировую войну, но кто в ней одержал победу?       — Жалеешь?       Намджун спрашивает и шумно сглатывает, когда видит глубокие глаза, смотрящие на него в упор. Он ищет в них ответы, ищет презрение и осуждение, возможно, ждет увидеть страх или сожаление. Намджун смотрит и ищет подвох, но не видит ничего, кроме света, переливающегося в темной радужке. Джин усмехается мягко и вновь укладывается на широкую намджуновскую грудь.       — Я все еще здесь, — он игриво глядит на Намджуна снизу вверх, а Намджун немного хмурится и ждет завершения мысли.       — И?..       — Лежу с тобой, никуда не собираюсь.       Намджун громко фыркает и отворачивается к потолку, потому что не может серьезно возмущаться, пока смотрит в эти смешливые глаза.       — А просто сказать, что не жалеешь и я тебе тоже нравлюсь, не вариант?       — Это немного скучно? — неуверенно больше спрашивает, чем утверждает старший.       — А ебать мне мозг месяц было не скучно?       — Ты тоже неплохо этим промышлял. Во всех смыслах.       Разговор не кажется напряженным, не чувствуется ссорой, а выглядит… обычным? Просто какие-то шутливые перепалки утром, и от них совсем не хочется расстраиваться, только улыбаться и подыгрывать.       Намджун нерезким движением подминает Джина под себя, рукой за талию прижимает вплотную, опираясь на собственный локоть — его очередь ухмыляться.       — В некотором смысле можем даже повторить.       — Можем, — на секунду у Джина глаза поблескивают чем-то опасным, и он своими длинными пальцами невесомо гладит Намджуна по ребрам, однако подталкивает младшего в плечо и укладывает обратно на постель, — но не сейчас. Шивон говорил, что приедет, и, возможно, это сегодня.       Намджун не хочет выпускать Джина из постели, и было заметно то, как на секунду усилилась его хватка, но он расслабляет руки, и старший все же встает. Джин уходит в ванную с телефоном, и частично Намджун слышит их разговор — Шивон, видимо, решил наведаться сегодня, и Джин собирается встретить его в аэропорту.       Решения сейчас не зависят от Намджуна — с ним уже все и так понятно. У него с этим все просто: Джин ему нравится, ему с Джином хорошо и комфортно. А если он чувствует себя свободно, то не станет упускать человека из виду. Но Джин все еще в чем-то не уверен, он сомневается, и Намджун это чувствует. Он не станет торопить, и сейчас, лежа в не своей постели, решает, что подождет. Подождет в очередной раз, сыграет роль щенка, не привязанного на цепь. А то, прогонит его Джин из своей жизни или погладит, уже повлияет на его дальнейшие решения.       Конечно, он хочет остаться и попробовать. Намджун не из тех, кто отступается или пасует. Он сам думал, чтобы предложить Джину поехать вместе в Америку — Намджун не считает себя сильно умным, но он не слеп и видит, что даже при большой любви Джин оставаться в Корее не хочет.       А Намджуну все равно. Какая ему разница, где жить и где выступать? Америка кажется хорошей перспективой и отличной практикой, чтобы завести новые интересные знакомства и развивать себя в иностранных текстах. Намджун говорит по-английски свободно, но лишь пару раз пробовал фристайл — это было неловко и сложно давалось, но он совсем не против учиться, даже если придется прогибаться и краснеть за себя. Ему не привыкать. Намджун уже знает, что за ошибками скрывается опыт, который не перекроется никаким талантом.       У таланта есть потолок, а способности не имеют границ.       А еще Намджуна устраивает периодическое вмешательство сверхъестественного в его жизнь. Он понимает, что за охотой Джин прячется и убегает от своих мыслей, скрывается от них, отгораживаясь, словно стеклянным барьером. А сам делает вид, что все у него просто прекрасно. Но Джин бы не находил в этом утешение, если бы не любил. Намджун не особо пылает счастьем оттого, что в любой день и момент может никого не оказаться рядом, как тогда на кладбище, и Джину просто не повезет с делом. Никого не привлекает перспектива гибели близкого человека. Но это то, чем Джин живет, это его работа и часть его жизни.       Все, что Намджуну остается во всех случаях — это верить. Он доверяет Джину и надеется, что тот не поддастся на свои глупые мысли. Наверняка спросит Шивона, и пусть тот подтолкнет его в нужном направлении. Намджун сам сомневается много, но прежде всего убеждает себя в том, что Джин не позволит им так легко пропасть.       Джин выходит из ванной, ероша высушенные волосы, и поправляет темно-синий бомбер — пудреная большая футболка сменилась черной, и Намджун ставит галочку: отучить старшего стесняться себя.       Намджун улыбается своим мыслям и упускает момент, когда Джин в несколько шагов пересекает комнату; в глазах у него немного неловкости, но больше тепла, с которым он наклоняется и коротко целует, касаясь на пару секунд.       — До встречи, — негромко бросает он, словно в комнате был кто-то, кроме них, и, развернувшись, идет на выход.       Намджун падает обратно на кровать и зарывается в подушку, чтобы не видеть в зеркале напротив собственного довольного лица.       Джин едет в аэропорт и немного негодует по телефону. Ему пришлось тратить кучу бензина на поездку в международный аэропорт Инчхона просто потому, что Шивон и его привередливость отказались пересадить свой зад на поезд и доехать до ближайшего к Соннаму вокзала. Видите ли, у него непереносимость поездов, и он слишком травмирован для контакта с ними.       Давно взрослый дядька, а иногда ведет себя хуже ребенка.       — О, мой единственный сын, скучал ли ты по мне? — он выплывает в холл аэропорта с сумкой в руке и распахивает свои руки, якобы для объятий.       Но Джин в курсе, что тот не серьезно.       — Безумно, — саркастично отвечает он, крепко пожимая мужчине руку. — Ты в порядке?       — Я не настолько стар, чтобы на меня влияла турбулентность, сопляк, — Шивон язвит и увесисто хлопает Джина по плечу, подталкивая к выходу. — Давай, поехали, еда сама не приедет в аэропорт.       Джин устает от его нытья, не успевают они проехать и трети пути. К тому же, как будто мало ему было просто невероятно героической истории, как Шивон стойко не поддавался пыткам, так он еще и в итоге увидел несколько дорожных забегаловок и начал клянчить остановку. Джин просил его потерпеть до города, но Шивон все же добивается своего, и Джин тормозит машину на середине пути, ближе к окраинам, около небольшого бара со внутренним двором.       Обычная забегаловка, скромный интерьер девяностых-восьмидесятых годов, больше сделанный из дерева. На столиках заранее выставлены фарфоровые чайные приборы — видимо, днем бар превращается в ресторанчик, а ночью принимает свой истинный облик. Шивон сразу просит хозяйку убрать чай и принести пива, аргументируя это тем, что задолбался пить одни таблетки и чувствует себя достаточно здоровым для банки пива. Знает Джин его «банку пива», но сам лишь вздыхает и просит принести ему чего-нибудь безалкогольного. Он за рулем.       Шивон что-то говорит о перелете и надоедливом соседе, а Джин думает, что это хороший шанс. Он не лезет к Шивону. Никогда не лез раньше и очень не хочет сейчас — еще с детства он поставил себя перед мыслью, что Шивон делает для него достаточно много и решать все проблемы Джина не обязан. Джин не боится просить его, он просто привык к тому, что лишен этого права. Он лишил себя его сам, но даже понимая, что Шивон один из самых близких ему людей, он одергивает себя и не может переступить черту, так ярко проведенную с самого начала.       Черта «я не должен мешать ему жить, от меня и так слишком много проблем».       Неожиданно Шивон замолкает на секунду, так и не поднимая глаз на Джина — он продолжает есть, говорить с той же интонацией, но характер их разговора заметно меняется.       — Давай начистоту: мы оба знаем, почему ты так долго торчишь в этом городе, — он отпивает пива и ставит на стол с характерным звуком. — Рассказывай.       — Это немного долгая история, — Джин мнется и резко вспоминает, что влюблен в парня, а не в горячую красотку с шивоновских плакатов, поэтому запинается и решает начать издалека. — А еще ты будешь немного удивлен или шокирован, возможно, я буду тебе противен…       — Святые полтергейсты, я же никогда не проявлял себя гомофобом, что сейчас-то случилось? — небрежно откинувшись на стену, Шивон возводит глаза к потолку. — Уже все поняли, что ты обжимаешься с Намджуном.       Джин на самом деле неподдельно удивляется, уточняя:       — В смысле? Ты знал?       — Мы с Хичолем стареем, а не тупеем. Ты с ним сутками, тут надо совсем дебилом быть.       Джин смеется сам над собой, потому что это и правда немного очевидно.       — Наверное.       Он возвращается к вопросу о том, как начать разговор. Его отпустил страшок о том, что Шивон может негативно отреагировать или не принять. Но мысли теперь разбежались по углам с двойной скоростью. Проблема не хочет формулироваться в голове, и нервы становятся напряженными. Дурацкая ситуация, потому что он просто не может успокоиться.       Шивон вдруг снова говорит:       — Давай я попробую угадать, раз ты молчишь, — он делается задумчивым буквально на секунду. — Разница в возрасте?       Джин фыркает, потому что это бред.       — Мы как-то не обращаем на нее внимания.       — Злые родители?       — Он ушел из дома.       — Ты ему не нравишься?       — Не то чтобы…       — Натурал, что ли? — уже совсем шокированно хватается за сердце Шивон, но Джин тут же отрицает.       — Что за вопрос, конечно, нет!       — Тогда он бревно?       — Шивон!       — Ну что? Я должен был уточнить, — Джин хочет возмутиться опять, но мужчина щурится на него лукаво. — Ага, то есть вы там уже того.       — Ради бога, замолчи, пожалуйста, я не собираюсь обсуждать это с тобой.       От шивоновского смеха Джин прячется за своими ладонями, но самого и стыдом кроет, и смешно от ситуации. Не думал, что доживет до того, что начнет обсуждать с Шивоном личную жизнь. Еще и с парнем. Но обстановка разрядилась, Джину стало дышать проще.       Шивон все еще уплетает свинину и посмеивается, когда вдруг встает и жестом руки зовет хозяйку.       — Повторите, — просит он пожилую аджуму и шарит по сумке, доставая сигареты. — Пошли-ка, я покурю.       Длинный деревянный коридор вел на просторный задний двор. Они выходят на веранду и используют белые перила как опору. На улице стало более пасмурно, облака гуще затянули небо, потому уже не было жарко — веяло прохладой перед проливным дождем.       Шивон вытягивает себе никотиновую палочку и, прикрывая рукой огонь от зажигалки, выпускает первую затяжку в воздух.       — Что, так зацепило, что ли?       Мысль проскальзывает мимолетно в голове, и Джин думает о том, утреннем Намджуне, закатывающемся в белье после того, как Джин просто легонько его чмокнул. Он совсем немного думает о Намджуне, но тут же улыбается собственным мыслям.       — Был бы я тут, если нет? — тихо произносит он, пожимая плечами.       Возможно, это все временно и мнимо. Джину в голову стукнули гормоны, обошедшие в пубертате стороной, и теперь он занимается принятием глупых необдуманных решений, о которых пожалеет. Может, в один день Джин проснется и поймет в будущем, что все это не было ему нужно, и осознает, как все быстро забывается.       Но сейчас это важно. Даже если это ненадолго, ему важно ухватиться за Намджуна, потому что он делает Джина лучше. Незаметно втерся в доверие и пользуется тем, что Джин от него не может закрыться, ведь уже пустил его в свой мир. Намджун, как маяк, поворачивает Джина в нужном направлении и ведет к свету. Свету, который он в себе всегда боялся больше не найти. А сейчас чувствует, как загорается вновь.       Ему нравится снова чувствовать, что он начинает жить.       Однако никакие проблемы не решатся сами собой только оттого, что он хочет по щелчку пальцев их развеять. Поэтому, он говорит, как есть.       — Я не смогу.       — Не сможешь чего?       — Защитить его. Он будет под ударом постоянно, а я слишком неопытный, — Джин вертит в руках свою карманную зажигалку, чтобы отвлечься от того, что он впервые открывается человеку, с которым жил так долго. — Он выступает тут и музыку пишет, а я не хочу оставаться здесь. Могу задержаться еще, но навсегда не останусь, ты ведь знаешь. А лишать его того, что он любит, было бы… эгоистично? И работа у нас такая дурацкая, тут отношениям вообще места нет.       Шивон согласно поддакивает и затягивается вновь.       — Точно, это ты, конечно, знатное дерьмо решил затеять.       — Я знаю, что ты скажешь мне то же, что и всегда говорил — приоритеты. Но я, — запинаясь, Джин сомневается, говорить или нет, но отпускает себя, — чувствую себя таким свободным. Не нужно ничего скрывать и врать ему, да я даже если не говорю, он сам догадывается. Мне с ним не надо притворяться. Он заставляет меня жить, и я так к нему привязался, — он обращает внимание, что мужчина просто стоит с зажатой во рту сигаретой. — Можешь начинать говорить, что я занимаюсь ерундой.       Взгляд у Шивона неоднозначный, а сам он продолжает неопределенно молчать. По нему не понятно, что он думает и как реагирует — в такие моменты Джин ненавидит шивоновское раздвоение характера. Джин начинает нервничать снова, но мужчина поднимает на него глаза и выбрасывает сигарету в пепельницу, доставая новую.       — Знаешь, с тех пор, как ты живешь под моей опекой, я думал, что испортил тебе жизнь. Охота не то, чего я тебе желал, — Джин порывается возразить, но легким взмахом руки его прерывают. — Мне в двадцать с хвостом оставили ребенка, когда я сам был тем еще ребенком. Куда мне, охотнику, деть двенадцатилетнего пацана с чертовски дрянным характером? Зачем мне вообще этот ребенок, если я с собой разобраться не могу?       Он замолкает, глубоко затягивается и выдыхает серый дым, такой же, как блеклое небо. А смотрит он в него так, словно там, среди серых испарений, видно былое ушедшее прошлое четырнадцатилетней давности.       — Я хотел скинуть эти обязанности, вот только опоздал, потому что успел к тебе привыкнуть. Когда я принимал решение взять на себя ответственность за тебя, я все еще очень сомневался, что справлюсь — думал, ума не хватит. Но ты впервые тогда вышел из комнаты и сел со мной на один диван и наконец пошел навстречу. Я подумал, что вдвоем-то уж мы точно справимся. А еще у меня появился падаван, которого можно заставить делать все по дому, — он смеется, а Джин закатывает глаза с доброй улыбкой на лице — он тоже помнит, когда впервые решил дать Шивону шанс. — Я к тому, что херня в нашей с тобой жизни случается все время и будет случаться. Но если ты планируешь идти вместе с кем-то, делай ставку на то, что вы будете с херней бороться вместе.       Джин не верит своим ушам и уточняет:       — То есть, ты одобряешь?       — Ты вообще не должен был спрашивать у меня разрешения, но спрашиваешь, потому что опять слишком много думаешь своей головой, — Джину больно в висок прилетает сильный шивоновский щелбан, и он шипит. — Иногда в твою жизнь приходят правильные люди, Джин, но у них на лбу не написано, твои они или нет. Нужно не бояться проверять. К тому же, если что-то случится, мы со всем разберемся. Ты ведь не один, Джинни, тебе есть кому звонить, если ты не справляешься сам.       Внутри у Джина что-то вздрагивает и ломается, растекаясь и покрывая все внутренности волнительной дрожью. Слова давно не задевали его до глубине души, а эти имели одно из самых больших значений.       Он всегда думал, что без него будет лучше, что стоит уйти вслед за родителями и оставить людей вокруг жить свои жизни дальше. Джин всегда чувствовал себя потерянным в мире и не находил себе места среди людей, которых знал не один год. Все вокруг казалось ему чужим, словно он, заброшенный из соседнего мира, затесался на чье-то место в параллельную реальность и пытается стать ее частью. Он боялся говорить с людьми, потому что чувствовал себя лишним звеном, потому уходил от всех, отворачивался и делал вид, словно ему на всех плевать. На самом деле он боялся, что он — именно тот, о ком всегда забывают.       Становится стыдно до чертиков за все прожитые годы. Джин думал, что лишний в чужой жизни, когда имеет там одно из самых больших значений. Много ли еще он упустил, пока зацикливался на том, что происходит внутри? Скольких людей он потерял и теряет сейчас, когда все еще боится думать, что не является пустым местом?       Жизнь Джина разделилась на «до» и «после». «До» было мечтой любого человека, а «после» стало новым началом, в котором он за завесой своих мыслей смог разглядеть конец. Но день, когда его лишили всего, никогда не был настоящим концом, он был лишь отправной точкой для другой жизни.       У Джина губы поджимаются от того, сколько бесконечных «спасибо» он хочет сказать Шивону за все, что он для него сделал. За все потраченные года на ребенка, которого он никогда не хотел, за его терпение к сокджиновским выходкам и за то, кем Джин стал и где оказался благодаря Шивону.       Он подступает к человеку, который заменил ему всю семью, и впервые обнимает очень крепко, пытаясь хоть так передать все, что хочет сказать, но у него срывается лишь дрожащее:       — Прости меня.       — Так, ты там нюни что ли распустил? А ну прекрати портить мне футболку, я и так тратился на тебя слишком много, — по-обыденному начинает поддевать его мужчина, но сам в ответ несильно похлопывает по спине, потому что сам наконец может выдохнуть спокойно, ведь спустя столько лет больше их ничто не разделяет. — Обо всем, что ты мне сказал, ты должен был рассказать ему. Если он будет решать проблемы вместе с тобой, то все отлично, а если нет, то ну и нахер его, че, парней мало, что ли?       Джин смеется и отпускает его, получая в свой адрес еще пару подколов о чувствительности и сентиментальности. Шивон всегда говорил, что поражается, как Джина с такими чертами характера в охотники унесло. Но тем не менее он хватает Джина за шиворот и тащит обратно в паб, приговаривая, что свинина не будет вечно ждать, пока они там выяснят отношения.       Джин таки увозит Шивона в мотель ближе к вечеру, потому что этот балабол не затыкался ни в какую на любые просьбы уже поехать в город. Мужчина отпускает его, когда уже темнеет и солнце садится, поэтому Джин проверяет время и берет курс на клуб — Намджун как раз должен был выступать там. А если он не поговорит сейчас, то черта с два потом решится на это.       Джин едет в клуб с этой мыслью и паркуется в соседнем дворе. В клубе все так же неуютно и непривычно для Джина — слишком много людей, слишком громкая музыка, в которой он не находит удовольствия. Девушки пьяны и отпускают себя, парни у бара с друзьями нашли время расслабиться — они знают, за чем идут. Джин тоже знает, но все равно чувствует, что ему тут не место.       В клубе все так же шумно и душно, пахнет алкоголем и пошлостью, а люди разодеты, как положено в клубах — все то, что Джин так сильно «любит». Джин появляется как раз в момент, когда Намджун пассивно-агрессивно давил на сцене какого-то жука. Самого настоящего жука, потому что до уровня Намджуна этому пацану шесть лет идти пешком в Китай.       Внешне не скажешь, но Джин знает, что Намджун счастлив. Каждый раз, когда может вот так раскатать человека по сцене, когда сам чувствует себя для других испытанием и мотивацией, вынуждая проигрывать раз за разом. Джин знает, что Намджун без ума от того, что он делает, и от того, что это получается качественно и правильно. Джин в такие моменты сам чувствует себя спокойно, зная, что младшего ничего не тревожит, и он, ни разу не запнувшись, может послать нахрен всех, а его все равно будут любить.       Намджуна он застает на сцене, в широком капюшоне, который в конце он, возможно, сдернет — по настроению. А пока заканчивает абзац на одном дыхании и, судя по реакциям, снова побеждает. Джин пропустил все выступление, и, по идее, быть его тут не должно, но Намджун приподнимает капюшон рукой и тут же находит его взгляд, улыбается и опускает темную ткань обратно.       Когда толпа взрывается криками и хлопает неистово победителю, Намджун сразу находит Джина в толпе и подмигивает незаметно и виртуозно — так, что видит этот жест только Джин.       Сцена загорается новыми прожекторами, и место на ней уступается диджею; весь свет клуба падает на него и пульт управления. Джин прячется в своем привычном месте, в углу зала, перед коридором к служебным помещениям, откуда часто наблюдает за сценой. Здесь никто его не трогает и не замечает, кроме иногда заходящего в коридор персонала.       Джин вздрагивает, когда его вдруг разворачивают и вжимают в стену. Но он не дергается, узнавая руки на своей пояснице, и охотно отвечает на недолгий поцелуй.       — Привет, — выдыхает Намджун, и, возможно, Джину кажется, но в глазах его восхищение.       — Привет, — Джин засматривается пару секунд на блики, скачущие у младшего на лице, прежде чем привстать на носочки, говоря ближе к уху, — может, выйдем? Я устал немного.       Намджун тут же кивает и просит подождать пару минут, пока сам уходит в гримерку за рюкзаком, после чего возвращается и берет Джина за руку, выводя обходным путем, чтобы не тащить через танцующую толпу.       Они оказываются на улице со стороны входа для сотрудников, и младший спрашивает, куда Джин хочет пойти. «Куда угодно», — ответ, дающий простор фантазии, и Намджун ведет его знакомой дорогой, рассказывая о том, как прошел день. В конце этого пути они оказываются на побережье перед рекой, где дальше по пути мост и знакомая скамейка. Но в этот раз они останавливаются перед железным ограждением, отделяющим тротуар от некрутого зеленого склона к берегу.       Как символично, что говорить «о нас» Джину придется как раз там, где он однажды впервые встретил Намджуна, неправильно выполняющего ритуал. Это забавно, сколько времени прошло с того дня и сколько поменялось — срок небольшой для «навсегда», но достаточный для «может и получиться».       — Можно я спрошу?       — Ты уже спрашиваешь, — усмехается Намджун, но кивает, говоря, что слушает.       - Я… хотел уточнить. Ой, ну, поговорить? Боже, — снова Джину трудно даются слова, а в голове они ровно выстраиваются в предложения, которые он не хочет говорить вслух, считая слишком глупыми. — Я просто пытаюсь спросить, кто мы теперь друг для друга, а получается какая-то херня.       Младший прыскает в кулак, но не смеется, невзначай вбрасывая свои пять копеек:       — Эта херня называется отношения. Они у нас как раз вчера начались.       Джин понимает, что снова выразился не так, как хотел, и пытается тут же исправиться — Шивон говорил не бояться и нести любой бред, все в любом порядке, до тех пор, пока Джину не станет спокойно.       — Я имею в виду, что будет дальше? — он решает идти напрямую и начать с простого. — Я не могу остаться здесь навсегда.       Он ожидал сомнения в чужих глазах, того, что младший задумается и опасно начнет мыслить не в ту сторону, хотя даже сам Джин не знает, в какую будет правильно. Он всматривается и ждет, но вместо всего этого Намджун беспечно жмет плечами и смотрит на него обыденно, словно бы Джин спросил, что приготовить на ужин.       — Я знаю, разве это так важно?       — Конечно важно, мне ты важен, — Джин немного мнется, но продолжает мысль, игнорируя лукавую улыбочку младшего. — И, кажется, мы? Если ты пытаешься заставить меня сказать, что я не хочу от тебя уезжать, то вот, я говорю. Я не хочу уезжать один.       — Ну, так в чем проблема? — в глазах у Намджуна искреннее непонимание, он смотрит прямо на Джина, выдавая: — Я просто поеду с тобой.       И уже удивляется Джин:       — Просто поедешь? А как же сцена?       Намджун закатывает глаза к небу и тянется рукой к джиновской ладони, выглядит таким спокойным и собранным, словно уже видел все и ничем не удивлен. Как будто каждую третью субботу он решает, где и с кем будет жить, и теперь это так же легко для него, как щелкнуть пальцами и сделать бит.       — Сцена есть везде, — он говорит это со знанием, как если бы это была самая очевидная вещь на свете, и улыбается ямочками на своих щеках, что делает его более искренним в глазах Джина. — Я вообще-то изначально думал, что я еду с тобой. Подожди, ты че, собирался меня тут оставить?       Все так просто до безобразия, и Джин теряется. Он привык усложнять, думать много и морально затратно, а Намджун всегда просто кидает ему ответ, в котором уверен. В этом разница между ними — Джин думает чрезмерно для своего сознания и находит сотни поводов сомневаться, в то время как Намджун приходит к выводу и не подвергает его сомнениям, учится на ошибках, которые Джин боится совершать.       Они разные, и тут сказывается не цифра между датами рождения. Ими пройдены разные пути — не только по воспитанию, но и по реальностям. Намджун шел к андеграунду, уйдя из дома, а Джин лишился дома не по своему желанию и продирался через темноту, в которой, как он понял, есть чего бояться.       Но они встретились, чтобы показать друг другу то, от чего уходили. Джин пришел в жизнь Намджуна, чтобы развеять Сизифов труд и одиночество, а Намджун просто помог Джину найти, для чего он живет.       Он запутался уже давно, годами ранее, и прятался за охотой, сделал ее своим смыслом жить дальше. Вцепился мертвой хваткой в работу, боясь остаться ни с чем, но сейчас нашел много вещей, ради которых стоит продолжать бороться за свою небольшую, но такую значимую жизнь.       У него есть семья, неродная и странная, состоящая из разных людей и множества национальностей, и все они раскиданы по городам; некоторые из них милые люди, а некоторые просто невыносимы. Но каждый со звонком согласится помочь, даже если не от большой симпатии, то из солидарности и выгоды, потому что все знают, что потом получат такую же помощь в ответ. У него есть близкие, к которым он все-таки может пойти за советом, зная, что они не осудят его за решения, а помогут решить все и найти выход.       В конце концов, у него вокруг много мелочей, которые он любит: машина, дом, в который он возвращается в Штатах, старая книга с рецептами и кухня, где началось его увлечение кулинарией. Есть радио, которое утром в семь часов включается автоматически на настроенной Джином волне; иногда в магазине он слышит свои любимые песни, а проезжая по улице, вечером часто можно наблюдать закаты. Джин любит закаты, потому что они похожи на кульминацию, после которой ночь станет финалом.       Он не расплатится с Намджуном за то, что показал ему так много любимых вещей, которым сам Джин не придавал значения.       И снова Джин разрешает себя целовать, сам отдается рукам, потому что ему это нравится. Так же сильно, как закаты и печенье из супермаркета напротив его дома в Америке. Печенье – это святое, так что Намджун может гордиться тем, как сильно привязал его к себе. Джин улыбается в поцелуй; романтичная атмосфера медленно сходит на нет, но младший не сильно расстраивается, коротко чмокая Джина в уголок губ.       — Я не демон, чтобы избавиться от меня так просто.       Он смеется, но Джин думает, что и без желаний согласился бы подарить ему свою душу.