Муравейник

Слава вышел из душа, кое-как пригладил влажные волосы и собирался было улечься в постель, пораньше сегодня, как планировал, когда на тумбочке завибрировал телефон. Слава даже привычно подумал, что это Рудбой названивает, осталась у него привычка звонить поздними вечерами, болтать, а потом резко сбрасывать звонок, но потом вспомнил, что тот собирался к Фаллену. Снова. Еще немного — и жить вместе начнут, судя по частоте зависания одного Ваньки у другого. Номер был незнакомый. Слава нахмурился. Не любил он таких звонков. Его номер мало кто знал (до сих пор было непонятно, как Рудбой его раздобыл, он не рассказывал), по всем рабочим вопросам всегда звонили Фаллену. Слава хотел было сбросить, но в последнюю секунду решил ответить. Из любопытства. — Вячеслав. Слушаю вас. — Привет леворю… рево.. черт. Ре-во-лю-ци-о-нерам! — судя по всему, человек по ту сторону был смертельно пьян и потому чрезмерно весел. И голос был знакомый, Слава его точно уже слышал. — Кто это? — Что, Всячес… Кхм. Вячеслав. Не узнал? И Слава понял. И не поверил. Он действительно слышал этот голос. По телевизору - сотни раз. А потом и вживую, чего никогда не хотел. Он слышал, и он узнал. Это был мэр. Пьяный до заплетающегося языка. Очень интересно. — Что вам, Мирон Янович? Мэр засмеялся. — Соскучился по до-облестной оппозиции, вот что мне. Слав, я внизу. Забери меня. Меня твоя консьержка не пускает. Не узнает, совсем распоясались все, суки. А тут не май месяц. — Брату позвонить не судьба? — Слава ушам своим не верил. Что за сумасшедшая у них семейка и почему они все вечно норовят залезть к нему домой? — Так я к тебе приехал, зачем мне тут брат! — резонно возмутился Мирон. — Говорят тебе — спускайся, я мэр или кто! И Слава спустился. Сам не понимая, что его на это толкнуло. Мирон сидел на ступеньках и совершенно не походил на себя, неудивительно, что консьержка его не признала и не впустила. Взгляд мутный, на лице — щетина, одет в спортивные штаны и толстовку, довольно потасканные, в руках — бутылка вискаря. — Ну и видок у вас, Мирон Янович, — хмыкнул Слава. Мирон поглядел на него снизу вверх, провел ладонью по бритой башке, а потом приложился к бутылке. — Какой есть, — ответил он. Веселость вся с него сейчас слетела. Он выглядел не пьяным даже, а уставшим до смерти, выжатым, еще хуже, чем в тот раз, когда Славу притащили к нему. Он вдруг закрыл глаза и начал заваливаться на бок. Слава подхватил, едва успев, и потянул тяжелое непослушное сейчас хозяину тело вверх. — Вставай, ну. Или тут брошу. Вставай, — Слава закинул мягкую безвольную руку себе на шею, крепко ухватил Мирона за пояс. — Двигай ногами. Алкоголик ебаный, — Мирон послушно переставлял ноги, пока Слава чуть не волоком тащил его до лифта. Консьержка посмотрела неодобрительно, когда Слава улыбнулся ей извиняющееся и сказал, что это к нему. В лифте Мирон снова попытался упасть и заодно повалить Славу, за которого цеплялся. Слава прислонил его к стене. Ситуация была абсурдная. В квартире Слава усадил Мирона на диван, предварительно заставив разуться в коридоре. Мирон тут же откинулся на мягкую спинку и попытался вновь глотнуть своего пойла, но Слава бутылку отобрал. — Зальешь мне диван — тобой и вытру, — пригрозил он, когда Мирон слабо запротестовал. — Ты зачем так нажрался и почему приехал ко мне? Мы, вроде, враги теперь, не? На мне, вон, статья та чертова висит. — Ага, — вяло согласился Мирон. — Но мне захотелось. Больше было не к кому. — Неужто у мэра нет друзей, к которым можно спьяну завалиться? Или там женщины, например. Мирон погрустнел. — Нет, — тихо ответил он. — Вокруг одни лицемеры ебаные. Разве ты не заметил, Слав? Слава заметил. Конечно, заметил, его самого воротило от общества, частью которого он теперь стал, но которому остался чужд. Он теперь как никогда понимал Мартина Идена, ведь тоже был писателем, пришедшим из трущоб. А Мирон жил здесь с самого рождения, здесь взрослел, здесь стал мэром. Получил должность ни за что, фактически, за громкую фамилию и происхождение. Неужели он не привык? Слава задал этот вопрос вслух, и Мирон покачал головой. — Не привык, представь себе. Ты думаешь, что я им соприроден, но это не так. Я… — Я не то чтобы шарил в политике или следил за тобой, но судя по тому, что я слышал, ты сам, Мирон, тех, кто был с тобой не согласен и мог выражать несогласие без обиняков, задавил. Ты у власти… Тринадцать лет, да? Не помню ни одних нормальных выборов за это время, кандидаты - смех один, да и те быстро посливались все. Оппозиция с Гуру в течение года ушла в пещеры под горой и носа оттуда не кажет. Как и люди из трущоб, их ведь просто не пускают к “приличному обществу”. И это все твоя вина. Твоя вина, что с не с кем тебе говорить. Ты сам всех съел. И зажрался. Даже с братьями не ладишь. Хули ты мне теперь тут жалуешься? Тебе все на блюдечке поднесли, живи да радуйся! Мирон уставился на него, а потом расхохотался. Громко, истерично, закрыв лицо ладонями. — Слава-Слава, — с трудом выговорил он, давясь смехом. — Ничего-то ты не знаешь, Слава. Он вдруг перестал смеяться и уставился на Славу каким-то болезненным взглядом. — Ты же писатель, да, Слав? Фантазия хорошая? Вот представь. Городок со своими традициями, там живет одна семья, ну, что скрывать, пользующаяся определенным влиянием. И в семье есть мальчик. Старший, — Мирон сглотнул, — И все вокруг знают, что рано или поздно к нему, скорее всего, власть и перейдет, дурацкие традиции, горожане их чтят… А мальчику всё это неинтересно. Мальчик заводит себе… друга. Неподходящего. Отец против, мать против, но подростковый бунт, гормоны и прочее… И в один день дома случается грандиозный скандал. — Мирон говорил все лихорадочнее, сбивался, выплевывал слова, — Мальчик уезжает с другом в какой-то ашрам. Только не ашрам это был, а притон, и Дима мальчику так вовремя предлагает попробовать гор... а потом этот мальчик приходит в себя в своем родном доме. Рядом с убитыми родителями. Везде кровища. Как в кошмарном сне, только вот проснуться никак не получается… Все липкое. Все руки. И запах мерзкий. Кровь так пахнет... Мирона трясло, он кривился, будто от боли, а Слава глядел на него и слушал, онемев, чуть не с открытым ртом. Он прекрасно помнил, как Горгород лихорадило от того убийства, пусть и был совсем пацаном еще. Какие-то то ли сектанты, то ли наркоманы убили мэра и его жену, их еще умудрились быстро поймать… Слава помнил, но то, что Мирон сейчас рассказывал было жутким, неправильным, не могло такого быть. Это был компромат, страшный, хоть сейчас диктофон включай и записывай, и все, не будет мэра. Люди восстанут против него, снесут, уничтожат. Предыдущего мэра любили, что наверху, что у подножия, он держал свое окружение в ежовых рукавицах и не позволял того, что теперь позволял Мирон. Слава взял отнятую у Мирона бутылку и сделал пару глотков виски. На трезвую голову воспринимать сказанную дикую правду он просто был не в состоянии. — Ты их убил?! — вырвалось само по себе, и Мирон дернулся как от удара, закрыл лицо ладонями. — Я ничего не помню. Но все… говорит само за себя. Я не помню. Не помню. Дима говорит, я закинулся… И заорал, что поеду говорить с отцом. Он не мог меня удержать… И приехал по первому же зову… В доме быстро появились люди. С работы отца. Полиция. Пледик на плечи. “Не волнуйся, мы разберемся.” Я хотел сознаться, — Мирон отобрал у Славы бутылку и одним глотком допил остатки. — Только Дима… Он говорил — мол, я в тюрьму, а с младшими что? Куда их? В детдом? А с городом что? Всё, чего мой отец добился, в пизду? Что единственный шанс всё искупить — поднимать братьев. Поднимать город. Согласиться с Городским советом и занять должность мэра… — А откуда твой Дима знал? — Славу что-то неприятно царапнуло в сбивчивом рассказе Мирона, но он никак не мог понять — что именно. Вот вроде на виду ответ, а найти невозможно… — Что знал? — Про должность, — терпеливо сказал Слава, — что тебе ее предложат. Ты ж тогда… Сколько тебе было? Девятнадцать? Двадцать? Совсем ведь сопляк, какой из тебя мэр, блядь?! Откуда он про это знал? Мирон молча уставился на Славу, потом передернул плечами. — Да неважно это уже… Мирон вырубился здесь же, на диване. Допитый алкоголь отключил его так быстро, что Слава не успел даже ничего больше спросить. Вот Мирон сидит и трясется от ужаса высказанного, а вот уже глаза его закрылись и он задремал, привалившись спиной к мягкой диванной спинке. Слава позвал его по имени — раз, другой, потом укрыл пледом и потушил в комнате свет. Черт с ним, пусть спит. Слава надеялся только, что его бешеный братец не завалится сюда с утра пораньше вместе со своими орлами и не обвинит Славу в похищении его мэрейшества. Слава лег в постель, но сон не шел к нему. Слова, фразы Мирона крутились в голове, осознавать их было страшно, но Слава думал и думал, и что-то у него не складывалось, никак не могло срастись в общую картину. Что-то было не так. Озарение было внезапным. Гор. Мирон сказал, что закинулся и отключился, а после ничего не помнил. Славу даже в жар бросило, он резко сел на постели, потом поднялся и распахнул окно. Закинулся и отключился. Совершил кровавое убийство родных людей и даже не запомнил этого. Не могло этого быть, никак не могло. Гор так не действовал. Он расслаблял, иллюзорно стирал все проблемы, заглушал страх и совесть. На короткое время гор дарил ощущение благополучия, счастья, и потому люди уже после первой дорожки не могли остановиться. Но память он не забирал никогда. Слава не представлял, сколько нужно было снюхать, чтобы отключиться, наверное, почти смертельную дозу, но он точно знал — объебавшись, Мирон бы простил отцу все и валялся с тупой улыбкой на лице, любя весь мир. Он бы и до сортира без посторонней помощи не добрался бы, не то что найти в себе силы поехать домой, поссориться с отцом еще раз, а потом убить и его, и мать. А значит, Дима этот Мирону напиздел. Или угостил совсем не гором. Или и то, и другое сразу. Стоп. Дима? От пришедшей на ум догадки будто окатило ледяной водой. Дима... Бывший друг. Бывший чиновник. Гуру. Во рту пересохло и сердце заколотилось. Гуру. Гуру. Слава плеснул в стакан воды из графина, выпил залпом. Ему страшно захотелось курить, хотя он бросил давным-давно, еще мальчишкой — отец не одобрял, после его смерти Слава к сигаретам больше не притрагивался. Ему очень хотелось растолкать Мирона, спросить его еще раз, спросить знает ли, что теперь делает его давний друг, действительно ли он возглавил оппозицию. Но толку бы от этого не было, даже если бы он каким-то чудом умудрился разбудить Мирона, тот наверняка сейчас и двух слов не связал бы. Надо было ждать, когда он сам проснется. Слава выпил еще воды, постарался успокоиться и снова лег в кровать. Забыться беспокойным сном ему удалось только к рассвету. ...А наутро его заставил буквально подскочить на постели настойчивый, громкий стук в дверь. — Кого там, блядь, еще принесло? — сонно пробормотал Слава и собрался вставать с кровати и открыть дверь. Но не успел даже ноги с кровати спустить, как в коридоре грохнуло. Знакомо так. “Дверь вынесли”, — грустно подумал Слава, уже догадываясь, кого сейчас увидит. — Где мой брат?! — вопрос прозвучал еще из коридора, прежде, чем Охра зашел в комнату. Слава встречать не стал, вышел в гостиную, устроился на диване (Мирон спал, поджав ноги и чуть не с головой укутавшись в плед), и сложил руки на груди. Дверь комнаты распахнулась и ударилась о стену с такой силой, что стеклянная вставка не вылетела только чудом. Судя по всему, вежливый Охра открыл ее с ноги. — Где... — начал был он, но тут увидел кулек на диване и, видно, его узнал. Наверное, для этого и нужен был в мэрском кабинете диван - чтобы мэр, пчелка-трудяжка, на нем отдыхал вечерами от своих подвигов. — Не виноватый я, — хмыкнул Слава. — Он сам пришел. Ну как пришел. Приехал, а потом я его тащил, потому что братец твой на ногах не стоял. Охра смотрел хмуро и подозрительно. За его спиной маячили люди, плечистые, в черных балаклавах. Все, как в прошлый раз. Стоявший в дверях Охра закрывал им обзор и Слава чуть не расхохотался, представив их лица, сумей они рассмотреть дрыхнувшего мэра. Вот веселье-то. — Ждите меня внизу, — Охра явно подумал о том же самом. — Жень, ты справишься один? — Внизу, я сказал. Орлы его подчинились и квартиру покинули. — Как же ты, Жень, точно справишься? Без группы поддержки своей, — Слава ухмыльнулся. Ситуация была презабавная. — С тобой, дебилом, я и один разберусь. — А кто помпонами махать будет? Охра юмора не оценил. Слава вообще начинал подозревать, что этому чуваку чувство юмора не завезли. Он в очереди за пизданутостью стоял и все прошляпил. — Хули он тут забыл? — Охра кивнул на Мирона. — Я от него вчера ответа на тот же самый вопрос так и не добился, представляешь! У него спроси, — отрезал Слава. — Я сказал: он сам припиздохал, намазано у меня тут, блядь, чем-то, что ли? Таскаетесь, как на работу. Охра слушал молча. Слушал и хмурился. Блядь, он вообще когда-нибудь бывает довольным? — Мирон, — позвал Охра. — Отъебись, — тут же послышалось из под пледа. Вот же сука, проснулся и виду не подал! — Эй, чудик, за тобой братец твой пришел. Проваливай, а? Но перепивший Мирон, видимо, включался только голосом Охры. На Славу он вообще никак не отреагировал. Совсем. — Мирон, — снова позвал Охра, и Мирон вдруг скинул плед и резко сел. Выглядел он не очень. Нельзя ему, оказывается, столько пить, вон, вся морда опухла. — Жень, иди на хуй. Пожалуйста. Ты как меня нашел вообще? — По запаху бухла, ебанутости и плохих идей. Это моя работа - за тобой присма… — Мне уже и поебаться без твоего надзора нельзя, да, Жень? Слава аж воздухом поперхнулся. И он бы несомненно насладился видом безмерного ахуя на лице Охры, если бы сам в осадок не выпал. В смысле, поебаться?! Но Мирона ничего не смущало. — Видишь, — сказал он, — я в полном порядке. В заложники меня не взяли. Руки-ноги на месте. Спасибо за беспокойство, но я как-нибудь сам справлюсь. Он поднялся и, прихватив с собой плед, ушел в спальню. В Славину, блядь, спальню! Охра проводил его взглядом, пораженным и каким-то даже немного обиженным, вздохнул, развернулся и вышел. — Эй, — заорал ему вслед Слава. — Куда, блядь?! Забирай этого пидора, потом вали, вы все ебанулись, что ли?! Стой! Он вылетел в коридор, когда Охра уже взялся за ручку не пострадавшей в этот раз двери. — Забирай его, слышишь? — Так он не хочет, — растерянно ответил Охра. — Как я его заберу-то? Он вышел из квартиры и тихонько прикрыл за собой дверь. Когда Слава, твердо вознамерившийся вышвырнуть всех посторонних вон, раз сами не уходят, вернулся в свою спальню, Мирон уже снова спал и, кажется, даже без притворства. Аккуратно свернутый плед висел на изножье кровати. Славе стоило бы поднять Мирона, толкнуть его в плечо, сдернуть одеяло, да хоть водой окатить, чтобы он поднял свою жопу и проваливал на все четыре стороны, но Слава вдруг вспомнил его вчерашнего, раздавленного своей страшной ношей — и не смог. Весь день Слава слонялся по квартире, то и дело заглядывая в спальню, пытался есть, пытался писать, но кусок в горло не лез и строчки никак не складывались правильно. Слава думал о сказанном Мироном. Припоминал детали нашумевшего надругательства над уважаемой семьей предыдущего мэра. Потом — так смутившего его, явно совсем не простого Гуру, тот его чертов чай, что затуманил разум… Слава тоже не помнил, что и как делал. Не помнил, как вместе с Ванькой добрался до дома. Не помнил, как писал и публиковал. Несколько часов исчезли из его памяти и восстановить их не вышло, как он не пытался. Мог бы сам Слава совершить кровавое убийство в таком состоянии? А из-за ссоры? А если бы ссорился с мамой, с сестрой, с Фалленом — почти что братом? Славу подташнивало от этих мыслей. Как бы он жил потом с этим? И жил бы вообще? А останься с маленькими детьми на руках? Не имея никакого права сводить счеты с жизнью. Мысли, вопросы — к Мирону, и риторические к самому себе - роились в голове. Хорошо, пришел к выводу Слава, что Мирон остался. Будет возможность эти вопросы задать, когда он придет в себя. Правда, совсем не факт, что Мирон станет отвечать. *** На кухонном столе стояла кружка давно остывшего чая. Слава сидел на диванчике, весь погруженный в книгу, что держал в руке, когда на пороге кухни появился Мирон. Он сел по другую сторону стола, сложил на нем руки. Выглядел он теперь получше, чем утром, хоть сонливость еще и не прошла. Слава отложил книгу. — Проспался? — спросил он. — Что помнишь? — Больше, чем хотел бы. Слава дотянулся до кнопки чайника и тот зашумел, грея воду. Поднялся, чтобы ополоснуть свою кружку и достать еще одну - для Мирона. Это все было бы нормально, будь они приятелями, один из которых вчера перебрал. Но они ведь находились по разные стороны баррикад. Слава не хотел писать ту статью, не помнил, как она родилась, но все же все в ней было правдой. Так он считал до вчерашнего вечера, пока пьяный, не контролирующий себя мэр не рассказал ему другую, свою правду. Слава налил чай молча, потом сел за стол и заговорил: — Теперь, когда ты вменяемый, может расскажешь, как тебя ко мне занесло? Мирон пожал плечами. Отпил из чашки. Потом потер лоб. — Мой брат пропал, ты помнишь Самый младший, Ромка. Сбежал в трущобы, посмотреть, как там живут. Один. Мы с близняшками его не чаяли уже живым увидеть, всех на уши подняли. Искали почти двое суток, с того момента, как тебя отпустили. У тебя курить можно? Слава кивнул. Мирон подпалил сигарету и продолжил. — Он вернулся сам. Живой. Здоровый. — Как?! — искренне удивился Слава. На его взгляд, это было чудом каким-то, вылезти из трущоб, будучи там чужим, живым и невредимым. — Другу своему позвонил, Денису. Еще одна бестолочь на мою голову… Тот его у патруля с рук на руки и принял. Это мне Денис сказал. Ромка, подлец, еще в божеский вид себя успел привести, прежде чем ко мне явился. Я сорвался, конечно. Никогда не бил его, а тут чуть руку не поднял. Ваня с Женей остановили. Хорошо, что остановили. Мирон поднялся, пепел стряхнул в раковину и так и остался у нее стоять. — Потом они Ромку увели, от греха — от меня — подальше, а у меня совсем сдали нервы. Я выпил. Потом еще. Потом поехал в бар, чтобы де… да какие они дети-то… Братья, то есть, не видели меня бухим — привычка с их детства, и вот как-то стакан за стаканом… Припомнил статейку твою. Обидно стало, пиздец, но по пьяни чего только не бывает, да? — Мирон усмехнулся. — Понесло доказывать, что я не такой уж хуевый. — Ты хочешь, чтобы я поверил, что человек, который тринадцать лет крутится в политике, медийная персона, первый человек города, вот так взял и приехал один, без охраны, пусть хоть бы за дверью, к своему, по сути, врагу? Как ты меня там назвал в прошлый раз, Мирон? Выкормышем Гуру? И к этому выкормышу ты рванул, пусть и по пьяни? И наговорил… Много чего наговорил. Похоже на пиздеж. Мирон подкурил новую сигарету от истлевшей. — Нервы сдали, — после недолгого молчания сказал он. — Вот и стало плевать на последствия. Надоело все, за тринадцать лет-то. Подумал, хуже чем есть, уже все равно не будет. Больше думать ни о чем не хотел. Глупый поступок, безрассудный. Но глупости все совершают, разве нет? Наверное, Мирон намекал на связь с Гуру. На ту статью. И Слава кивнул. Да, глупости все совершают. — Сядь, — попросил он. — Я расскажу тебе кое-что. Мирон сел и взял кружку. Слава глубоко вздохнул. — Гор так не действует. Мирон расплескал чай на стол и себе на колени. Руки его тряслись, когда он вытирал его полотенцем, протянутым Славой. — Что? — наконец выдавил он, не глядя в глаза. — Ты сказал вчера. Про… про родителей. Про то, что закинулся перед… ну ты понимаешь. Гор так не действует. Он расслабляет, но не отрубает память. Твой Дима тебе напиздел. Не знаю, чего он тебе дал там, но это точно был не гор. И вот еще. Слава встретился взглядом с Мироном. — Я тебе не напиздел про статью. Когда я был у Гуру, мне что-то дали. Какой-то травяной чай. И после него — как отрезало. Я ничего не помню. Ни как домой добирался, ни как писал — ничего. Пришел в себя тут, дома. Рядом — Ванька. И ноут. А там, в блоге — статья. Похоже, да? Вот так. Если честно, я даже не уверен, что сам ее написал, стиль вообще не мой, хоть и похоже, будто подражал мне кто-то. Я к чему веду. Ты с виду-то мужик не агрессивный. Нажрался вон вчера, попиздел и вырубился. Даже лицо мне бить не полез. Понимаешь меня? Мирон отрицательно мотнул головой. Слава был уверен, что он понимает, но не верит. — История с твоими родителями мутная. Не то, чтобы ты мне нравился, я бы за тебя голосовать не пошел, но что убить мог — не верю. Мирон, кажется, немного завис от всего Славой сказанного. Он смотрел на остатки своего чая и думал, думал, думал, сжав зубы и выстукивая несложной ритм кончиками пальцев по столешнице. — Зачем внушать мне, что я убийца, если это не так? Слава пожал плечами. Он не знал и даже предположить не мог, ему просто не хотелось верить в это — и все тут. — Чтобы… Ну не знаю. Сломить? Шантажировать, если что? Ты ведь наверняка дернуться не мог, чуть что — тебя за решетку, братьев твоих — в детдом. Ты вчера ржал и говорил, что я ничего не знаю, и я подумал — ты можешь не так много, как всем кажется. Да? Тебя… Тебя кто-то ограничивает? — Городской совет, — Мирон откинулся на спинку дивана и устало вздохнул. — Пиздец, с кем я обсуждаю это и зачем… Городской совет всем верховодит, а я так, для красоты сижу по большей части. Думаешь, мне нравится то, во что превратился город? Что каждый второй сторчался, а трущобы все больше и все страшнее? Нет, Слава. Нет. Я хочу что-то изменить, гор этот чертов запретить, школу построить вместо очередного клуба или торгового центра, мало их что ли, но мне не дают! Это никому не нужно. В статье твоей — все правда, только вина в этом пиздеце не моя. Я виноват только в том, что вовремя не опомнился и не попытался что-то изменить. Не знаю, получилось бы у меня, но хоть совесть была бы чиста. А теперь… Теперь поздно. — Никогда не поздно. Создал бы сам себе оппозицию, нормальную, а не как у Гуру. Этот уебок несет бредятину какую-то и опаивает паству свою, это ж пиздец! Разогнал бы эту шушеру к чертовой матери, уже что-то! Мирон невесело улыбнулся. — Не так все просто. Мне говорят — Гуру нужен. Оттягивает на себя агрессию, которую направили бы на меня — на нас с советом — и гасит ее. Вот его и не трогают, считают безобидным идейным сектантом, от которого есть польза, не более того. — Он и есть твой друг тот, Дима, да? Мирон кивнул. — Да. Жизнь нас развела. Были друзьями, теперь я для него — зло во плоти, гублю город, толкаю гор, а свободное время и сам долблю, потрахивая малолетних девочек. — А ты..? — Окстись, Слава, мне тридцать три года, для меня даже ровесницы Ромки — дети малые, которым в куклы в пору играть. А ведь они тоже употребляют уже… Культ гора. Не город у нас, а антиутопия какая-то. — И что ты собираешься делать? — Продолжать чуть не каждый месяц выдвигать закон, запрещающий гор. А городской совет продолжит его игнорировать. Тринадцать лет так и хороводим. — Но так же нельзя. — А что делать? Слава смотрел на мэра и думал — он сдался, и винить его в этом, наверное, было бы неправильным. Если все обстоит именно так, и правит городом на самом деле именно городской совет, а мэр — улыбчивая кукла при них, то неудивительно, что все так стремительно катится в пизду. — Дай сигарету, — попросил Слава. Вообще-то, все эти откровения вызывали у него желания самому выпить, да побольше, потому что на трезвую голову всю свалившуюся на него информацию сил не было воспринимать. Он ведь просто писатель! Писатель, его дело книжки писать, не должны его ебать ни проблемы мэра, ни его терки с советом. Там люди сидят специально обученные решать, как народу жить, кто он такой, чтобы об этом думать? А с другой стороны, это ведь и его город. И трущобы, медленно загибающиеся в нищете и преступности, его родной дом, из которого он сумел вырваться чудом, прихватив самое дорогое — семью. А сколько там осталось таких, как он, которым хотелось большего, но не повезло? Славе никогда не хотелось лезть в политику, как и каждому, кого он знал. Потому что для этого были “другие люди” и эти “другие”, как выходило, свою функцию не выполняли. И не хотели выполнять. Сознательно. От этой мысли Славе стало жутко. Он подпалил протянутую сигарету, глубоко затянулся и закашлялся с непривычки. — Это они все так после смерти твоего отца распоясались? — Да. Отец с ними кое-как боролся, его хоть боялись, а я был мальчишкой, убитым горем и с детьми на руках. Вертели мной как хотели. И теперь вертят, вздохнуть не дают. Надоело все это, сил нет, — Мирон вдруг усмехнулся. — Я вчера подумал, разболтаю все свои тайны тебе, писатель, ты выкатишь еще одну разгромную статью, доказательства приложишь в виде диктофонной записи — мог же ведь включить вполне. Меня, наконец, посадят или, может, хоть просто сместят, и гори оно все синим пламенем. Братья уже взрослые совсем, как-нибудь мы с ними справились бы, может, увез бы их куда подальше. Уверен, совет бы нас отпустил, лишь бы не мешали. Так что прав ты был, Слава, я вчера не по пьяни приехал, а по злостному расчету. Получилось у меня? Скрытая камера снимает, диктофон пишет? — Нет. — Ты какой-то слишком честный, Слава, — в голосе Мирона слышалось разочарование и даже как будто обида. Слава не выдержал и рассмеялся. Зато Мирон был абсолютно серьезен. Он достал смартфон, что-то быстро напечатал и поднялся. — Раз так, и план мой провалился — я поехал, — и вышел из кухни. Слава догнал его в коридоре, когда Мирон уже завязывал шнурок на втором кроссовке. — Так, ты мне сразу скажи сейчас: у тебя еще братья, помимо тех, про которых я уже знаю, есть? Кого мне следующим ждать в гости? — Только Ромка остался, — беззаботно отозвался Мирон, выпрямляясь. — Но он к тебе не пойдет, зачем ты ему нужен? — Ага. Про тебя и близнецов то же самое можно сказать, однако вам тут как медом намазано, одного сплавил — тебя принесло и этого вашего… самого бешеного. — Женю. И он не бешеный. Он… Внимательный. — До хрена внимательный. Я после него два дня без двери жил, пока старую на место не поставили. А если бы он ей кота придавил?! Мирон огляделся, удивленный. — У тебя есть кот? — Есть. Но он не любит пьяных и чужих. Сечешь? — Мне не надо повторять по два раза, Вячеслав, — неожиданно сухо ответил Мирон, не оценив, видно, юмора. — Я твой... ваш дом уже покидаю. Всего доброго. Слава в окно видел, как Мирон уселся в машину, за рулем которой, кажется, был как раз Охра. К счастью, тот не стал подниматься для того, чтобы поздороваться и Слава был этому всей душой рад. Он искренне надеялся, что ни мэр, ни остальные члены его чокнутой семейки больше его не посетят. Ну, разве что кроме Ваньки, но Ванька не в счет, он там самый нормальный. И вообще он по большей части у Фаллена торчит, а, если и приходит, так вместе с ним… Но только, ради Бога, не сегодня, Славе нужно поработать. И, для начала, удалить эту чертову статью, которую он — теперь Слава готов был в этом поклясться — не писал.