Багровый с серебряной подкладкой

      Следующий день выдался ясным — без единого облачка в небе. Солнце, массивный шар маслянисто-желтого цвета, нещадно палило, чуть ли не поджигая землю. Было жарко — раздражающе и невыносимо жарко. И не помогало ничего: не было ни лёгкого ветерка, ни даже намека на него. Солнце совершало путешествие по широкому небосклону, постепенно обернув мир пылающим светом. Едва ли кто-то мог бродить по Отчуждению в тот день, двор был заброшен и пуст, даже птицы не рисковали летать в такую жару. Запертая в душной маленькой комнате Гермиона оказалась совершенно одна — избегаемая и брошенная теми людьми, которым она протянула руку помощи, когда они так нуждались в ней. Они знали, что произошло на самом деле, но в борьбе между правосудием и страхом уже давным-давно победил страх. Джинни с ужасом наблюдала за Пэнси Паркинсон. Она сидела за массивным столом в офисе, который, как бы парадоксально это ни звучало, оставался волнительно прохладным, несмотря на невыносимую жару на улице. Это был главный офис в здании, расположенном вблизи дороги, ведущей в город, — так называемая штаб-квартира. Глаза Джинни распахнулись от страха. — Она ведь умрёт там, хотя не сделала ничего плохого! Пэнси подняла взгляд на неё. Фиолетовые, широко распахнутые от ненависти глаза ещё сильнее подчеркивали затвердевшие, ставшие суровыми и жесткими, черты её лица. Искренняя мольба Джинни, казалось, была обращена к глухой. — Вот и прекрасно. Пусть она станет примером для всех тех, кто посмеет мне перечить или попробует перейти дорогу, это касается и тех, кто работает на меня. Всё в ней олицетворяло скуку. Она лениво взглянула на документы, лежащие на столе; её гладкие тёмные волосы блестели под слабым освещением. Джинни шокировано уставилась на неё, поднося раскрытую ладонь к губам, пытаясь сдержать рвущиеся наружу рыдания. — П-пожалуйста, всё, что случилось, всё это моя вина. Я… Я… приму её наказание! Пэнси бросила перо, которое она всё это время держала в руках, на стол, а потом повернулась к Джинни, испустив глубокий вздох усталости, точно её долго и упорно истязали чем-то. Выражение скуки на лице сменилось плохо прикрытым отвращением. — Наказывать тебя не в моих интересах. Она будет выпущена на закате, как и планировалось изначально. А теперь, если ты не против, у меня слишком много работы. Ошеломленная Джинни была не в силах оторвать от неё взгляда. Вот и всё: никаких просьб и никаких споров — ничего. Она сделала несколько шагов назад, её глаза всё ещё были направлены на тиранку, сидящую за столом. Женщина, которая на первый взгляд выглядела так же, как и любая другая женщина, сидящая за любым другим столом, в любом другом офисе, но нет, она была не просто женщиной — она была воплощением зла в человеческом обличье. Жёсткая, неуступчивая, бессердечная садистка… Гермиона умрёт! Глаза Джинни наполнились слезами ярости и несправедливости. Дети ждали её у офиса, послушно устроившись на трёх деревянных стульях. Их глаза поднялись к матери, когда она появилась у дверей. — Мамочка, теперь Миону выпустят? От голоса Лили её дыхание болезненно прервалось. Она с трудом сглотнула, чтобы ответить. — Не знаю, малышка, но я попытаюсь убедиться, что с ней всё в порядке. Будучи не в силах отвечать на все вопросы любопытного ребёнка, Джинни осторожно вывела детей из заброшенного здания, стараясь — только для них! — оставаться спокойной и держать себя в руках. Но на самом деле внутри неё всё разваливалось, разбивалось на сотни осколков. Солнечный свет был таким ярким, что заставлял Джинни щуриться. Как и прежде, она не переносила жару. Безжалостные солнечные лучи не собирались отступать. О, Гермиона… Мне так жаль. Джастин ещё утром рассказал Джинни о слухах, которые ходили по Отчуждению, о перешептываниях, услышанных им в комнате прошлой ночью: говорили, Гермиона была наказана, её заперли в хранилище без еды и воды. Да ещё и в такую жару. Джинни боролась со слезами. Внезапно она остановилась, тень надежды заставила сердце пропустить удар. Краем глаза она увидела спасение. Его волосы блестели в ярких лучах солнца. Казалось, над головой мерцал нимб. Какая ирония! Дьявол носит нимб. Джинни вздрогнула, останавливаясь в центре двора, дети, следуя за матерью, тоже остановились и повернулись, чтобы посмотреть, что её так заинтересовало. Она перевела дыхание, взяла за руки Лили и Альбуса и чуть подтолкнула их в сторону главного здания, одновременно указывая старшему следовать за ними. В отчаянии она двинулась к Малфою, не зная толком, что именно собирается ему сказать — она понимала одно: ей нужно было сделать хоть что-то… Что угодно — или Гермиона умрёт. Он стоял, прислонившись к зданию, которое служило хранилищем для припасов всем тем, кто застрял в этом несчастном месте. Когда он увидел её и её детей, Джинни заметила, что в его аристократически холодных чертах что-то мелькнуло на мгновение. Она остановилась, пребывая в недоумении, слов не было. Он её опередил: — Иди дальше. Ужина не будет ещё в течение часа. Займись делом. Джинни всматривалась ему в лицо и почему-то почувствовала в нём едва уловимое напряжение, которого, казалось, и вовсе не должно было быть. Сглотнув, она заговорила: — Ты должен ей помочь. Слова были едва скрытой мольбой. Её глаза пронзили его, напряжение на его лице возрастало с каждой секундой, где-то в глубине неумолимых стеклянных радужек она уловила лихорадочный блеск. Возможно, это было от раздражения, или причиной тому было что-то ещё. У Джинни не было времени думать об этом. — Она умрёт! Угол его рта резко дернулся, и Джинни была готова в эту самую минуту продать свою душу только для того, чтобы узнать, о чём он подумал. Её последние слова были произнесены почти неслышным шёпотом. Скорее всего, он был её последней надеждой. — Прошу тебя…

***

Гермиона резко открыла глаза. Кто-то шёл — она слышала звуки приближающихся шагов, но ничего не могла сделать с собой, чтобы приготовиться к встрече с нежданным гостем. Она лежала на полу кладовой, пропитанной потом и тяжёлым запахом мочи, который ещё больше удушал и без того жаркую комнату. Вдобавок ко всему невыносимая боль, которая, казалось, наконец, оставила её и освободила от пыток, снова с силой налетела на Гермиону — дезориентировала её сознание. Как долго я здесь? Этого она не знала. Какая-то часть Гермионы жалела, что её не убили ещё вчера днем, потому что терзающая боль казалась невыносимой. Её тело было слишком слабым и хрупким, чтобы двигаться, а лицо — всё ещё болезненно чувствительным в том месте, где её ударил Малфой. Пересохший язык Гермионы словно превратился в кусок наждачной бумаги. Она чувствовала несвежий металлический вкус засохшей крови во рту. Слева от неё через деревянную дверь, располосованную сетью трещин, проскальзывал слабый свет. Итак, уже был почти вечер. Почему я не могу просто умереть? Я хочу умереть. Вчера, когда только её заперли в этой комнате — впрочем, это едва ли можно было назвать комнатой, всем чем угодно, но не комнатой, — Гермиона погрузилась в глубокий сон, пропитанный агонией, и проснулась только этим утром. Тогда ещё не было так душно, но по мере того, как солнце стремилось к зениту, жара становилась всё нестерпимее. Гермиона лежала часами без движения, радуясь, что, по крайней мере, она получила передышку от пыток. Но достаточно скоро духота и необходимость сходить в туалет стали невыносимыми. Каким бы унизительным это ни было для Гермионы, ей пришлось отползти в самый отдаленный угол крошечной кладовки и освободить себя там — другого варианта не было. Затем Гермиона подползла к двери в надежде охладиться лёгким ветерком. Но вскоре вместо спасительного ветра она обнаружила только долгий и мёртвый день, который никак не собирался заканчиваться. Жара и жгучая жажда, сменившие её мечты о ванной, были слишком велики для неё, и наконец, тьма пришла, чтобы положить конец её мучениям. И именно звуки шагов вывели Гермиону из состояния долгого полубредового сна. Она пошевелилась, переместив усталую голову на грязную землю, её рот был слишком иссушен, чтобы издать хоть звук. Попытавшись сесть, она поняла, что это невозможно: все её силы иссякли. Даже попытки собрать в себе годами копившийся гнев, который всегда помогал ей раньше, не принесли результата. Гермиона обнаружила, что у неё не осталось ничего, что могло бы вскормить его. Она была полностью потрясена и опустошена. Дверь, возле которой лежала Гермиона, открылась с протяжным скрипом, впуская внутрь сладкий вечерний воздух. Она открыла глаза, надеясь на спасение, которое освободило бы из этого ада. Однако то, что было там, заставило её сердце резко заглохнуть. Он стоял лицом к ней, тающий свет солнца за его спиной бросал на неё закатные тени. Она знала, что мужчина у двери — Малфой. Она сразу узнала его по серебристо-белому цвету волос, обрамляющих его лицо. Он стоял там и наблюдал за ней. В мыслях она сравнивала его с неким темным ангелом… Хотя какой из него ангел? Это так далеко от истины. Он был таким же чёрным, как и метка на его предплечье, и ничто не изменит этого. Он был навеки заклеймен — так же, как и она. Пожиратель Смерти. Грязнокровка. Это всё, что теперь имело значение. — Вставай. Его голос невнятно расплывался в её ушах, ей с трудом удалось уловить смысл. Гермиона не могла ни двигаться, ни отвечать — лишь лежать на одном месте, бессильно и беспомощно. Её глаза повернулись к нему в немой мольбе. На мгновение она смогла видеть ясно, а потом всё стало нечетким и полностью исчезло. Она надеялась, что больше никогда не проснется, но по какой-то странной причине была рада услышать его голос. Это означало одно: ей не придётся умирать в одиночестве. В тот самый момент Драко решил, что ненавидит Джинни Поттер почти так же сильно, как и грязнокровку Грейнджер. Но не так сильно, как ненавидит самого себя — за то, что согласился на эту глупость. Драко прекрасно понимал, что не должен находиться здесь. Не должен проверять грязнокровку: это было её наказанием, тем, что она заслужила. Тем не менее, каким-то образом ему удалось уверить себя в том, что он не будет повинен в её смерти. Именно так оно и было, ведь он не заботился о ней, ему было наплевать. Конечно, её гребаная улыбка напоминала ему много хорошего, того, кем он был давным-давно. Но ведь это не было достаточной причиной для того, чтобы совесть задрала его разум, да? Драко не знал ответа на вопрос. В любом случае он обнаружил, что сейчас стоит над хрупким телом Грейнджер в тёмной комнате. Один. Она не двигалась. И в темноте Драко не мог понять, что с ней не так. В комнате было душно — слишком душно, воняло мочой и потом. Мерлин… Присев, он протянул руку к ней, чтобы помочь ещё раз, и резко ощутил внутри себя вспышку вины. Драко возмущался тем, что его эмоции, казалось, вытворяли с ним всё, что хотели, и он был абсолютно бессилен в борьбе с ними — он перестал двигаться. Возьми себя в руки, чёрт возьми, не то её смерть будет на твоей совести. Принеси ей эту чертову воду, заставь выпить и оставь, мать твою, оставь её и дай ей умереть, и тогда ты сможешь наконец забыть весь этот бред, который не даёт тебе заснуть уже которую ночь подряд! Но не смей чувствовать вину, не смей. Не смей пасть так низко! Он глубоко вздохнул. Чувство вины было бессмысленной эмоцией, и только слабак дал бы ему право уничтожить себя. Драко потребовалось много лет — долгих, тяжёлых лет, — чтобы овладеть контролем над эмоциями, держать их постоянно на поводке, как зверей, которые рвались наружу. И теперь, после стольких лет труда, он не мог позволить себе такой мерзости — быть слабаком. Не в этом мире. Не с ней. Странный звук вырвался из его горла, когда его пальцы обхватили её тонкую руку. Она горела. Драко остановился, это чувство… ледяное и тяжёлое, скручивающее живот, а затем вспышка и — тот самый снимок его сына… — Вставай, — прошипел он, и на этот раз в его голосе были слышны нотки паники. Он забыл про самоконтроль и про чувство вины. Он послал всё к чертям. Она умерла? Неужели он случайно убил её? Хотя, скорее всего это Пэнси, а не он: это она убивала её ещё вчера в полдень, а сам Драко всего лишь намеревался наказать её, показать ей её место. Он почувствовал, как дрожь от внезапного страха и паники пробежала по его спине, заставляя трястись. Он моргнул, глаза горели, когда смотрели на неё. Какого хрена я должен волноваться о том, будет ли она жить или сдохнет прямо сейчас? Какое мне дело до неё? Она для меня никто. Никому ненужная. Она никого не беспокоит на этой земле, никто не любит её. Она не принадлежит ни одному мужчине — она ничья. Чертова грязнокровка. И мне всё равно. Я не должен. Не могу и не стал бы. Не буду. Грейнджер пошевелилась, вздохнув. Не думая дважды, Драко вытащил её из тёмной кладовки в вечерний закат. Даже покрытое блестящими красными апельсинами и гвоздиками солнце, вставшее на пути к далекому горизонту, не добавляло ей жизни. Её лицо было пепельным; странного, пугающего серого цвета. Он заметил пот, высохший в её волосах и на её липком, подернутом лихорадкой лице. Она выглядела ужасно — хуже, чем кто-либо, кого Драко видел в течение долгого времени. Мертва. Она была почти мертва. Дай ей умереть. Они и так все этого хотят, так подари им счастье, тебе ведь всё равно, правда? Какое значение имеет очередная, никому не нужная жизнь, когда ты уже отнял так много? Он почти убедил себя отвернуться от неё, бежать и не оглядываться назад, когда её глаза внезапно открылись. Эти глаза заставляли его чувствовать что-то, точно так же, как и в первый раз, когда он увидел её на улице. Твою мать. Как же ему хотелось, чтобы его пальцы перестали дрожать, пока он отчаянно пытается открыть бутылку с водой. Но его по-прежнему трясло. Быстрым движением, вытащив её на убывающий солнечный свет, чтобы не промахнуться, он поднес бутылку к её пересохшим губам. — Пей, — грубо прошептал он, опускаясь рядом с ней и укладывая её ослабшую голову к себе на колени. — Пей. Он в ужасе вперился в неё, её пустые карие глаза без единой эмоции смотрели в ответ. Мерлин, что, если я убил её? — Пей, чёрт побери! Он понял, что его просьбы скорее всего были не услышаны. Она была не в себе, а его настойчивость была вызвана только страхом, что она умрёт по его вине. Он не знал, сможет ли носить такой тяжкий груз до конца своих дней. Драко всерьёз размышлял над тем, чтобы начать просить Бога, — кем бы он ни являлся, — о помощи, как вдруг Гермиона внезапно открыла рот, издавая странный хриплый звук… И начала пить. Она пила длинными, жадными глотками, задыхаясь, кашляя, но не выпуская бутылку из рук, сжимая, пусть и слабо. Затем бутылка вдруг выскользнула, и она застонала. Но Драко придвинулся вперёд и удержал её — она продолжала пить. Он почувствовал слабость в коленях от облегчения, наблюдая за тем, как она пьёт воду. Когда она снова пошатнулась, Драко крепко прижал её к себе, не позволив больше упасть. Он с осторожностью посмотрел на неё, одна из её рук обвилась вокруг него, и он почувствовал, насколько мягкой была её кожа, какими крошечными и тонкими были её пальцы. Драко обнаружил, что смотрит на её руку и размышляет над тем, скольким людям она протянула её, скольких любимых коснулась ею и сколько слёз вытерла. Эти мысли. Сумасшедшими и возмутительными мыслями была полна его голова в эту секунду. Когда его глаза скользнули вдоль её пальцев, которые так надежно вцепились в него, он решил где-то в глубине души, что, если бы она не была грязнокровкой, он считал бы её прикосновения приятным. Драко был рад, что его мысли всё ещё… принадлежали ему, хотя и было не по себе от непонимания того, что именно творится в его голове. Позади него солнце начало заходить за горизонт, окрасившись в пурпурные и розовые тона. Было почти темно. Он отвернулся от неё на мгновение, чтобы посмотреть на тёмное небо, радуясь наступающей ночи. Затем он продолжил наблюдать за тем, как она пьёт, пока бутылка не опустела окончательно. Только тогда её пальцы отпустили Драко, обессилено упав обратно на землю, поразив его, выведя из запутывающих мыслей. Драко уставился на неё, в ожидании. Интересно, что произойдёт, если они поймают его с ней в таком виде… Она была такой маленькой, горевшей в лихорадке, и такой беспомощной… Боги, если бы они только знали… Он не дал бы им узнать — ни в коем случае. Это единственное исключение, а в следующий раз, когда её глупый язык наживет своей обладательнице неприятностей, он позволит ей умереть. Да, позволит… Глаза Драко блеснули над её маленьким телом, крошечные руки лежали в темноте на пыльной почве, он подтолкнул её. — Вставай! Она не шевельнулась, глаза были по-прежнему закрыты, она всё ещё горела и мучилась от высокой температуры, горела так, что он, мог поклясться, чувствовал её жар через свою собственную униформу. Её дыхание было ровным, но слишком приглушенным, чтобы называть его нормальным. Так или иначе, он знал. Знал, что с ней всё в порядке. Он не мог оставить её так, она была слишком больна, но в то же время он не мог рисковать. Если они увидят его с ней, он не сможет объясниться. Они убьют её, избавят от страданий. Драко снова подтолкнул её, на этот раз более настойчиво. — Слушай, тебе нужно встать. Ты меня слышишь? Ты должна двигаться. Она слегка дернулась и застонала, но по-прежнему оставалась неподвижной. Мать твою! Она не двигается! Ты убил её, Драко! — раздался голос в его голове. Она лежала там как… Он поднялся на ноги, уставившись на неё в шоке: она лежала как мёртвая. Паника, которая сразу отступила, как только она начала пить, снова вернулась к нему, заставив его сердце отрывисто биться, а ладони — потеть. Она всего лишь грязнокровка, вот и всё. Это всё, что она есть. Кому какое дело, умрёт она или останется? Меня это не касается. Драко с трудом сглотнул, посмотрев на неё с плохо замаскированным ужасом. Он был не в силах поверить в свою же ложь. Она была похожа на тряпичную куклу, когда он поднял её с земли — легко, одним движением: настолько невесомой она была. Её голова откинулась назад, руки раскачивались по бокам, как у марионетки, которая потеряла своего кукловода. — Люмос, — прошептал он, наблюдая за тем, как его палочка вспыхнула. Затем он посмотрел на внутренний двор и затемненные здания за его пределами. Он знал, что заключенные Отчуждения не помогли бы ей, несмотря на всё то, что она сделала для них. Они слишком боялись Пэнси, они боялись наказания и смерти. Он решил идти к Уизли за помощью, ведь она была единственным близким человеком грязнокровке. Он рисковал жизнью Грейнджер, она была на грани смерти и могла умереть прямо на его руках. «Я должен был изначально отправить Уизли к ней вместо себя», — подумал Драко с раздражением. Тем не менее думать об этом сейчас было уже поздно и глупо. Когда Драко дошёл до ограждения, окружавшего двор, он медленно опустил её на землю. — Агуаменти. Драко удивился тому, что смог вспомнить заклинание, которое всегда считал бесполезным. Он почувствовал внезапную радость, когда чистая вода хлынула из кончика палочки. Спотыкаясь и падая на колени, Драко сдернул с себя свою потную форменную куртку, решив использовать её в качестве компресса для лба Грейнджер. Но её температура была слишком высокой, и, наверное, это не слишком помогало. Она лежала на пыльной почве, пока ночь обрушивалась на них, и при свете его палочки она выглядела ещё хуже, чем раньше. Его сердце неумолимо стучало внутри, всё ещё сохранялось странное головокружение. Когда она пошевелилась и издала тихий стон, пробормотав что-то непонятное, он отбросил намокшие от воды кудри с её горящего лица. Она вздрогнула от прикосновения его ледяных пальцев к своей горячей коже и снова застонала. Заметив, что её состояние никак не улучшается, он поднялся со вздохом. Затем резко повернулся, бросаясь к главному зданию в Отчуждении. Я ещё успею пожалеть об этом. Но он всё равно это сделал. Джинни заметила Малфоя задолго до того, как он смог разглядеть её в толпе людей, которые крутились вокруг своих кроватей. Он стоял там, высокий и жёсткий, держась уверенно и твёрдо среди напуганных заключенных. И эти его глаза, холодные и острые, упорно искали кого-то в толпе. Он ищет меня! Гермиона! Пожалуйста, пусть с ней всё будет в порядке! Дети почувствовали внезапную тревогу матери и увидели, как она встала и начала пробиваться сквозь узкие проходы между кроватями. Они хотели побежать вслед за ней, но Джастин удержал их и мягко подвёл к кроваткам, пообещав, что мама скоро вернётся и приведёт с собой Гермиону. Джинни целеустремленно двигалась вперёд, остановившись только перед ним. Её глаза застилала тревога. — Миона? — выдохнула она. — Во дворе, — прорычал он, не в силах встретиться с её взглядом. Этим странным, далеким взглядом, который блуждал по его слишком бледному лицу. — Если ты знаешь, как помочь ей, иди. Сейчас! Иди, и никому об этом не говори. Джинни двинулась без колебаний, не желая терять ни минуты, чувствуя, как её горло сжимается. Как только она достигла дверного проема, она посмотрела на секунду на небо — на то, как последний кусочек оранжевого солнца исчез за горизонтом и лунный свет полностью накрыл двор. Он шёл позади неё, и она чуть не подпрыгнула, когда поняла, что не одна. — Вон там. Его палочка загорелась, когда он указал куда-то на восток. Джинни побежала к тёмной фигуре, лежащей в углу ограды, а затем обернулась, затаив дыхание. — Спасибо. Она не знала, почему благодарила этого человека. Он постоянно мучил её мужа, брата и лучшую подругу. Он превратил их жизнь в полнейший ад, и ничто: ни изменяющийся мир, ни время — не изменило его. Или всё же изменило? Она взглянула на его лицо и заметила в нём резкие изменения, когда она поблагодарила его — то, с чем он боролся, то, что пытался скрыть. Джинни сглотнула, отдышавшись. — Спасибо, ты… вероятно, спас ей жизнь. Он хмыкнул, его лицо скривилось, приняв знакомое, ненавистное, выражение. — Она ещё не спасена, — произнёс он без каких-либо эмоций, было слишком темно, чтобы разглядеть эти далекие, глубокие глаза. — И я не спаситель, Уизли. Не позволяй ей даже думать об этом. Не позволяй ей верить, что это я спас её. Или что я злюсь, потому что я действительно рассматриваю тот факт, что по какой-то необъяснимой, раздражающей меня причине, её жизнь мне всё же не безразлична. Он ушёл, скрываясь в темноте, а Джинни резко развернулась, мчась к своей обессиленной подруге. Под упавшим покровом тёплой бархатной ночи Уизлетта не заметила, как он остановился и снова повернулся, с тревогой посмотрев на Грейнджер — жива… Или нет? Драко убедил себя, что ему просто всё равно, но образ лежавшей на земле женщины, страдающей от лихорадки, не оставлял его. Её лицо, её глаза… Они остались с ним, и он не мог найти себе покоя до тех пор, пока вдова Поттера не подняла голову грязнокровки, прислоняя её к своей груди. Грейнджер пошевелилась. Уизли что-то прошептала ей. А затем эта улыбка. Слабая, но сияющая в темноте. В этой улыбке он почувствовал знакомое мерцание надежды. Она будет жить. И только тогда он исчез.