Reise, Reise

Молодые люди явились на следующий день ровно в 3.45, как и обещали. Дверь им открыл Тилль, который не казался заспанным. Похоже, что он ночь не спал. "Наверно, кошмары"— подумала Капа и попыталась зайти в дом. Костя пропустил её первой. Когда они вошли, то зажмурились на мгновение от яркого света, исходящего из красивой люстры, висящей ровно посередине потолка. Участники группы сидели вокруг стола и кивали головами, как засыпающие лошади. На плите грелся чайник. Когда вошли молодые люди, рамштайновцы посмотрели на них. Шнайдер, хрюкнув, очнулся ото сна и стал тереть лицо, чтобы окончательно проснуться. Но, в конце концов, он как и все, посмотрел на пришедших. Костя с Капой были одеты в военную форму, морскую. Она была синего цвета с белыми полосками на воротнике и с белым ремнём, на котором блистала бляха с изображением якоря. Голову Капы покрывала пилотка, которая поместилась между длинных русых кос, спускающихся на плечи девушки, а Костя был без головного убора. Капа одела чёрную строгую юбку-карандаш, которая шла к её берцам. На спине у них висели гитары. Рамштайновцы удивлённо уставились на них и застыли на месте, словно хотели сделать фото. — Здравствуйте!— почти хором сказали молодые люди, но девушка продолжила на немецком.— Вы готовы? Я хочу сказать, что время поджимает. Музыканты оживились: забегали по дому, в поисках своих вещей. Вскоре они все были готовы. Капа с Костей вышли из дома. За ними шаркающей вереницей отправились все остальные. — А дом Вы не будете закрывать?— обеспокоенно спросил кто-то из участников группы. — Нет. А зачем? У нас здесь нет грабежа,— спокойно ответила Капа, упорно и быстро идя вперёд. Они выбивались из графика. Сонные рамштайновцы плелись за ней. Лишь Тилль успевал, так как был совершенно бодр. Капа была права: ему опять приснился кошмар. Солист уже привык к ним; привык невысыпаться, ходить по ночам как раненый зверь в поисках пристанища; привык к своим страхам, от которых невозможно было избавиться. Он пробовал. Принимал специальные таблетки, напивался до беспамятства и все в этом роде, но кошмары всё равно рано или поздно добирались до него. И он смирился с этим. На улице только-только начало всходить солнце. Ночная свежесть отступала, где-то вдалеке виднелась молочная полоска тумана. Звёзды пропадали на глазах. Полумесяц терялся в светлеющем небе. Верхушки деревьев покрывались золотистой краской. Всё ещё пел свою серенаду соловей. В такое время приятно выйти на улицу, походить босиком по мокрой от росы траве, почувствовать туман. Немцам, которые привыкли жить в городе, это не понять. Рамштайновцы проснулись, пройдя несколько метров. Они шли, смотря по сторонам и натыкаясь друг на друга. Их зачаровала природа этой деревни. С одной стороны это всего лишь обычные трава, деревья— преимущественно берёзы— туман, которые знакомы с детства каждому, даже городскому жителю. Но всё выглядело так волшебно и завораживающий, что душа начинала петь. В этот момент в голове Тилля родилась строчка. Он быстро достал блокнот, с которым никогда не расставался, и стал туда что-то записывать. Потом ему пришлось догонять остальных: он встал как вкопанный, чтобы после разобрать то, что он записал. Идти было недалеко— через метров четыреста молодые люди немного свернули и пошли напрямик к какому-то памятнику, выкрашенному в серебряный цвет. Трава была по пояс, да и склон холма был достаточно крут, но это их не остановило: они упорно шли через это. Рамштайновцы молча устремились за ними. Возле памятника уже собрались люди разных возрастов: от пятилетних детей до стариков. Свиду абсолютно разные, но их всех объединяло одно: георгиевская ленточка на груди. Кто-то держал ещё флажки с российским триколором, кто-то нёс гвоздики или розы. Кто-то, например, пожилые люди и маленькие дети, сидел на выкрашенной в зелёный цвет скамье. Все остальные стояли. Участники группы отделались лишь изучающими и любопытными взглядами со стороны присутствующих. — Кажется, нас никто здесь не знает,— заметил Флаке. — Спасибо, капитан Очевидность!— иронично заметил Шнайдер. — Тише!— полутоном приказал Рихард.— Видите: все шёпотом разговаривают. А вы кричите здесь. Все рамштайновцы замолчали на некоторое время, потупив голову. Какой-то маленький мальчик, лет четырёх, шатаясь, подошёл к музыкантам. Он потянулся к руке Оливера, схватив того за штанину. Мужчина нагнулся и подал ему руку. Мальчик торжествующе повёл его за указательный палец к железной скромной оградке и указал на памятник, что-то невнятно болтая на своём языке, так что даже русские не понимали, что говорит этот ребёнок. Оливер взглянул на памятник. Обычное каменное изваяние, выкрашенное в серебристую краску. Это была статуя солдата, держащего венок и печально склонившего голову. На плече у него весел автомат. Весь его вид будто говорил: "Здесь лежат мои братья по оружию. Поклонись им, вспомни, что они дали тебе жизнь ценой своей". Оливер был в замешательстве: он не понимал, что хочет этот мальчик. Но памятник произвёл сильное впечатление. Мужчина так и остался стоять, согнувшись пополам, и смотреть на памятник. А ребёнок всё лепетал на своём, продолжая указывать на статую. Вскоре появилась его мамаша. — Извините его, он такой балабол!— тихо сказала женщина, нежно беря ребёнка за руку. На вид ей было около двадцати пяти. Ридель выпрямился и посмотрел ей вслед. Женщина взяла ребёнка на руки и подошла к своему мужу. Она очень стройна и красива со спины, а лицо музыкант не увидел. — Что она сказала?— спросил Ридель, подойдя к Капе. — Она извинилась за то, что её ребёнок побеспокоил Вас. — А ребёнок что говорил? — Я не поняла. Но это, скорее всего, были обычные детские фразы: "дядя, посмотри туда, там красиво" или что-то ещё. Несколько минут музыкант молчал. Но вскоре спросил, кивая в сторону молодых людей, стоящих по стойке "смирно" рядом с памятником: — А это кто? Ваши... — Это мои одноклассники и члены нашего отряда,— с гордостью в голосе сказала Капа. — Вы состоит в отряде?— подключился к разговору Рихард. Капа обернулась на него и ответила с такой же интонацией: — Да. Тем временем к калитке подошла низкая и толстая женщина. Толпа затихла. Рамштайновцы присоединились к полукругу, образовашемуся вокруг этой женщины. — Здравствуйте,— выдохнув, со скорбью в голосе сказала она.— Прежде всего хочу поблагодарить всех, кто присутствует на сегодняшнем мероприятии. Женщина вздохнула. Ей явно было тяжело говорить: она чуть не плакала. Капа решила, что немцам будет полезно это послушать и стала переводить им слова женщины. — В такой же день, 22 июня 1941 года, в такое же время— четыре часа утра— фашистская Германия напала на Советский Союз. Началась война. Война, которая за четыре года унесла миллионы жизней солдат и мирных жителей. Именно поэтому мы сегодня собрались здесь. Давайте почтим память погибших минутой молчания. Все стали стягивать с себя головные уборы. Ребята, стоящие на посту, сняли пилотки и держали их на ладони. Капа поступила так же. Она стояла, понурив голову. Остальные люди тоже молчали и смотрели на землю. Немцы были единственными, кто стоял и перешёптывался. Всеобщая скорбь их не касалась. Так продолжалось около минуты. Женщина очнулась первой. Она открыла папку и снова начала читать. Вдруг из колонок полился интересный звук и чей-то голос. Было слышно, что запись очень старая. — Что это?— кто-то из членов группы шепнул на ухо Капе. — Это Левитан. Он объявляет о начале войны. В конце записи он объявит о победе над фашистами,— тихо ответила девушка. К разговаривающим подошёл Костя и сказал, что скоро их выход. Капа сняла с плеча гитару и поставила рядом с собой. Костя отдал ей свою, а сам пошёл за стульями. И вправду, когда женщина закончила очередной отрывок, Костя вышел из толпы и поставил стулья к ограде. Капа отдала ему гитару и вернулась в полукруг из людей. Костя устроился поудобней и начал играть. А потом запел. Его слушали внимательно, даже рамштайновцы затихли окончательно. — Тёмная ночь. Только пули свистят по спепи,— пел он. Его голос, такой приятный и красивый, заставлял слушать и не перебивать. Даже подпевать никто не решался. Все молча слушали его приятный тембр. — Я ничего не понимаю, но пацан красиво поёт,— шепнул Шнайдер на ухо Тиллю. — Согласен,— ответил тот.— Голос определённо есть. Не то что у меня. — Ты надоел! Нормальный у тебя голос! Сколько лет поёшь, столько лет и ноешь!— вмешался Рихард.— Как девчонка. Тилль хотел ответить, что он с самого начала не хотел петь, но появился Пауль и шикнул на друзей. Все трое замолчали и продолжили слушать. А Костя всё пел. У Капы сильно билось сердце: она знала, что скоро её очередь. Снаружи девушка всегда молча слушала и спокойно стояла, почти не двигаясь. Все переживания она хранит внутри себя. Когда перед выходом на сцену все обычно бегают туда-сюда или мнут листки или ещё что-то, она спокойно сидит и смотрит в одну точку, упав в себя. В те моменты она начинает говорить про себя с собой. Так и случилось. Она думала обо всём: о любимой группе, внезапно свалившейся на её голову, о Косте, о знакомых, стоящих здесь и о следующих днях. Костя допел песню, проиграл последний аккорд. Подождав несколько мгновений он встал и вытащил второй стул, поставив его рядом со своим. Затем он сел обратно. Капа кротко приземлилась на этот стул и положила гитару себе на ноги. Та женщина снова открыла папку и начала читать. Рамштайновцы пристали к Паулю, чтобы он стал им переводить то, что говорит эта тётка. Пауль, ожидая такое, принялся выполнять настырные просьбы друзей. Но, честно говоря, это у него плохо получалось, так как он не мог переводить всю информацию из-за незнания значения. Капа с Костей тем временем перешёптывались между собой, изредка поглядывая на рамштайновцев. Женщина внезапно замолчала и посмотрела на ребят. Они кивнули друг другу и приготовились исполнять песню. Первой на этот раз стала Капа. — Здесь птицы… не пою-ют. Деревья... Не расту-ут,— запела она, одновременно играя мелодию на своей гитаре. Костя тоже сразу запел, но играть начал немного позже, задавая ритм на гитаре Пауля. Все вновь только слушали и не пели, хотя слова были знакомы многим. — Чёрт возьми, она восхитительна! —сказал Оливер. Рамштайновцы повернулись на него с удивлённым видом. — Что? Я про её голос! И про игру на гитаре,— выкрутился он. Остальные члены группы повернулись обратно и стали дальше слушать. Капа действительно красиво пела и играла. Рамштайновцы были в восторге. Они по добрались ближе к играющим и широко улыбались. Но Капа не смотрела на них. Она вообще не смотрела на толпу. Только на землю перед собой и на гитару. Костя тоже боялся того, что на него смотрят люди. Ему не нравились глаза, пристально смотрящие на него. Становилось не по себе. Песня закончилась и на несколько секунд воцарилось молчание. Женщина опять вздохнула и начала читать. На несколько минут люди в толпе начали снова перешёптываться. Следующая песня начиналась со слов " Я убит подо Ржевом". Все снова затихли и не решались даже пикнуть. — Я убит подо Ржевом... В безымянном боло-оте... В пятой роте на ле-евом... При жестоком налё-оте,— запел Костя. Паулю показались очень знакомы эти слова. Но он не мог понять, где их слышал или читал. — Я не слышал разы-ыва... Я не видел той вспышки... Точно в пропасть с обры-ыва... И ни дна, ни покрышки,— подхватила Капа. Их голоса слились воедино. Две гитары, играющие разные на перывый взгляд мелодии, образовали одну, которая разлилась по окрестностям. Некоторые из ветеранов, особенно старушка с множеством наград на груди, расплакались. Рихард цокнул языком и отрицательно замотал головой, не отводя глаз от ребят. — Чёрт возьми, это восхитительно! — зашептал он. — Я согласен с тобой. Только ты можешь помолчать?— сказал бас-гитарист. Члены группы посмотрели на него, но Ридель невозмутимо глядел на играющих, как бы не замечая всех остальных. — Ребята!!!— вдруг зашипел Флаке.— Ребята! У меня идея! — Тише ты, дай дослушать!— шикнул Оливер. Рамштайновцы снова повернулись на него и недоумевающе посмотрели. Оливер обвёл их взглядом как бы говоря: "А что такого я сказал?". Музыканты не привыкли к такому Риделю. Он большей частью молчит, изредка отпуская комментарии или смеясь очередной шутке Шнайдера. А в это утро он даже немного дерзок и больше разговорчив, чем обычно. Например, он всю дорогу до этого памятника не затыкал свой рот. Остальным членам группы это показалось очень странным. "Россия меняет людей," — подумал Тилль. До самого конца песни больше никто не разговаривал. Она была очень длинной: ребята пропели все столбцы стихотворения от начала и до конца. Но это не было утомительно. Последней ребята спели "От героев былых времён". На этом митинг закончился. Толстая низкая женщина-ведущая снова поблагодарила всех и объявила о конце мероприятия. Все стали расходиться. Рамштайновцы подождали ребят и пошли вместе с ними домой. Все молчали, идя обратно. Туман уже рассеялся, солнце свышло из-за деревьев и уже начинало греть землю. Соловей перестал петь серенады, а деревья сняли с себя золотую фату лучей. Дома Капа поблагодарила Пауля и отдала ему гитару. Они с Костей хотели идти, но рамштайновцы их упросили остаться. — Капиталина, — обратился Оливер,— скажите, где вы с вашим коллегой научились так классно играть? — Ну... Меня научил мой отец. И Константина он тоже учил,— смущённо проговорила девушка.— А всё остальное дело тренировок. — Должен признать, Вы очень красиво поёте,— не отставал от Риделя Рихард. — Я пою так, как умею. И Костя тоже. Я не считаю, что у меня красивый голос. — Вам чай или кофе?— вмешался Флаке, обращаясь к молодым людям. Они пререглянулись. — Спасибо, но я откажусь. И Константин тоже,— вежливо отказала Капа. Костя закивал головой. Флаке облокотился на плиту и скрестил руки. — А что это был за песня?— спросил по-русски Пауль.— Я не могу вспоминать автора. — А какая песня? — Эм..." Я упит под Ржев". — "Я убит подо Ржевом"? Это Твардовский. Александр Трифонович. — Есть песня? — Я не понимаю,— сказала Капа, сдвинув брови. Музыкант заулыбался. — На эти стихи есть песня?— спросил уже по-немецки Ландерс. — Да,— так же по-немецки ответила Капа, одновременно кинув ему.— Мы с Костей долго над ней думали. — А почему? — Потому что музыку сочиняли мы с ним. Рамштайновцы переглянулись между собой. — Вы молодцы,— похвалил Тилль.— Так держать. Мы тоже с этого начинали. И играли всё для друзей и знакомых. Потом я начал сочинять стихи, а вскоре появилась наша группа. Капа молча кивала. Ей так хотелось воскликнуть, что она это знает, так как обожает их группу, но она не решалась этого сделать. — А Вы не сочиняете стихи?— подхватил Оливер, не дав Шнайдеру что-то сказать. — Ну... Чуть-чуть,— ответила девушка, взглянув на своего лучшего друга. Тот улыбнулся. — Можете прочесть? А о чем они? Как давно Вы их сочиняете?— наперебой заговорили музыканты. Капа поникла головой, не зная, кому и что ответить: у неё в голове путались мысли. Она решила молчать. — Тише, тише! Вы не видите, что она не может ответить всем,— сказал Тилль. Рамштайновцы замолчали. — А вы можете сыграть ещё? — как бы очнувшись, предложил Шнайдер и посмотрел на девушку. Капа замялась и с надеждой взглянула на Костю. — Кость, они просят сыграть им. Чё делать? — Чё делать? Чё делать? Играть, чё. Ты же не упустишь такого шанса, не правда ли?— сказал он и хитро заулыбался, поглядывая на Тилля, сидящего к нему спиной. Капа посмотрела на Шнайдера и кивнула ему. Все члены группы обрадовались. Пауль бросился в комнату, через минуту принёс свою гитару и отдал её Косте. — Подождите пожалуйста, я пойду за своей гитарой,— сказала девушка и встала со стула. Она быстрым шагом вышла из дома и побежала к себе. Уходя, она предупредила маму, что вернётся не скоро. Когда девушка вошла в кухню гостевого домика, Костя уже сидел рядом с Рихардом. А остальные музыканты косились на этих двоих, видимо, мысленно играя в игру "найди десять отличий". Капа села на стул, стоящий напротив костиного. Она села к нему лицом. По другую сторону, слева от Капы, сели Пауль и Шнайдер; Тилль остался на своём месте, рядом с девушкой. Флаке подошёл поближе и оперся на спинки стульев Ландерса и Шнайдера. Оливер встал рядом с Рихардом, чтобы видеть лицо девушки. Капа посмотрела на Костю. А он на неё. — Кто начинает?— спросила она. — Дамы вперёд,— заулыбался Константин. — Джентельмен называется,—с улыбкой буркнула девушка. Она вздохнула и начала играть. Вскоре мелодию подхватил Костя. — Нечем здесь помочь, ведь дождь льёт всю ночь. Дождь льёт всю ночь. Дождь. Всю ночь,*— —запела она. Её голос прогрелся и теперь звучал ещё лучше. Костя только подыгрывал или поддерживал. В паре они прекрасно играли, дополняя друг друга. Немцы притихли. Флаке даже не двигался, чтобы не спугнуть момент. Когда песня закончилась, музыканты захлопали, одобрительно кивая и что-то говоря на немецком. Капа с Костей посмотрели на них, как будто увидели привидения. Рамштайновцы заулыбались, а некоторые даже засмеялись, увидев такую реакцию. — Ещё!— потребовали они. Капа устроилась поудобней и начала играть. — Попала лапа в капкан, и ничего не остаётся. "Отдать на растерзание клыкам",— таков вердикт и так придётся. И пусть охотник перебьётся,**— — пела она. Костя не играл, только смотрел на девушку. Ему тоже нравилось, как она играет, как поёт. Иногда, когда она приходила к нему в гости, он хитростью заставлял её играть. Сейчас этого не происходит и они оба часто вспоминают об этом и смеются над собой. Капа закончила и посмотрела на настенные часы. Ей вдруг показалось, что прошло очень много времени и пора домой. Но, как оказалось, это была ошибка: прошло меньше четверти часа. Не дожидаясь просьб, она начала играть следующую песню. — Холодный ветер с дождём усилился стократно. Все говорит об одном: что нет пути обратно, что ты не мой лапушок, а я не твой Андрейка, что у любви у нашей села батарейка. Немцы слушали с упоением, как поют ребята, как два разных голоса— мужской и женский— сливаются в один, новый, и оттого ещё более красивый, чем прежде. Тилль снова начал что-то записывать в свой блокнот. Другие участники группы называли его "вечным" потому, что Тилль каждый раз, когда кончался старый, покупал новый с такой же обложкой. Это происходило на протяжении нескольких лет. Как-то раз маленький Эмиль спросил Тилля, почему он всегда что-то пишет туда, но блокнот никогда не заканчивается. — Потому что он волшебный,— улыбнулся солист.— Он никогда не закончится, потому что называется "Вечный блокнот". С того момента это прозвище прикрепилось ко всем блокнотам Тилля. — Что ещё спеть?— полушепотом сказала Капа, когда песня и очередные аплодисменты закончились. Костя пожал плечами. —Может "пачку"? — Я её не помню,— грустно сказала девушка.— Давай что-нить весёлое, а то тоску навеваем. — Угу. Помнишь "Ангела"? — Да, но она грустная. — Грустный только текст и начало, а так музыка бодрящая,— аргументировал Костя. Пока она разговаривали, Оливер уже успел достать и настроить фотоаппарат. Другие участники группы это одобрили. Рихард потянулся к телефону, как и Флаке. Шнайдер попросил Оливера, чтобы тот скинул ему на компьютер записи. — Ты это видишь? Они собираются нас снимать,— сказала Капа, смотря Косте прямо в глаза, чтобы рамштайновцы не подумали, что говорят про них. —Да. А тебе не пофигу? — Мне стало не по себе. Нас никогда не снимали такие люди. Костя решил отмолчаться. Он приготовился и заиграл. — Этот парень был из тех, кто просто любит жизнь, Любит праздники и громкий смех, Пыль дорог и ветра свист,***— — запел он. Все молчали, кроме Кости, красивый и сильный голос которого разливался по кухне. На этот раз подыгрывала Капа. Они играли ещё около часа, пока девушке не позвонили. Она подняла трубку: — Да?.. А, хорошо. Да, конечно. Ага. Давай. Ко-ость, нам пора. Костя передал гитару Рихарду и кивнул Паулю, мол, спасибо. Рамштайновцы возмущённо забормотали. — Извините, но нам нужно идти. До свидания!— вежливо улыбаясь сказала Капа. — До свидания!— по очереди сказали на русском музыканты. Ребята кивнули им и вышли из дома. Немцы ещё несколько минут посидели в тишине. Тилль громко вздохнул. — Так что у тебя за идея была?— внезапно спросил Оливер. Все повернулись на него. — Да уже не важно. Я передумал,— отмахнулся Флаке и хотел было идти в комнату. Но его остановил Пауль: — Давай колись! Как говорят русские: сказал "А"— говори "Б". — Да это насчёт альбома. Бред,— остановился Флаке. Он засунул руки в карманы и повернулся к друзьям лицом. Тилль уже убрал свой блокнот в карман, а Оливер сел на место Капы и просматривал фотографии, удаляя некоторые. — Ты всегда так говоришь. А потом нормально получается,— сказал Пауль. Он положил локоть на стол, а второй рукой схватился за повисшую с края стола кисть. Флаке вздохнул. — У меня взруг возникла идея: что, если она споёт вместе с нами? — Хоть в этот раз ты угадал: предложение— бред,— сказал Рихард.— Мы уже закончили альбом. — Вечно ты спешишь!— громко сказал Шнайдер.— Мы его не закончили: только определились с песнями. И то у нас некоторые под вопросом. Ты не забывай: у нас дата запланирована на осень. Так что время на редактирование ещё есть. Рихард промолчал. — Шнайдер прав,— задумчиво сказал Тилль.— Альбом ещё не готов. Тем более, ты, наверно, забыл, что мы искали женский голос для песни на русском. Она подходит. — Можно и не только на русском: она прекрасно разговаривает по-немецки,— скрывая радость сказал Флаке. — Это всё хорошо,— встрял Оливер.— Даже если мы решим, что эта девушка подходит, то встанет другой вопрос: согласится ли она. — Я с тобой согласен,— сказал Рихард. — Но мы же решили, что на русском петь не будем. Это сложно. — Если будешь нормально учить, то это легко,— ответил Пауль.— Пару строк тебе достаётся, а ты ноешь, как ребёнок. Вон Тилль вообще почти всю песню поёт, и ничего, не плачет. — Тебе легко говорить: ты прожил среди русских год! И к тому же в Россию иногда тайком приезжаешь. Вместе с Тиллем. А для меня лично русский сложнее, чем английский. — Ты не забывай, что это разные языковые группы! В Америке, как и у нас, латиница, а у них кириллица. Алфавиты разные, понимаешь? И произношение даже одинаковых букв разное. Я хочу сказать, что для нас всех русский язык тоже является сложным, не только для тебя. И я не исключение,— аргументировал Пауль. Рихард хотел было что-то ответить, но его перебил Тилль, мол, хватит спорить, пора есть. Круспе, что-то бурча себе под нос, принялся собирать продукты для завтрака. Остальные, дабы не мешать соло-гитаристу готовить, отправились в комнату. — Если бы она была бы нашей фанаткой, то было бы немного проще,— мечтал Флаке, лёжа на кровати и смотря в потолок. Он подложил левую руку под голову, а вторую положил на живот. — Не сказал бы,— ответил Тилль.— Сам знаешь, что русские фанаты— сумасшедшие фанаты. — Но, согласись, они лучше других к нам относятся,— сказал Шнайдер, пожав плечами.— У них какое-то особое отношение к нам. Тилль кивнул. Он сидел на краю кровати, положа локти на колени и скрепив руки в замок. — Я хотел сказать, что она бы точно согласилась бы с нами петь. А эта может и отказать. Тогда одной песней меньше,— продолжил свою мысль Флаке. — Кто откажется спеть с нами?— спросил Шнайдер. — Дум, не забывай, что это русские,— встрял Пауль. — Ну, допустим, она откажет. Тогда предложим деньги. Кто откажется от большой суммы? И шанса прославиться? — Ду-ум. Повторяю: это русские. Кто знает, что у них в голове? — Тилль, ты чего задумался?— внезапно спросил Оливер. — Да вспомнил одну вещь,— медленно сказал тот. — Что за вещь? — Я ездил издавать свой второй сборник стихов в Санкт-Петербург. Там, перед тем, как я ушёл, ко мне предпоследней подошла какая-то девушка. Она так скромно себя вела и так тихо говорила, что мне приходилось напрячь слух, чтобы расслышать её слова. Она была очень сильно зажата, будто я её могу убить. Но... Но в её глазах было ещё что-то. Эх... она ушла так же быстро, как и появилась. Я не успел рассмотреть её. А теперь мне кажется, что эта Капиталина очень сильно на неё похожа. Или что-то происходит с моей памятью. — Наврятли эта та самая. Хотя... не знаю,— сказал Пауль и посмотрел на дверной проём, который вёл в кухню.— Россия—большая страна. Как мы убедились, здесь существуют двойники. Поэтому не исключено, что эти девушки очень похожи внешне. — Жаль, что у меня плохая память на лица,— как бы обидевшись на самого себя сказал Тилль. — Ты сам посуди: эта не так сильно зажата, как та, о которой ты говорил. И смотрит, кажется, по-другому,— начал доказывать Шнайдер. Рамштайновцы всё время, пока Рихард чудил на кухне, пытались понять: она ли та самая или нет? В конце концов вопрос так и остался не решён. ... Около часа дня ребята вернулись к немцам. Костя, как подобает настоящему джентельмену, пропустил Капу первой, а затем зашёл сам. На кухне никого не было и они решили посмотреть в комнате, дверь которой почему-то была закрыта. Только девушка хаотела коснуться ручки, как дверь открылась и на пороге появился Пауль, закрыв за собой дверь. — Здравствуйте,— полутоном сказал он. — Здравствуйе, — так же ответили ребята. — Не обращайте внимания. Просто Тилль и Флака спать. Шнайдер общаца с зайне семья, Круспе тоже,— уже громче сказал Пауль. — Понятно. А когда вы будете готовы прогуляться верхом?— спросила Капа. — Это сьегодня? Не знаю. Я Вам скажу. — Хорошо,— ответила девушка. Пауль сел на стул и посмотрел в окно. Там, за стеклом, находилась ветка, прилегающая вплотную и утяжелённая недозрелыми яблоками, а за ней виднелось окно соседнего домика. Всё было залито солнечным светом. Термометр показывал двадцать девять градусов. — Душно здесь. А почему вы не откроете окна и двери?— сказал Костя, обращаясь к музыканту. Тот ничего не понял. Капа перевела слова своего друга, и Ландерс пожал плечами. — Мы не привыкли, чтобы двери были открыты,— сказал он. — Конечно, это тебе не деревня: там двери не держат открытыми,— сказала Капа Косте.— Воры и всё такое. Костя кивнул, мол, понял, сглупил малость. Девушка вздохнула. Она спросила, можно ли открыть дверь и мужчина ответил утвердительно. — А... Вы умеете готовить?— вдруг спросил по-немецки Пауль. — Э-э-э, да, конечно. Хотите, чтобы я что-то приготовила? Ландерс кивнул и заулыбался. Капа задумалась. — А что Вы можете приготовить необычного?— спросил немец. — Ну-у... Суп, который Вы вряд ли пробовали и нигде больше не встретите,— сказала Капа, хитро улыбаясь. Пауль склонил голову набок и широко заулыбался. — Вы меня заинтриговали. Ну, и что же это за суп?