Муравейник

Вечерело. Закатное солнце горело, наполовину скрытое крышами домов, окрашивая пухлые облака в кровавый цвет, небо из голубого сделалось оранжевым. Слава потянулся открыть окно, потому что густой сигаретный дым, заполнивший кухню, щекотал ноздри и мешал дышать. Прохладный вечерний воздух ворвался, и на минуту Мирон, без конца говоривший, замолк, наслаждаясь им. Мирона оказалось легко слушать. Он говорил эмоционально, яростно, жестикулировал, лицо его было живое, взгляд — цепкий, светлый — не отпускал. Слава кивал. Слава думал, что в совете, наверное, сидят демоны, потому что люди не могут не слушать Мирона, когда он так говорит. Когда красное солнце скрылось за крышами домов и сумерки погрузили кухню в полумрак, а на светлое лицо Мирона легла тень, Слава поднялся, чтобы зажечь свет. — Я опять хочу есть, — пожаловался Мирон около двенадцати часов ночи, совсем без перехода, сразу как закончил перечислять свои бесполезные попытки запретить торговлю гором. Слава включил чайник и сделал бутерброды. Чай они пили молча. Слава мало понимал в политике, а Мирон то ли не хотел говорить с набитым ртом, то ли просто устал. Допив чай, он посмотрел на наручные часы. — Можешь остаться, — разрешил Слава. — На диване. А то вдруг тебя украдут по дороге домой. Ночь — лучшее время для криминала. — Брат может меня забрать. — Видеть не хочу никого из твоих братьев. Разве что Ваньку, но ты ведь явно не про него. От вашего Охры вечно страдает моя дверь. — Ну ладно. Мирон согласился так легко и с таким видом, будто сделал Славе одолжение. Слава хотел даже разозлиться и сказать что-нибудь колкое в ответ, но Мирон вдруг нахмурился, погрустнел. — Ванька часто к тебе приходит, да? — тихо спросил он. — Да. Ну, сейчас уже не то чтобы часто... Они там с Фалленом, другом моим, много времени проводят, приходят вместе. А поначалу он у меня через день пасся. Постоянно ночевать оставался. — А про меня что-нибудь говорил? — Да так… Рассказывал, что есть братья, что не особо с ними ладит. Мы с Ванькой — моим Ванькой — поняли, что отношения у вас паршивые, и не донимали. Как-то, ну…Не донимали, в общем. Мирон отодвинул от себя чашку, вздохнул и закурил. — Я его совсем не понимаю, Слав. В детстве все вместе были, дружили. Я на восемь лет их старше, были няньки у нас, но я их все равно считал своей ответственностью. Да и отец всегда говорил, что я отвечаю за них, раз старший. Я и отвечал. Защищал, споры их решал, сопли подтирал, а теперь… Не знаю, когда и где проебался. У родителей на нас времени особо не было, потом они вовсе…. — Мирон раздавил окурок в пепельнице и тут же закурил снова. По лицу его пробежала тень, ему до сих пор тяжело было произносить это слово. — Умерли. Дети остались на мне. С Женькой мы теперь партнеры, он моя правая рука, всегда готов поддержать, прикрыть. Жесткий стал, иногда — чрезмерно, но в политике без этого никуда. Ромка за мной хвостиком ходит, учится, всё хочет знать, тоже будет помощником, а Ванька… — А Ванька другой. Почему бы вам троим не смириться с этим и не перестать его травить? — Слава все-таки разозлился. Обаяние Мирона не могло сейчас перевесить теплоту, которую вызывал у Славы Рудбой. Мирон даже рот открыл от удивления. Глаза его расширились, он смотрел на Славу потрясенно. — Травить?! Ты с ума сошел?! Никто его не травит, он же наш брат! Ну и как тут злиться на него? Реально ведь человек не понимает. Слава тяжело вздохнул . — Ты правда этого не видишь, да? Не знаю, как там ваш Ромка, я с ним не знаком и, богом клянусь, знакомиться не хочу, но Охра… Это ж пиздец. Он с Ванькой обращается, как с преступником. У меня сестра есть, у Фаллена — брат. Если бы кто-то посмел их хоть пальцем тронуть — мы бы этого кого-то на куски порвали, сразу, на месте. Это называется “семья”, понимаешь? Защищать, поддерживать, любить — семья. А Охра своим ублюдкам приказывает родного брата скручивать, как нехуй делать. Это нормально? Ванька домой, к вам, к родным своим идти не хочет, потому что там правая рука твоя его шпыняет и житья не дает, он зашуганный у вас и где угодно готов быть, хоть со мной, хоть с Фалленом, хоть с сектантами тусоваться. Лишь бы подальше от Охры. От близнеца! Мирон, это пиздец. Я понимаю, что ты весь в делах города, что ты грызешься с советом, воюешь с ними каждый день, я тебе верю, что это так. Но если уж ты взялся отвечать за своих братьев — присмотрись к ним. Не навести тебе в городе порядок, если ты даже с собственной семьей справиться не можешь. Может, не стоило так на него кидаться, но Слава за тот недолгий срок, что был знаком с Рудбоем, привык к нему и стал ему другом. А друзья — это дорогое и ценное, и их тоже следовало защищать. Тем более, кроме них с Фалленом, некому было это делать. Мирон сидел, пораженный таким откровением. Он, понял Слава, и впрямь не видел всего, что так легко читалось по Рудбою. Славе даже стало неловко за свою резкость. Будто он сам в такой ситуации, справился бы со всем? Точно? Конечно, нет, Слава и со своей деятельностью-то справлялся только благодаря другу. — Мирон, я не хотел тебя задеть, если что. Извини. — Да нет, — Мирон провел ладонью по бритой голове. — Ты прав во всем. Я и правда ничего не видел дальше своего носа, братья перессорились, а я даже не заметил, а ведь у нас нет никого, кроме друг друга. Так быть не должно, я… Я должен поговорить с Женей. Прямо сейчас и поговорю, — он достал смартфон, но Слава потянулся через стол и положил руку на его плечо. — Не надо. Сейчас только хуже сделаешь. Утром, на свежую голову с ним поговоришь, а сейчас пойдем спать. — Да рано еще… — Почти час ночи! — Я обычно часов до трех уснуть не могу, то одно, то другое, с этим разберись, там подпиши… Сплю хорошо если по пять часов в сутки. — Оно и видно, по синячищам под глазами. В этот раз, помимо пледа, Слава выдал Мирону простыню и нормальную подушку вместо маленькой, диванной. Свет в гостиной потух почти сразу, но Слава слышал, как Мирон ворочался с бока на бок, пока, наконец, не уснул. За ним уснул и Слава в надежде наконец-то выспаться. Надежде не суждено было сбыться — по славиным ощущениям может, минут пять прошло, как его разбудил громкий шепот Мирона. — Ты спишь? — Да! — Слава беззвучно простонал, подозревая, что ответ его мэрейшество не удовлетворит. Так и есть. — Я думал про твои и Ромкины слова, — судя по голосу Мирона, тот сел на пол возле Славиной кровати и явно не собирался никуда сваливать. Пообщаться ему хотелось. В — Слава глянул на светящийся циферблат часов на тумбочке возле кровати — четыре часа утра. Самое время, хуле. — Надо открыть хотя бы пару колледжей в трущобах, — Мирон вздохнул. — Ведь есть там люди, кто хочет учиться… Ты, например, с другом своим, как-то ведь выбрался. — Да нет в этом смысла, — Славе очень хотелось спать и не было сил рассусоливать, и пытаться как-то так слова подобрать, чтоб не задеть не дай бог ранимого мэра. — Колледжи, рабочие места, больницы… Всё это охуенно звучит, Мирон Яныч. Только пока там, в трущобах, гор толкают на каждом шагу — ничего ты не изменить толком не сможешь. Если убрать тех, кто стоит за тем, чтоб гор в таком количестве производить и сбывать — может, что и выйдет… А теперь можно я хотя бы пару часов еще посплю?! *** “Подойди к границе в десять.” Степа уже полчаса гипнотизировал взглядом сообщение на экране своего старенького телефона. Это Рома прислал. Номер был незнакомый, но Степа даже не сомневался, что это он.. Кто бы мог подумать… Степа был уверен: Ромка забудет о нем, стоит ему попасть домой, в тепло и уют, а вот, поди ж ты. Степа хотел ответить что-нибудь колкое. Потом — вовсе не отвечать. Он сунул телефон в карман, побродил по пустому дому, вышел покормить собак. Ещё раз перечитал сообщение. “Это глупо”, - думалось Степе, пока он шел к границе, туда, где оставил Ромку в прошлый раз. “Он, наверное, не придет.” Степа понятия не имел, почему воспринимает приглашение, как издевку, ведь Ромка, на самом деле, оказался приятным малым, хоть и наивным по-детски. Но Степа все равно боялся. Но Ромка пришел. Степа издали его заметил и обрадовался, как идиот, потому что не обманулся. Ромка, когда Стёпа подошёл, весь засветился и стиснул его в объятиях, Стёпа даже опомниться не успел. — Как здорово, что ты пришел! Я боялся, что ты мне номер левый дал, чтоб я отстал. А ты пришел! Раскусил. Степа и правда левый дать хотел, но не смог. Втайне надеялся, что Ромка напишет. Рома деловито сунул Степе какой-то пакет. — Так. Переодевайся и пойдем. — Чего? — Стёпа нахмурился. — Ну, я подумал... Ты дал мне свою одежду, показал все, разрешил остаться. Я хочу сделать для тебя то же самое! — Ты хочешь… Чтобы я пошел с тобой наверх? Ты с ума сошел! — Степа оттолкнул стоящего слишком близко Ромку. Тот, будто ошпаренный грубостью, отступил. Степе стало неловко и он разозлился от этого сильнее. — Вали отсюда. Что твоя семья про все это скажет? Про то, что ты со мной трешься? Мне проблемы не нужны, ясно? Уходи. Ромка сдвинул брови, сжал губы и от этого мигом повзрослел. — Нет. Ничего моя семья не скажет, это не их дело, а мое, как друзей выбирать. Мне все равно, что они могут о тебе подумать. Ты не обязан был, но возился со мной, помог, ты хороший человек, я знаю. Это видно. Теперь я хочу показать тебе другую сторону. — Зачем? — беспомощно спросил Степа, уже зная, что этому искушению сопротивляться не сможет. Рома, улыбнувшись, пожал плечами. Степа переоделся, спрятавшись за ближайшей развалюхой. Странно, вроде одежда-то почти такая же, как Степа носил: футболка, джинсы, кроссовки… Вот только с виду простая эта одежда выглядела дорогой. Степа на мгновение почувствовал себя так, будто украл ее, а не получил просто так. Патрульный глянул подозрительно, но ничего не сказал, дал пройти. Поднимались в город молча. Вскоре привычную Степе грязь и колдобины сменила дорога, вымощенная кирпичом. Степа эту дорогу не помнил. Однажды в детстве,мама, ещё не сторчавшаяся и не потерявшая человеческий облик, повела его сюда, в доступный тогда город. Это был Стёпин пятый день рождения. Он держал в одной руке огромное яркое мороженое, во второй — не менее яркий воздушный шар, и мама, молодая, красивая, смеялась, а потом сфотографировала его у уличного фотографа. Эту фотографию Стёпа и сейчас бережно хранил. Как напоминание о коротком миге навсегда утерянного счастья. — Я бывал тут. Один раз. Много лет назад. Теперь, наверное, все другое… — Не особо. Горгород верен традициям. Здания, улицы, все реставрируют, но не переделывают. Может, ты вспомнишь места, в которых был! Центр Степа и правда узнал. Да, ничего толком не изменилось, только не казалось теперь таким огромным и величественным. Но все же Степа почувствовал укол радости, потому что город был чудесен. Он цвёл, чистый, прекрасный, уютный, полный улыбающихся красивых людей. Повсюду Степа видел цветы, они вились даже по домам. На улице играли музыканты. Степа запретил себе глазеть по сторонам, но потом решил, что сойдет за туриста и махнул на все рукой. Как же хорошо тут было! Никакой грязи и вони, никаких барыг и диких подростков, ничего того, что Стёпа ненавидел всем сердцем. Ромка вывел его на более тихую улочку, к маленькой кофейне, и Степа тут же нахохлился. — У меня нет денег. — У меня тоже не было, — пожал плечами Ромка. — Но это не помешало тебе меня накормить. Позволь мне сделать то же самое, пожалуйста. И Степа позволил, потому что просто не мог сопротивляться. Правда, если бы он точно знал, куда именно Рома его потащит, в жизни бы не согласился идти. Ладно, он еще в прошлый раз догадался, что Рома из достаточно обеспеченной семьи, раз тот обмолвился про знакомство с мэром. Но то, что сам мэр собственной персоной будет первым, кого Степа увидит в огромном доме, стало нехилым таким культурным шоком. — Мир, это Степа, я про него тебе рассказывал, — с ходу начал Рома, а Степа тем временем погружался в еще больший ахуй. “Мир”?! Видимо, чтобы его окончательно добить, мэр стиснул Степу в объятиях. — Спасибо, парень! Если бы не ты, братишка бы пропал. — Да… Да не за что… — едва сумел выдавить Степа. Мэр, хлопнув его по плечу, ушел, и они остались наедине. — Ну, пойдем ко мне, — весело предложил Ромка, и потянул Степу за рукав, но тут руку вырвал. — Ты бы хоть предупредил меня. Брат мэра, серьезно?! Пиздец! — Что такого? Да, мы братья, ну и что? Это все ложь, что про него говорят, Мирон хороший человек. И я знал, что он примет тебя как родного, ты ведь помог мне в трудную минуту. Почему ты злишься? — Да я… — Степа вдруг понял, что и не злится вовсе. Ошарашен — да, дико, но злость… Ее точно не было. — Я не злюсь, просто это было совсем неожиданно. Я, конечно, догадывался, что твоя семья не бедствует, но не знал, что это семья мэра. Я в шоке, ясно? Надо было сказать, куда мы идем. Ромка пожал плечами. — Извини, Степ. Я просто подумал, что ты не пойдешь со мной, если я скажу. А мне хотелось вас познакомить. И вообще, в гости тебя пригласить хотелось. Извини. — Ладно, — буркнул Степа. Странное впечатление от мэра осталось. В трущобах про него ходило много всяких сплетен, большей их части Стёпа не верил, конечно, но симпатий к главе Горгорода это не прибавляло. А тут он увидел перед собой невеселого молодого мужика, явно уставшего… Про мэра говорили, что он сноб, что именно он приказал не допускать жителей трущоб на верхний уровень. И с тем, как мэр Степу поприветствовал, это совершенно не клеилось. — Эй, порядок? — Ромка заглянул ему в лицо, неуверенный, что Степа на него не в обиде. — Да. Да. Просто… Ну, правда неожиданно было. Значит, ты живешь со старшим братом. А ты же говорил, что по поводу трущоб наших поспорил с братом. Не с этим же? — Нет. Нас четверо. Я младший, Мирон — старший. Еще близнецы есть, Женя и Ваня. Вот с Ваней и спорил. Он время от времени, по его словам, мотается в трущобы. И вообще… мотается. То тут, то там. Сейчас вот друга себе какого-то нашел и появляться перестал. У нас тут все сложно. — Круто, что вас много. Вообще, большая семья — это заебись. Всегда есть, кому тебя поддержать. — Как сказать… Мы же не всегда ладим. Бывает всякое. Пока родители были, мы отлично общались, все вместе. Потом пошло-поехало. Ванька вечно злой, а Женька злой, потому что он злой. Короче, так сразу не разобраться. Я их всех люблю, конечно. По сути своей, они меня и растили. Вместо мамы и папы. Ромка замолчал. А Степа, все еще чувствующий себя стесненно, принялся рассматривать комнату, в которую его привели. Первым делом он, конечно, обратил внимание на портрет, украшавший стену. Белокурая женщина держала на руках малыша. Двое детей постарше, светловолосые, как и она, облепили ее с двух сторон. Рядом стоял мужчина в темном костюме, его ладонь лежала на плече самого старшего, четвертого мальчика. Предыдущий мэр со своей семьей. — Твоя мама красивая, — сказал Степа. Ромка ему улыбнулся. — Да. Братья все время показывали мне их фотографии, когда я был маленьким. Наверное, боялись, что я забуду их лица. — У меня тоже есть фотка мамы, — хоть что-то, подумал Степа, у него было как у нормального человека. — Я бы показал, но она там, дома… — Как-нибудь покажешь, — весело сказал Ромка. — Хочешь чаю? *** Спокойный, не пораженный ужасами нищеты Ромка оказался товарищем на редкость болтливым. Он говорил обо всем. О Горгороде и его традициях, о родителях, о братьях, вспоминал школу, приставал с расспросами к Степе. Степа отвечал, жалко, что ли. И когда разговор свернул к трущобам и жизни в них, Ромка резко помрачнел. — Степ, слушай. Как ты думаешь, можно еще что-нибудь исправить? Сделать жизнь лучше? — В трущобах? Я не знаю. Вряд ли. Мы много лет в этой резервации сидим, жрем сами себя, падаем все ниже и ниже. Народ либо под кайфом, либо в поисках денег на кайф. — Но не все же! Ты — нет. — Я — нет. Но иногда я… Пойми, гор — дрянь, но от него легче. Жить у нас и не употреблять невозможно, потому что будучи трезвым и не угашенным, хочется… Я не знаю. Пулю себе в лоб пустить, чтобы не видеть этого всего. Мы с тобой гуляли, и я видел — люди тут совсем другие. Хотел бы я никогда не возвращаться назад. — Последняя фраза вырвалась помимо воли, и Степа тут же о ней пожалел, потому что ему показалось, что он напрашивается на повторное приглашение в жизнь, которая никогда не станет его. Он опустил глаза, не замечая пристальный взгляд Ромы. *** — Присядь, Жень, — Мирон говорил мягко и тихо. Он первым, не сводя с Охры глаз, опустился в кресло, и тот нахмурился, но тоже сел. Дел всегда было невпроворот, с Мироном вечно приходилось решать все на ходу, и если он говорил “присядь”, значит стряслось что-то из ряда вон выходящее. Мирон, собираясь с мыслями, побарабанил пальцами по столешнице. Потом достал початую бутылку виски, стаканы, плеснул в каждый на два пальца. Охра поднял брови. — Прямо с утра? — Разговор серьезный. Охра взял стакан. — Что случилось, Мирон? — Как сказать… Я вчера говорил со Славой. Ну, с тем писателем. Охра закатил глаза. — Ради всего святого, Мирон, зачем? Он написал про тебя такого, что ему руки стоило бы по локоть отрубить, а ты с ним разговоры разговариваешь. Как же твоя репутация? — Она и так не ахти. А статью он удалил. — Но ее все равно успела прочесть чертова куча народа. — Пусть. Это все не важно в данный момент, я не из-за этого тебя позвал. Хотел поговорить с тобой про Ваню. — Что он сделал опять? — Охра заметно подобрался. — Если ты про его шашни с сектой, то не переживай. Я за этим слежу, там все безопасно. Пьют травки успокоительные и особо не бугуртят. Типа просветленные. Если вдруг что — я его быстро домой притащу. Мирон поморщился. — Вот про это и разговор, Женя. Что значит — “притащу”? Вы оба взрослые люди, ровесники на минутку. Он самостоятельный, отдельный человек, а не твоя собственность. — И что дальше? Он мой близнец. Я должен его контролировать. — Черт! Вот про это и речь. Слава мне вчера сказал — Ванька дома не появляется, потому что тут ты со своим контролем! Сколько раз я просил — оставь ты его в покое, побесится, сделает выводы и сам успокоится. Охра усмехнулся, и усмешка эта Мирону не понравилась совершенно. — Было бы чем выводы делать. Он — бестолочь, и за ним надо присматривать. Раньше тебя это вполне устраивало. Но раз Слава сказал, то, конечно, надо его послушать, однозначно. Хотя по нему тюрьма плачет. Мирон, ты слишком мягкий. Надо быть жестче. Если люди не понимают, что творят, то их приходится заставлять поступать правильно. И плевать, хотят они этого или нет. Я знаю, что для Ваньки хорошо, а что плохо. Мирон залпом опрокинул в себя содержимое стакана и плеснул еще. Он всегда знал, что брат его частенько считает свое мнение единственно правильным и прислушивается разве что к самому Мирону, как к старшему и, по сути, бывшему им вместо отца. Охра был незаменим. Он руководил спецслужбами, легко командовал людьми и, пожалуй, в основном именно его усилиями совет все еще худо-бедно считался с их семьей. Мирон сражался с ними тоже, каждый божий день, но без брата за спиной никогда бы не справился. Только вот упустил он момент, когда Охра перестал разделять семью и работу. — Когда ты стал таким чудовищем? — слова вырвались сами по себе, но Мирон о них даже не пожалел. Просто смотрел на брата, который виски поперхнулся. — Что, прости? Чудовищем? Вы все сговорились, что ли?! — Смотри сам: твой родной брат вечно бежит из собственного дома. Ты его гнобишь — не спорь, это так! — Ромка подражает тебе, я… Я это допустил. Не досмотрел за вами. Мы же семья. Почему нас может объединить только угроза одному из нас? — Потому что… Да не знаю! — Охра схватил бутылку, но не налил. Просто сжимал ее в руках. — Это я, что ли, виноват? — Я. Я вас недовоспитал. Я допустил разлад. Охра на Мирона не смотрел. Скривил губы, нахмурился и думал, подбирал слова. — По-твоему, лучше будет, если Ванька сторчится где-нибудь? — Не сторчится, если у него будет дом и нормальная семья. Помнишь, как он сбежал однажды? Ты говорил… — Я помню, что говорил. И жалею, что защищал его. Надо было пизды ему дать, чтоб не бегал. — Ты вообще меня не слушаешь, да? — Слушаю. Но не понимаю, что делаю не так. Это не я его из дома гоню. Он сам уходит. Он сам нас знать не хочет. Он сам отказывается от своей семьи, я только… А, к черту. Хочешь, чтобы я оставил его в покое — так тому и быть, я с твоим решением спорить не стану. Но за последствия потом отвечай сам. Устраивает? — Устраивает. Охра одним глотком допил виски, встал и вышел из кабинета. Мирон поклясться был готов, что тот еле сдержался, чтобы по-детски не хлопнуть дверью. Он покачал головой. Женькино рвение бы в нужное русло направить. Сразу двух зайцев убить: от Ваньки его отвлечь, хотя б на время, чтоб оба в себя пришли и очухались малость. И решить вопрос с теми, кто в Горгороде толкает гор. С теми, к кому все нити тянутся.