Багровый с серебряной подкладкой

Три недели спустя

        Ночи Гермионы, с тех пор, как она покинула Хогвартс, были не чем иным, как грубым коллажем из кошмаров. Ночами ей снились родители и почти каждый раз их лица были полны грусти и смущения. Ей снился заразительный смех Рона, а затем его крики, просящие о помощи. То, как огонь окружал его, в то время как он сам был неподвижен, не в силах помочь себе. Даже Гарри иногда появлялся в её снах, хотя всё, что она могла вспомнить — тоже крики, единственные реальные воспоминания о нём, которые Гермиона когда-либо имела. В её кошмарах присутствовали и глаза, похожие на змеиные — глаза, которые она никогда не сможет забыть. Глаза, принадлежащие волшебнику, который отнял жизнь её друга и мужа, её семьи и наставников. Волшебник, который украл всю её жизнь. Всё, что она знала теперь — это боль. Боль утраты, смятения, от надежды и мечтаний, которые никогда не принесли бы плодов. Нет, Гермиона привыкла к кошмарам. Они были похожи на калейдоскоп, составленный из всех цветов её страхов, ужасный альбом с моментальными снимками, снятыми на протяжении многих лет, каждый из которых был страшнее другого. Был ироничным тот факт, что они, наконец, пришли за ней, но пока она спала и не видела снов. — Конфринго! Двери в переполненную квартиру распахнулись в ужасном взрыве. Куски отлетели в разные стороны, и три чиновника помчались в её сторону, держа палочки в воздухе. Было жарко, горячо. Гермиона вздрогнула и вскочила с постели, убирая кучерявые пряди с липкого лица. У неё оставалось лишь мгновение, чтобы взглянуть на испуганные глаза Лили, прежде чем они бросились в комнату и включили верхнюю лампу, бросающую суровый белый свет на ужасную картину. Она уставилась на них, рот был приоткрыт, сердце злобно колотилось. Всё это не было кошмаром. Они и вправду были там — сколько их было? Два? Нет, три. Она была в замешательстве и испугана. Гермиона не могла вспомнить, когда в последний раз была настолько напугана. — Вставай! Один из них, оратор, был настолько растерян, что она не могла разглядеть его лица, а остальные сразу вырвали двух мальчиков из рук Джинни и бросили их к разрушающимся гипсовым стенам спальни. Гермиона не позволяла им прикасаться к ней, и ей удалось самой подняться на ноги, подняв Лили с собой, цепляясь за крошечного ребёнка, дрожащего под тонкой майкой. — Мамочка! Это был ужасно испуганный голос Альбуса, который заставил глаза Гермионы наполниться слезами. Она прикрыла руками уши Лили и оттащила её от своего старшего брата, чтобы ребёнок не видел и не слышал её рыданий. Один из чиновников ударил мальчика по голове чем-то, что оказалось тонкой тростью. Она издала отвратительный треск, и маленький Альбус упал на пол, хныкая от боли. — Кто-нибудь из вас решится ещё заплакать? Вопрос был противным и подразумевал боль. Гермиона молча молилась, чтобы Лили не заплакала. Её широкие карие глаза встретились с глазами Джинни. Её подруга держала своего старшего мальчика, отражение в глазах разрывало сердце Гермионы. Следить за тем, как собственные дети страдают, должно было быть самым худшим опытом в жизни. Хотя бы эту боль Гермионе не приходилось терпеть. Она не могла понять те страдания, через которые Джинни смиренно проходила в данный момент. — Шевелитесь! Они были силой выгнаны из комнаты, две женщины цеплялись за детей. Гермиона чуть не столкнулась с Артуром, который успокаивал её, хотя было ясно, что они уже успели нанести ему ряд синяков, которые тянулись вдоль его тонкого, выветрившегося лица. Тем не менее его глаза оставались спокойными. Лили тихо начала плакать от нового потока ужаса. Гермиона целовала её мягкие волосы. Она пахла так сладко, как сахар и солнечный свет — как ребёнок. Она вдохнула успокаивающий запах и снова поцеловала её. — Тсс… Дорогая, мы не должны плакать. Не плачь, хорошо? Всё будет хорошо, вот увидишь. Но она сама не верила собственным словам и могла только надеяться, что Лили была слишком мала, чтобы распознать её неуверенность. Чиновники министерства выстроили их возле стены, в то время как один из них наложил на мужчин связывающее заклинание, чтобы они не могли сопротивляться. — Уизли, значит. Предатели крови. Слова сопровождались ударами в Перси и Джорджа. Увиденное заставило Джеймса крикнуть. — Оставьте их в покое! Его глаза были ярко-зелёными в тусклом освещении сломанной лампы, а лицо давно являлось отражением Гарри, что заставляло сердце Гермионы отвлечься от радости и превратиться в тысячу разбитых кусков в один острый момент. Они били его и толкали, заставляли спотыкаться, чтобы упасть. Тем не менее, он не плакал, а наоборот, демонстративно поднимался на ноги. Джеймс был старше, и он всегда понимал больше всех. Он знал, почему его отец умер, знал, что пошло не так. Возможно, не понимал, но знал так, как должен был знать ребёнок его возраста. Один из них, с шрамом на лице, дернул Джинни за её длинные рыжие волосы. — Сука, скажи своему ребёнку, чтобы он заткнулся, или я сделаю это сам! Гермионе хотелось кричать, и ей было стыдно. Стыдно, что собственный растущий страх заставлял слова затуманиться в её горящей от ярости голове. Глаза Джинни расширились, потеряв весь цвет с лица и издавая стон от боли из-за резкого рывка, который она получила. — Джеймс… Джей-Джеймс, пожалуйста, ты должен… молчать. Её слова были пропитаны страхом и болью. Она потянулась, чтобы удержать смущенного и сердитого сына в своих дрожащих руках. В другой комнате Альбус пошевелился, а затем взглянул на остальных широко раскрытыми испуганными глазами. Его голос раздался в комнате, а затем заплакал, зовя маму. Гермиона могла видеть, как он изо всех сил пытался подняться на ноги, хотя после такого сильного удара по голове она задавалась вопросом, как он всё ещё мог это делать, и подвергнется ли он непоправимому ущербу от увиденного. Слёзы катились по её лицу в тишине, когда она цеплялась за Лили. Теперь они обе вспотели от гнетущей жары. Гермиона почувствовала наступивший холод от страха, который овладел ею. Она могла дышать только запахом волос Лили и запахом собственного пота. — Мама! Альбус остался на месте в дальней комнате, дрожа от паники, пронизывающей его крошечное тело. — Мама! Джинни, испугавшись, закричала ему. — Альбус, малыш, всё будет хорошо. — Мамочка! Этот крик снова раздался в их ушах. Джордж боролся с заклинанием, которое было наложено на него. Его глаза вспыхивали ненавистью, когда он смотрел на происходящее. Трое мужчин, одетые в плащи министерства, смеялись между собой. Один из них повернулся к Альбусу. Гермиона не была уверена, или их издевательства, или же вся несправедливость, которая творилась перед ней, наконец заставила её найти в себе голос. — Оставьте его в покое! Вам нужна я! Её слова пригвоздили их к полу, и один из них, со шрамом на лице, повернулся и посмотрел на неё. — Вот как! Сердце Гермионы бешено забилось, сглотнув, она молилась, чтобы у неё осталось достаточно слюны во рту, чтобы ясно высказать следующие слова. — Оставьте их в покое, я пойду с вами. Только отпустите их. Они посмеялись над ней, и чиновник, что ответил ей, зашагал в другую комнату к Альбусу, который смотрел на него с ужасом. Что-то внутри Гермионы щелкнуло, она быстро передала Лили Джинни и решительно бросилась к чиновнику министерства. — Не смей трогать его! Её голос дрогнул, когда кулак соединился с его спиной, и когда она подумала, что её хватка была достаточно сильной, чтобы удержать чиновника на месте, не дав ему возможность навредить Альбусу, она почувствовала, как с силой была отброшена назад. Она упала на твердый пол, издав странный удушающий звук. Боль прорвалась через её собственную спину, и она почувствовала вкус крови во рту, когда неожиданно прикусила язык от боли. Чиновник усмехнулся, указывая на свою палочку. — Глупая грязнокровная сучка. Гермиона молила о смерти — даже несмотря на то, что её молитва являлась эгоистичной. — Круцио! Опять этот крик — Драко услышал его в тишине ночи, которая была нарушена его отрядом. Другие уже прошли этот путь — за последние три недели они обыскали несколько грязных трущоб, и каждый раз их реакция была одинаковой — негодование, гнев, а затем, наконец, разрыв. Слёзы и попрошайничество. Ни одна из операций не длилась слишком долго. Ни одному из его отряда не приходилось причинять кому-то боль, хотя, Мерлин тому свидетель, им было наплевать на то, сделали бы они это или нет. Фактически, для большинства из них всё это являлось спортом — им нравилось пытать людей. В конце концов, это были грязнокровки — они больше не имели значения. Боль других редко затрагивала Драко в прошлом, он просто приучил себя много лет назад не обращать на неё внимание. Он не знал, когда всё поменялось. Поменялось ли что-то? Он даже не знал, изменилось ли вообще или дело было только в ней. Он стоял на улице между тесно стоящих к друг другу квартир, наполненных болью и страхом, и знал, что она была там. Грейнджер. И снова, точно так же, как вчера, он услышал эти невыносимые крики — как будто каждая его мысль причиняла ей боль. Её крики никогда не прекращались в его воспоминаниях. Кошмары, которые он видел каждую ночь, воскрешали крики все эти годы. Та ночь в Малфоевском особняке настолько часто прокручивалась в его сознании, что превратилась в потертый фильм. Катушку, которая проскакивала, прыгала, но была живой и ужасно неподвижной в его голове. Были определенные вещи, моменты в его жизни, которых Драко никогда не забудет. То, как он себя чувствовал тогда, когда Волдеморт поселился в единственном месте, которое он когда-то звал домом, и уничтожил и так ослабшие и неопределенные семейные узы. Выражение на лице его отца каждый раз, когда он считал, что Волдеморт обращал на него внимание — никогда до этого Драко не видел своего отца таким испуганным. И, конечно же, её крики. Драко знал, что они принадлежали ей, сразу как только похитители привезли их в Мэнор — он знал это с того момента, когда Поттера затащили в комнату, и поэтому логично подсчитал, что вместе с ним должны были быть и Грейнджер с Уизли. Он знал, что это были они. Почему тогда солгал? Его кулаки сжались, когда он смотрел сквозь туманную тьму на единственный мерцающий свет, исходящий от одной из квартир. Он вспомнил взгляды на их лицах: невозмутимый взгляд Поттера и ужас, написанный на лице Рона. Но глаза Грейнджер он запомнил навсегда. Страх не перевесил её желания бросить ему вызов. Чтобы бросить вызов всем им. Даже мысль о той ночи наполнила его отвратительным страхом. Голод его отца был ощутим. Яростный блеск в глазах Беллатрисы. Его мать была холодной. А сам Драко? Я не смог убить Дамблдора. Я не мог бы дать им умереть просто так. Кто бы смог? Однако в глубине души он знал, что другие не согласились бы с ним — многие сделали бы то, чего он не мог. Воспоминания напали на него. — Драко, иди сюда, посмотри внимательно. Узнаешь? Он боялся. — Не знаю. Ложь. Грязная ложь. — Сивый, отведи заключенных в подвал. Всех, кроме… кроме грязнокровки. Он неподвижно стоял под пылающим огнем, который не добавлял света тёмной комнате. Голос Беллатрисы предвещал ужасные последствия. Уизли закричал. Но это было ничто по сравнению с громкими затянутыми криками замученной девушки. — Я спрашиваю, откуда у вас этот меч? Где вы его взяли? Драко не смог повернуться в сторону Грейнджер и тёти, опасаясь того, что его лицо выдаст его самого. Никто в комнате не говорил, и единственным звуком был тот ужасный пронзительный крик… — Ты лжешь, мерзкая грязнокровка, и я это знаю. Ты была в моём хранилище в Гринготтсе! Скажи правду, скажи правду! Он вздрогнул. Вздрогнул, но остался неподвижным, как статуя, избегая голоса матери, который звала его подойти к ней. Игнорируя все остальные звуки в комнате, он слышал только её крики. — Что ещё вы взяли? Что? Отвечай мне! Круцио! Он всеми силами пытался унять дрожь внутри себя, а её глаза наполнялись слезами, когда пытки продолжались. Он слушал её рыдания и стоны, крики от боли, которых он не мог понять, — никогда не испытывал. Он хотел повернуться и сказать Беллатрисе, чтобы она оставила её в покое. Накричать и на Грейнджер, заставить её признаться и сдаться, чтобы это безумие прекратилось. Внизу он слышал всхлипывания Уизли. Он тоже хотел тогда рыдать. Было невозможно понять такую ​​боль, прислушаться к ней. Когда всё закончилось, в комнате наступила тишина. Дыхание Грейнджер сжалось — они настаивали, чтобы он пошёл за отвратительно выглядящим гоблином в подвал, где они держали заключенных. Там были Поттер и Уизли, и Драко испугался. Боялся увидеть Грейнджер и взглянуть Уизли в лицо. Она едва могла двигаться тогда — пепельно-серая от увечий, нанесенных её телу. Как будто мёртвая. Он отправился в подвал, чтобы позвать гоблина. Его глаза так и не встретились с двумя мальчишками. И в конце концов, когда Беллатриса разрешила Сивому распоряжаться Грейнджер, Драко захотел помочь ей — успокоить и снять ту боль, которую она чувствовала, даже если это принесло бы ей лишь небольшое облегчение. Но он этого не сделал. Страх остановил его. Почему она была такой чертовски упрямой? Настолько лояльна к своим глупым друзьям, что готова пожертвовать своей собственной жизнью. Мерлин, чрезмерная доброта людей вызывала в нём тошноту! — Малфой! — голос из ниоткуда вернул его в полночь, врываясь в его беспокойные мысли. — У нас проблемы! Его глаза прошлись по сломанным цементным ступенькам. Он считал их, одну за другой, тяжело двигаясь ко входу в квартиру. Гермиона гладила пульсирующее лицо своими дрожащими руками, грязные пряди свисали ей прямо на глаза. Она прикусила губу, чтобы больше не кричать, хотя боролась против боли. Проклятый Круциатус. Она рухнула в угол разрушенной комнаты, рыдая и ползая, как какое-то мелкое насекомое. Она села в угол, дрожа в ожидании того, что будет дальше. Почему они не убили её? Почему бы просто не сделать то, из-за чего они пришли? Зачем заставлять остальную часть её семьи проходить через ненужную боль? Но, конечно, в этом мире больше ничего не имело смысла. Она слышала, как Артур и его сыновья борются с заклинанием, а Джинни что-то шептала Джеймсу и Альбусу. Затем она услышала шаги, и ещё несколько чиновников вошли в комнату, хотя ей едва хватало сил поднять голову. — Что тут произошло? Она знала, что голос принадлежал Малфою — он был холодным и бесстрастным. — Я приказал вам отвезти их к телегам, а не устраивать гребаный беспорядок! Его речь сопровождалась ударами по остаткам имущества Уизли, которое теперь так же, как и всё остальное, медленно разрушалось в этом новом мире. — Вставай! Однако Гермиона не могла двигаться. Она услышала стон Джинни, когда ей наконец удалось встать, держа детей рядом с собой. Гермиона чувствовала боль в каждой клеточке своего тела, беспомощно растягиваясь в том самом пыльном углу, где она сидела. — Уизли? На вопрос Драко не последовало ответа, и в напряженной тишине Гермиона осмелилась на секунду взглянуть на него. Он стоял там, его палочка поднялась над её семьей, на бледном лице сильно выделялись слишком яркие глаза и холодная усмешка. Он ходил мимо них, вглядываясь в каждую девушку на секунду, на несколько тихих секунд, после чего фыркнул. — Слишком много вас, предателей крови. Какой позор, что чистокровные семьи опустились настолько низко, что начали защищать тех, кто является ничем. Малфой прошёл мимо мужчин, а затем остановился там, где стояла Джинни. Один из чиновников заговорил. — Мальчишки сильны, мистер Малфой, мы можем отправить их в Азкабан, они и так там в поиске сильных детей. Джинни начала хныкать от услышанного, потому что казалось, что он с нетерпением жаждал именно этого. Гермиона могла только представить, какие ужасы ожидают тех, кто отправится в Азкабан. Эта мысль заставила её захотеть плакать прямо на их глазах, но у неё даже не было сил выплакать слёзы. Три чиновника министерства с Малфоем начали оттаскивать двух мальчиков от матери. Гермиона хотела, чтобы её оглушили, чтобы ей не приходилось слышать эти крики ужаса. Даже Джеймс сломался. — Что насчёт девчонки? Лили уставилась на чиновников, её зелёные глаза широко раскрылись, но она решила промолчать. — Она слишком молода для Азкабана, не находишь? И по ней сразу видно, что долго там не протянет. Она должна получить Поцелуй — это избавит её сразу от всего. Остальные двое мужчин без имён слегка побледнели от услышанного, а Лили уткнулась лицом в грудь матери. Гермиона попыталась пошевелиться, двинуться вперед с последней силой, которая осталась в ней. — Подождите, это… Нет. Она… она уже достаточно взрослая… Гермиона понятия не имела, какой возраст считался приемлемым и что именно требовалось там от детей, но она чувствовала необходимость хоть в чём-то помочь. — Она… Ей шесть! Ложь выскользнула из её рта, прежде чем она могла забрать её обратно, но, к счастью, никто ничего не заметил — и ей не пришлось раскрывать истинный возраст Лили. Мужчина, стоящий рядом с ними, отвратительно фыркнул и начал смеяться. — Шесть? Да она едва выглядит на четыре. Говорю вам, отдайте её дементорам и будет меньше хлопот. Джинни начала открыто плакать, и Гермиона споткнулась, пытаясь помочь подруге. Мальчиков уже вытащили на улицу вместе с мужчинами, оставив двух женщин и Лили в комнате наедине с чиновниками министерства. Комната была по-прежнему горячей и угнетающей, воняя страхом и потом. — Ей шесть лет! Но теперь голос Гермионы был слабым, дрожащим. Наступила тишина, и Малфой заговорил, внимательно наблюдая за Лили. — Пошлите её тогда с матерью, она достаточно взрослая. Три чиновника впились взглядом в Малфоя, но никто не осмелился пойти против него. Гермиона обнаружила, что смотрит в его бледное напряженное лицо. Она вспомнила тот инцидент на улице, и как его бледные руки помогли ей поднять сэндвич с земли. Опять эта странная доброта, которую она не ожидала от него. Его глаза опасно вспыхнули. — Вставай. Приказ был холодным и как бы сильно она не пыталась, Гермиона не могла собрать силы, чтобы встать. Она попыталась, а затем рухнула дважды, прежде чем опустить голову в поражении. Его хватка на её тонком плече была твердой и уверенной. — Грязнокровка, и весь этот бардак вокруг только для того, чтобы защитить тебя? Он не мог скрыть удивления, и когда она смогла встать без его помощи, Гермиона отвернулась от его прикосновения, и слова, последовавшие за её действиями, вызвали у неё тошноту. Они были слишком близко, Гермиона почувствовала его — запах его сигарет и мускусный запах ночной жары. — Я грязнокровка. Та, кто вам нужен. Отпусти их, Малфой! Опять её неповиновение, которое он видел ещё тогда, ночью в Особняке. Презрение, которое, казалось, сияло в глубине отчаяния её коричневых глаз. Её покрасневшее и потное лицо ещё сильнее раскраснелось от страха и гнева, и он решил игнорировать её, опустив глаза на мгновение. — Быть изменником крови — такой же великий грех. Он подтолкнул её палочкой, приказав двигаться. Гермиона начала спотыкаться, выходя из крошечной запертой комнаты в сторону выхода. У неё кружилась голова от горя и боли, и тот факт, что она опустилась настолько низко, что сама назвала себя «грязнокровкой», когда поклялась никогда не поддаваться этому титулу, значит, что на самом деле она была ниже, чем он. Они молча смотрели друг на друга в тишине, не говоря ни слова. Несмотря на её безнадежную ситуацию и на тот факт, что её жизнь висела на волоске, она не сломается. Она продолжала смотреть на него. Каким-то образом он всё равно находил её выигравшей среди всех невзгод. — Шевелись. Она бросила вызов его приказу, и её единственным движением было дыхание, которое сорвалось. — Отпусти их, и я сделаю так, как ты скажешь. Что-то в её словах разозлило Драко, и он c силой притянул её за волосы к себе. Всё, что ей оставалось, так это беспомощно смотреть на него. — Ты тупая или просто глухая? Его слова были зловещим шипением, а глаза сверкнули, когда он сузил их. Он осторожно потащил её к двери, которая выходила наружу, а затем поднял палочку. — Разве ты не понимаешь, что у меня достаточно власти, чтобы убить всё потомство Поттера? Сила, чтобы убить тебя прямо здесь? Он отвернулся от неё, и Гермиона недоумевала, что только что произошло с ним. — Лили — всего лишь ребёнок… Они все дети, невинные дети, — её слова прерывались всхлипами. Драко приблизился к ней в гневе. — Ты думаешь, я идиот, Грейнджер? — её имя. Он использовал её имя. — Я знаю, что она ребёнок! Я отправил её вниз к матери. Теперь двигайся. Двигайся, пока я не передумал! Его лицо было бледным, а глаза не проявили милосердия, и вдруг Гермиона испугалась. Она быстро спустилась по разрушенной лестнице к телегам, которые ждали в темноте, где она была бы одной из многих потерянных и смущенных. Она могла только надеяться, что Драко Малфой не передумает — что он оставит Лили в живых и не планирует причинять ей боль. Это всё, на что она могла надеяться.