Муравейник

Славе очень хотелось провалиться сквозь землю. Чего Славе не хотелось, так это находиться в одном помещении с мэром, про которого он написал… Ох, проще сказать, что он не написал в той проклятой статье. Под ложечкой сосал противный липкий ледяной страх — и за свое будущее, и за Ванькино, и за обе их семьи. Очень хотелось самому себе затрещину отвесить, только это вряд ли бы чем-то помогло. Лучше было хотя бы попробовать как-то оправдаться, но Слава не мог вымолвить ни слова. Мирон тоже молчал. Рассматривал Славу, прищурившись. — Просмотрел ваше творение, — нарушил он, наконец, тягостное молчание. — Браво. Столько праведного гнева, столько разоблачений в одном флаконе, выбрать не могу, что больше понравилось. Даже не знаю, что же мне, разоблаченному, теперь делать. Вот что мне делать, Вячеслав? Слава не ответил. Он просто не знал, что сказать и как, чтобы не ухудшить и без того крайне хуевую ситуацию, и мэр недовольно цокнул языком. — Что ж вы все в сети такие говорливые-то, мамкины политологи, а как до реальности доходит — так всё, молчок... Что, ваш друг Гуру не учит, как себя вести, если отвечать за слова потребуют? — Я всего раз его видел. — Слава, наконец, сумел хоть что-то выговорить и невольно поморщился от того, насколько беспомощно это прозвучало. — Он мне не друг, Надо, надо было попытаться себя оправдать, но любое оправдание, что приходило на ум, казалось глупым, бесполезным, таким, что мэр в него, конечно же, не поверил бы. Слава и сам бы на его месте не поверил, что уж там. Шансов защититься не было. Ни одного. Статья из-под его пера, в его блоге… Знал же, что визит к гребным радикалам — паршивая затея. Знал. Это конец всему, к чему он так стремился. Крах. Слава мысленно похоронил себя и свою новую жизнь. Надо было хоть Фаллена попробовать спасти… — Со мной привезли моего друга. Он не при чем. Совсем. Отпустите его, пожалуйста, он ни в чем не виноват, он вообще был не в курсе. Пожалуйста. — Просить за друга, находясь в не самом лучшем положении - это похвально. И как зовут друга? — Фа… Иван Светло. — Иван… — мэр улыбнулся. — Прямо как моего брата. Вы с ним, кстати, знакомы, Слава. Лицо его вдруг стало серьезным. Хмурым. — Вы с ним знакомы, и это знакомство мне не нравится. — Так вы меня своим общением из-за Ивана удостоили? — осторожно уточнил Слава. — Или всё-таки из-за статьи? — Из-за статьи тоже, но из-за Ивана в первую очередь. Материал у вас, конечно… Эмоциональный получился. — Мирон хмыкнул. — Прямо можно нести его как горящее сердце Данко перед толпой на баррикады, да? Только вот, Слава, никто на баррикады не полезет, сколько бы таких статей ни выходило. Не тот у нас город, — мэр как-то криво усмехнулся. Словно ему самому факт такого миролюбия жителей Горгорода, и происхождение этого самого миролюбия, было поперек горла, — так что лучше давайте-ка обсудим вашу странную дружбу. Слава подумал: удастся вырваться целым — всю душу из Ваньки вытрясет. Мало того, что к Гуру его потащил, так еще и “забыл” рассказать, что мэров брат. Вот же бестолочь. Правда, злиться толком не выходило, несмотря на крайне паршивое свое положение. Они были знакомы два — почти три — месяца, и сейчас, глядя на мэра и вспоминая чокнутого Ваниного близнеца, Слава прекрасно понял, почему Ванька все время пасся то у него, потом, все чаще и чаще, у Фаллена, и на заданный однажды прямой вопрос: “Тебе что, идти некуда, что ли?“, стушевался и резко начал собираться. Имея такую семейку, Слава тоже предпочел бы вписываться то там, то тут и наверняка точно так же нашел бы отдушину в совершенно чужих людях. И блядской секте, которую, под видом оппозиции, держал Гуру. Думая об этом, Слава разозлился. За статью чертов мэр мог ему предъявить, базара нет, но за дружбу, вовсе не странную, с Ванькой… — Нормальная дружба, как у всех, — отрезал он, откуда только наглости набрался хамить. — Уж извините, господин мэр, что я слишком плох для вашего брата. Он так не считает, но вам-то, конечно, лучше знать. Мэр недобро прищурился. Он собирался что-то сказать, но не успел. Дверь распахнулась настежь, грохнула о стену (чертов Охра, а по любому был он, вообще знал, как работают двери, что за манера такая?!) и в кабинет, явно ускоренный пинком, влетел молодой совсем парнишка в очках. Вид у него был взъерошенный и перепуганный. Охра зашел следом. Слава думал, что в его квартире, угрожая, Охра был… не в настроении. Он ошибся. Не в настроении Охра был сейчас. Слава поклясться мог — еще чуть-чуть и над его головой появится черное облачко ненависти. — Женя! — возмущенно воскликнул мэр. — Ты в своем уме? — Извини, — ответил Охра, в тоне которого не было ни капельки раскаяния. — Дело не терпит отлагательств. Говори, — приказал он парнишке. Тот вжал голову в плечи. Кажется, ему, как недавно и Славе, хотелось провалиться сквозь землю. Кто это он такой? — Я… — начал парнишка, — я… — Коротко и по существу! — Может, я вас оставлю? У вас тут, я смотрю, задушевная беседа намечается, не хочу мешать… — Славе очень захотелось свалить отсюда пуще прежнего. Охра окинул его безразличным взглядом: — Мирон, ты с ним закончил? Нет? Сидите, Вячеслав. Молча. Мэр устало поморщился. — Женя, есть еще какие-то люди, которых ты сегодня приведешь в мой кабинет? Я просто хочу быть к этому готов. — Этот последний. Говори, ну! — Охра толкнул парнишку в плечо. — И не мямлить! — Рома ушел в трущобы, — выпалил он и невольно попятился, когда Мирон медленно поднялся. Слава присвистнул — не удержался. Кем бы этот Рома ни был, у него были большие неприятности. И мэр, и Охра явно хорошо это осознавали. Забавно. Слава был до этого готов поклясться чем угодно, что ни мэр, ни его окружение не представляли себе в полной мере того, чем были трущобы и чем грозила прогулка по ним. — Давно ушел? — деловито спросил Слава у парнишки. Тот хлопал глазами и ничего не отвечал. — Тебе какое дело? — процедил Охра, Слава пожал плечами, звякнув цепочкой наручников. — Мне? Никакое. Просто если ваш Рома с утра ушел, может, вечером выйдет, у патрулей можно спросить. А если ночь прошла уже, или две, то его там или убили, или просто не выпустили назад. Случается такое. В комнате воцарилось тяжелое молчание, которое давило, как свинцовой плитой. — Женя, патрули тряси, срочно, — мэр был таким белым, что, потеряй он сейчас сознание, Слава бы не удивился. *** Готовясь к своему маленькому приключению, Ромка весь дрожал, взбудораженный, от ужаса и восторга. Он даже не думал, что когда-нибудь решится вытворить такое, но отчаянные времена, как говорится, требовали отчаянных мер, и теперь эти времена настали. Читая ту отвратительную статью — поди ж ты, кому-то хватило наглости ее написать и опубликовать! — Ромка весь кипел от негодования. Проклятые радикалы! Сидят в своих шахтах как крысы, никакой пользы городу не приносят, только проблемы от них. Ничего ведь не могут, кроме как трусливо исподтишка… Да будь хоть вполовину мэр так плох, так ужасен, как говорилось в статье, давно бы всех этих отправил бы трудиться на благо Горгорода, принудительно, а проклятые шахты, что были им убежищем, засыпал бы к чертовой матери. Надо же! Город заживо гниет из-за гора и из-за мэра. Все прекрасно знают, город процветает только благодаря Мирону, благодаря тому, что он печется о нем, будто о родном ребенке, денно и нощно, а эти… И ведь Ванька туда же! Это злило и оскорбляло Ромку больше всего. Предатель! Образ мэра — родного старшего брата — в глазах Ромки был непогрешим. Не могло в этой статье быть и слова правды. Ни одного словечка. Мирон продает гор? Чушь. Наверняка наркотой сами радикалы и пользуются, чтобы заманивать к себе горожан, в эту свою… секту. Трущобы загнивают, тонут в бедности, вымирают? Тоже чушь! Ромка спускался как-то к подножию, нарушив строгий запрет Мирона, чтобы увидеть собственными глазами, что Ванька ошибался и все выдумывал. Да, там люди жили победнее, попроще, но их дома были сносными и крепкими — Ромка видел — пусть и не украшала их лепнина. Ромка тогда немного прошелся по улицам и сразу вернулся домой, пока Мирон его не хватился. Брата не хотелось расстраивать, у него и так было выше крыши и дел, и нервотрепки. Ванька утверждал, что то, что Ромка тогда увидел — не предел, что есть уровень ниже, куда хуже, что трущобы существуют. Настоящие. Нищие. Город огораживается от них как может, и люди там гибнут. Что ж, настало время снова спуститься вниз, чтобы собственными глазами удостовериться, что Ванька придумывает. Рома не хотел, чтобы его кто-то спалил у подножия — это вылилось бы в весьма неприятный разговор с Мироном, который, несмотря на то, что брат давно повзрослел, своих старых запретов не снял. В гардеробе нашлись старые простые джинсы и черный свитшот, эмблему известного модельера с которого Ромка отпорол. Он положил в рюкзак фотоаппарат, в карман сунул маленький диктофон. Затем, чуть помедлив, снял с руки часы, которые носил всегда — их ему подарил Мирон. Но часы его сразу выдали бы с потрохами, а Ромке хотелось затеряться среди жителей подножия. Вот теперь он был вполне готов. Дениса, своего помощника и хорошего друга, Ромка проинструктировал, и тот, хоть и был не в восторге от затеи, согласился Ромку прикрыть. Он, вообще-то, рвался помочь, пойти вместе, но Ромка его убедил — надо остаться тут. Мало ли, вдруг Мирон что-то заподозрит. А он ненадолго. Ему всего-то надо сделать несколько фоток, да пару разговоров записать, чтобы доказать Ваньке… Нет, Денис однозначно нужен был дома. А к вечеру Ромка вернется и все ему расскажет. В подробностях. Поначалу всё шло по плану. Рома добрался до подножия. Чуть помедлил, глядя на полицейские посты, расположенные на границе города. Денис говорил ему, что выйти из города можно свободно, некоторым туристам нравилось фотографироваться в заброшенных фавелах, так что идти можно смело. Никто не задержит. Так и вышло Рома присоединился к нескольким туристам, вышедшим за ограждение, дрожа от предвкушения, сделал пару снимков заброшенных строений, и пошел вглубь, по улице, отойдя от остальных. Чем дальше он продвигался вглубь, тем сильнее было ощущение, что Ваня… может быть, был прав. Тут действительно кто-то живет, что ли? Откуда-то тянуло дымом, запахом готовящейся еды — тошнотворным запахом. В местах, где людей не бывает не может быть столько мусора, и грязи, и жестяные банки от дешевых коктейлей, валявшиеся под ногами, выглядели новыми... А потом вдруг Рома получил такой толчок в спину, что едва удержался на ногах. Он резко обернулся — за его спиной стояло человек пять-шесть. Вроде бы его ровесники. — Ты откуда такой чистенький? — с усмешкой проговорил один из них. — Просто гуляю, — спокойно ответил Рома. — А что, нельзя? — Таким, как ты, нет. Особенно бесплатно. С плеч дернули рюкзак, он развернулся, пытаясь не дать стащить его, и получил удар в лицо. Женька учил их драться, Ваня тренировки пропускал, не любил, а Рома с удовольствием занимался. Только вот оказалось, что в уличной драке выученные приемы не спасают, особенно когда на тебя наваливается несколько человек. Он пытался отбиваться, но в итоге оказался на земле, инстинктивно свернулся в клубок, прикрывая голову руками, но от очередного удара отключился. Когда пришел в себя, вокруг уже никого не было. Голова гудела, всё тело болело, Рома поднялся, пошатываясь, на ноги. Его затошнило. Рюкзака ожидаемо не оказалось, одежда была мало того, что изорвана, так еще и вымокшая, грязная, будто на него ведро с помоями опрокинули. Он дотронулся до волос - грязные, слипшиеся пакли. Точно что-то вылили... Он добрел до полицейских, попытался шагнуть на дорогу, ведущую в город, но ему в грудь больно уперлась полицейская дубинка: — Куда? — Домой, — Рома попытался обойти стоящего на пути человека, но его больно толкнули, заставив отступить. — Домой? Трущобы твой дом, крыса, — недобро усмехнулся полицейский. — Вали туда. — Я живу в центре, — снова начал Рома. Полицейские захохотали. — Он живет в центре! — По соседству с мэром! — Блядь, вы охуели? На меня напали, мне помощь нужна, а вы ржете! Смех оборвался. — Сумасшедший, — заключил один из полицейский. — Или объебанный, — предположил второй. — Пацан, вали-ка, пока мы добрые. Рома сжал кулаки, его крыло бессильной злостью, он снова шагнул вперед, пытаясь оттолкнуть человека в форме с дороги и задохнулся от боли, когда ему прилетело дубинкой аккурат под дых. Все тело и так болело после недавней стычки и он, наверное, упал бы, если бы его крепко не схватили за плечи. — Дурной, что ли, — зашептали в ухо, Ромка обернулся и увидел молодого парня, встревоженно смотревшего на него. — У тебя зубы лишние имеются? Или почки? Мы уходим, всё гуд, командир, — повысил он голос, чтобы полицейские его услышали. — Пусть твой дружок держится подальше, — ответили ему. — Ещё раз сунется — живого места не оставим. Парень закивал и потащил Рому за собой, куда-то вглубь трущоб. У Ромы кружилась голова, дико тошнило, кажется, давешний удар по голове даром не обошелся, и он даже не заметил, как незнакомец завел его куда-то совсем далеко. Здесь трущобы совсем не выглядели заброшенными, какими они казались, если смотреть на них из города. Кое-где были растянуты веревки, где сушилась одежда, приходилось наклоняться, чтобы пройти под ними. Возле дверей играли дети — неухоженные, грязные, Ромин взгляд то и дело натыкался на спящих прямо на улице людей. Запах стоял такой, что хотелось зажать нос или вовсе не дышать. Это не могло быть. Просто не могло такого быть и все тут. Не в его, Ромином, городе, благополучном и процветающем. Он остановился возле очередного валяющегося на улице тела — совсем молодого парня. — Ему, может, врача надо вызывать? — спросил он, и вдруг понял, как наивно звучит. Он по дороге уже штук семь таких бездыханных тел насчитал и сам не так давно валялся вот так же. Вряд ли тут в порядке вещей звонить в неотложку. — Врача? Зачем?!.. Не местный ты, да? — в голосе спасшего Ромку парня звучало сочувствие. — Как тебя занесло-то? — Может, я местный, — буркнул себе под нос Рома. Он подозревал, что, наверное, тут не очень-то будут рады гостям с вершины, и, честно говоря, опасался, что может отхватить тут за свое происхождение куда круче, чем уже довелось. — Да-а-а, местный, — тихо засмеялся его спаситель. Взял Ромину ладонь, перепачканную в грязи, мягкую, с аккуратными ногтями. — У всех местных поголовно такие руки, конечно. И зубы ровные, и все на месте... У тебя ж на лице написано — чужак. Повезло, что не убили. — Туристов тут тоже пиздят ногами, да? — Так они к нам не суются. Возле кордона потусуются, и обратно, от полицейских не отходят. Или ты внимание на это не обратил? — Не обратил… Его завели в небольшой дворик, где стояли узкие невысокие клетушки, Рому оглушило злобным многоголосым лаем так, что он отступил назад. Он любил собак, всех, но вот эти твари, что метались в клетках, больше походили на демонов ада. И вряд ли бы дали потрепать себя по голове. С клетками возился какой-то хмурый кудрявый чувак. Он таскал к ним ведра, вываливал в длинные, приваренные желобы какое-то месиво. Собаки, просунув морды между прутьев, жадно ели. — Степ, когда их отвозить? На завтра жрачки уже нет, — обратился он к Роминому спутнику. — Нет и хорошо, — ответил он спокойно, — злее будут. Парень поставил ведро на землю и кивнул на Ромку. — А это еще кто? — Да никто, — отмахнулся Степа. — Дурачок какой-то, я его на улице подобрал. Рома нахмурился, но ничего не сказал. — Вечно ты тащишь в дом, что ни попадя. — В дом? — вот тут Рома не удержался и съязвил, но тут же прикусил язык, когда Степа холодно посмотрел на него. — Еще раз — и пойдешь назад на улицу, уяснил? Ромка кивнул. Он сегодня много чего уяснил, все жизненные установки по пизде пошли и, если честно, как жить дальше с новыми знаниями о совершенно чуждом, но существующим прямо под боком мире, он не знал. — Олеж, нальешь в бак воды? Человеку ополоснуться надо и постираться. Вымоешься, тряпки твои высохнут, — Степа обратился на сей раз к Роме, — и через другой патруль выйти сможешь. Наверное, — добавил он с ноткой неуверенности. — Мне бы телефон найти, — сказал Рома. — Мне тогда… Тогда точно пропустят. — Так ты у нас из мажоров? — Олег неприятно прищурился, грохнув пустыми ведрами, поставил их у ног Ромы. — Вперед, братишка. У нищих слуг нет. — Ты хотя бы покажи, откуда воду набирать, — засмеялся Степа. — Я пока поесть что-нибудь соображу. Олег, что-то недовольно буркнув сквозь зубы, показал Роме ржавую трубу, торчащую из земли в углу дворика, из крана при открытии тонкой струйкой текла грязноватая вода. — Она ж ледяная... На него уставились, как на идиота. Помолчали. — Извини, чувак, горячая закончилась. Рома прикусил язык. Старательно носил тяжелые ведра с водой, выливал в бочку, стоящую за самодельной шторкой из куска непрозрачного полиэтилена. Мыться пришлось быстро, вода была ледяной, аж дыхание перехватывало. Рома попросил мыло, ему выдали какой-то вонючий коричневый брусок, к которому даже притрагиваться противно было. Пока Рома плескался, на натянутую веревку рядом бросили футболку и штаны, ветхие на вид, но чистые. — Другого нет, извини. Одежду-то сам постирать сможешь? Ромка кивнул, хотя толком не знал, как это делать. Для него стирка заканчивалась на закидывание белья в стиральную машинку и нажимании пары кнопок. Так было всю жизнь, и теперь он чувствовал себя глупым и беспомощным. Да что там. Именно таким он был.