Багровый с серебряной подкладкой

      Гермионе потребовалась целая неделя, чтобы возобновить силы и снова стать собой, хотя она давно уже забыла, каково это быть полноценно здоровым человеком. Как только у неё появилась возможность выйти и пройтись по Отчуждению, принять пищу и выпить достаточное количество воды, всё вернулось в обычное русло. Каким-то образом она смогла пережить пытки, через которые ей пришлось пройти за последние несколько дней. Не было ни понимания, ни пощады, и она понимала это, когда смотрела в глаза тем, кто всё ещё находился в Отчуждении, они никогда больше не посмотрят на неё как прежде. Она больше не была Гермионой Грейнджер-Уизли — для них теперь она являлась глупой девчонкой, которая осмелилась встать перед Пэнси Паркинсон, в жалких попытках защитить мальчика и его чистокровную мать от пыток — и никто из них не потрудился задуматься над причинами её поступка, что она совершила из-за чистого сердца и любви к своей семье. Они знали только одно — что она была глупой, и в добавок к этому ещё и предательницей. Женщины были особенно жестокими. Гермиона привыкла к тишине, которая возникала каждый раз, когда она входила в спальню или дежурила на кухнях и прачечных. Она также терпела шепоты, и только после того, как наступала ночь, и все ложились спать, Джастин рассказывал ей всё, о чём они говорили весь день. Некоторые шептались о том, что она смогла пережить наказание лишь потому, что чиновник министерства сжалился над ней. Другие о том, какой шлюхой она была, что, вероятно продала себя, переспав с кем-то, чтобы заполучить такое привилегированное лечение. Гермионе было больно осознавать тот факт, что вокруг неё были магглы такие же, как она, которые жаждали видеть её мёртвой только потому, что большинство людей, которым пришлось пережить наказание, были приговорены к смертной казни, а ей было позволено жить. И это было несправедливо. Единственные, кто знали правду, были Гермиона, Джинни и Джастин. И, конечно, человек, который её спас. Джинни поклялась Гермионе держать всё в тайне, и так же пыталась обнародовать события той ночи, когда Гермиона чуть не умерла. Через несколько недель после того дня, несмотря на её любопытство и неверие, Гермиона предпочла избежать встречи с ним. Драко Малфой Спор и его внезапный выплеск эмоций были последними яркими воспоминаниями для Гермионы. Несмотря на то, что он не был спасителем, он всё равно сжалился над ней. Он не позволил ей умереть, хотя часть Гермионы всем сердцем хотела этого. Гермиона знала, что Пэнси Паркинсон намеревалась убить её в тот день во дворе и Драко Малфой остановил её. Не только остановил, но и спас ей жизнь, когда на самом деле у него не было очевидной причины на это. Почему? Вопрос одновременно очаровывал и вызывал страх у Гермионы. Её жизнь с момента смерти Гарри превратилась в одну сплошную игру в Русскую рулетку, когда дело доходило до выбора — кому доверять, а кому нет. Мысль о том, что Пожиратель Смерти…  Одна эта мысль ошеломляла её, но она решила не заходить глубже в попытках докопаться до истины, потому что она была жива и это единственное, что имело сейчас значение. Не то чтобы жизнь была радостным событием для неё… Теперь она была отверженной даже среди тех, кого министерство считало бесполезными. Она была ниже самых низших. Даже её люди больше не хотели слушать о ней. Для чистокровных она была мусором. Для магглорожденных — предательницей. Теперь она была одна, по-настоящему одна. Гермиона заметила, как Джинни осторожно взглянула на неё, вытирая остатки пищи из одной из тарелок, которые они использовали недавно для ужина. Обязанность мытья посуды никогда не была чем-то, что она ненавидела, так как большую часть времени нечего было мыть. Тарелки были чистыми, люди здесь постоянно голодные, тратить еду было неслыханно. Она предпочитала мыть посуду, нежели ухаживать за чиновниками министерства, которые ни в чём себе не отказывали, в то время как все остальные голодали. И это было жутко несправедливо. Со временем она усвоила урок: никогда не красть еду. Какой бы голодной она не была. Сзади неё три ребёнка послушно вытирали посуду вместе с ними. Время, проведенное здесь, научило их разговаривать только тогда, когда к ним обращались. Таким образом, министерство смогло поработить их окончательно, высосать из них жизнь так же, как это делал любой Дементор. В середине мытья Джинни сделала паузу, с сочувствием посмотрев на Гермиону. — Сильно болит? Её голос был приглушен, а глаза сверкали над большим синяком, который поднимался по всей длине её шеи — последнее из наказаний, что нанесла Пэнси Паркинсон. Гермиона задумчиво покачала головой, не желая признавать, что ей было чертовски больно. Но, конечно, Пэнси именно этого и хотела, чтобы она страдала от боли. Джастин вздрогнул от выражения на лице Гермионы. — Она сумасшедшая, — пробормотал он, когда закончил вытирать одну из жестяных пластин, поставив её обратно в стеллаж, из которого взял изначально. Карие глаза Гермионы мастерски избегали окружающих. — Ничего, я привыкла. Как бы печально ни звучало, но это было правдой. Пэнси Паркинсон большую часть времени физически присутствовала в Отчуждении, и, хотя она никогда больше не касалась Джинни или детей, Гермиона боялась, что это было только потому, что ей было приказано не делать этого. И она также боялась, что Пэнси в какой-то момент превратит Джастина в цель своих хитроумных капризов. Это был всего лишь вопрос времени. Пэнси получала необычайное удовольствие, причиняя боль Гермионе, что ей довольно часто удавалось. Гермиона с огромным позором носила синяки, царапины и ушибы на своей коже, как тонкие татуировки, рассказывающие историю о том, как сильно её ненавидели. Они долго молчали, перед тем, как Джастин снова заговорил: — Понимаешь ли… Всё это из-за случившегося. Гермиона вздрогнула. — О чём ты? Он сделал паузу, осторожно положив последнюю тарелку на место. — О том, что случилось в тот день, во дворе. Пэнси убила бы тебя, но Драко Малфой вмешался. Гермиона посмотрела вниз, решая не отвечать, потому что её ответы не привели бы к приятным разговорам, особенно те, на которых она сама не знала ответ. Её глаза были сосредоточенны на мыльной серой воде, скопившейся в огромной раковине, которая стояла перед ней. Она зубами прикусила нижнюю губу. — Ради Мерлина, разве ты не видишь, как они распускают слухи на каждом шагу? Миона, они говорят, что ты нравишься ему. И Пэнси ненавидит это, потому что хочет, чтобы она была той самой, кто вызывает у него интерес, а не ты. Она чертовски ревнует, и это довольно забавно, не так ли? Она, наверное, и представить не могла, что ей когда-либо придётся конкурировать с грязнокровкой! Пальцы Гермионы сжали раковину. — Это не соревнование, — пробормотала она. — И я ему не нравлюсь. Даже мысль об этом возмущала Гермиону, вызывая колющую боль в животе. Мысль о том, что она каким-то образом была обязана Драко Малфою, не покидала её голову. И благодарность, которую она испытывала к нему, соответствовала только её страху — страху перед тем, что он попросит что-то взамен. Возможно, не сейчас, но когда-нибудь обязательно попросит. Он захочет чего-то, и Гермиона не сможет отказать. — Оставь её. Умиротворяющий голос Джинни ворвался в напряженную тишину, и Гермиона почувствовала, что резко выдохнула, даже не подозревая, что всё это время не дышала. Гермиона почувствовала, как Джинни сжала её локоть. — Пойдём спать, уже поздно, — предложила она. — Я не хотел никого расстраивать, — позвал Джастин сзади, когда они направились к выходу. — Я просто хотел предупредить тебя, будь осторожна, Миона. Пэнси безжалостна без каких-либо причин, и теперь у неё есть достаточно оснований ненавидеть тебя. Гермиона остановилась у двери, ведущей в темноту снаружи. — Как будто она может относиться ко мне ещё хуже, чем сейчас, — пробормотала она, не имея понятия, насколько будет хуже. Она не была уверена, имел ли всерьёз Джастин то, что сказал, тем не менее, его слова заставили Гермиону задуматься. Я не могу нравиться Малфою, так ведь? Это был вопрос, на который она не могла ответить, и какая-то часть её, давно потерявшаяся школьница, та, которая жаждала знаний, отказывалась оставлять всё так. Впервые после прихода в Отчуждение, Гермиона обнаружила, что часто смотрит на Драко Малфоя. Разумеется, её шансы наблюдать за ним были немногочисленны и далеки друг от друга. Её взгляды были всего лишь проблесками, когда он приходил в столовую, когда она ела свои скудные блюда, или мгновения, когда шпионила за тем, как он скользил по Отчуждению — да, именно скользил, потому что Малфой не ходил. Он был намного грациознее, чтобы просто ходить. Гермиона винила Джастина в том, что из ниоткуда блондин вторгся в её мысли. Он, несомненно, отвечал за Отчуждение, хотя почти никогда не произносил ни слова. Это было странно, подумала она. Гермиона не могла вспомнить, когда Малфой перестал быть несмолкающим болваном. Со времен Хогвартса, она помнила его как снобистского, наглого мальчишку с грязным и острым на оскорбления языком. Он шёл по коридорам школы, как будто мир вращался вокруг него, являясь тем, кем не имел право являться никто кроме него. Но теперь мир изменился, поэтому не исключено, что и он вместе с ним. Война изменила людей. Некоторые из них стали лучше, а некоторые хуже. Гермиона всегда была блестящей, и, когда она наконец сосредоточилась, она смогла многому научиться, наблюдая за ним. Он всегда молчал, разговаривая только тогда, когда это было необходимо. Тем не менее, несмотря на всё, было ясно, что именно он владел властью и силой, как всегда. В какой-то мере, он всё ещё был тем Малфоем, которого она помнила со школы. Хотя и не склонный к доброте, он не любил игры, в которые играли другие. В этом Джастин не ошибся, решила Гермиона. Несмотря на то, что другие были излишне жестоки, Малфой был жестоким тогда, когда ему было нужно. Тем не менее она была обеспокоена тем, что он позволял другим делать то, что им нравилось, зная последствия, и осознание этого пробудило в ней что-то. Ей потребовалось всего несколько минут, чтобы понять, что это разочарование. И чего же я ждала? Он же Малфой. скрытный чистокровный мерзавец. Мы все сделали выбор, и он выбрал Волдеморта. Он выбрал чёрную метку, и это уже говорит о многом. Не так ли? Почему я тогда разочарована? Не то чтобы я возлагала на него надежды… Может, так оно и было. Это были моменты, подобные тем, которые заставляли Гермиону задуматься о том, сошла ли она с ума. Потому что всё, о чём она могла думать сейчас, так это о странном чувстве, которое одолело её, когда он держал её на руках во дворе. Держал на руках… Она никогда не могла подумать, что он способен на такое. Он не позволил ей умереть. Он… Он был единственным, не считая её друзей и семьи, кто проявил к ней доброту за всё это время. Она приписывала свои странные размышления тому факту, что в этом новом мире у неё было мало друзей, и знакомство с Малфоем, казалось, привлекало её к нему. Это должно быть так, потому что она не могла думать ни о каком другом логическом объяснении её чувств. И что с того, что он мне знаком в этом незнакомом мире? Я не должна ему доверять. Я не буду. Я буду последней наивной идиоткой, если поверю в то, что мгновенное проявление доброты способно изменить его и превратить в абсолютно другого человека. Да мне плевать, изменился он вообще или нет! Гермиона почувствовала, что покраснела от своих глупых мыслей. Спасибо Мерлину, что это были всего лишь мысли. К сожалению, несмотря на то, что она прекрасно знала, что мысли не всегда таили в себе истину и правоту, она всё равно понятия не имела, как остановить их. Каждый раз она видела его и начинала ненавидеть то чувство, которое испытывала — беспомощность. Которая, казалось, сокрушала её каждый раз, когда он поворачивал свои серые глаза в её сторону. К счастью, он почти никогда не одарял её лишним взглядом. Это было хорошо. Прекрасно — так и должно быть. Драко Малфой не должен смотреть на неё, и она, в свою очередь, должна перестать думать о нём. Так продолжалось несколько дней — сначала один, затем два, три, и, наконец, Гермиона потеряла счёт того, сколько жалких часов она провела в Отчуждении. Она испытывала только одиночество и боль, но, по крайней мере, была рада, что у неё были Джинни, дети и Джастин, которые сохраняли компанию. Ночи были длинными и мрачными — люди приходили и уходили. Однако кровати не были пустыми, потому что было много новых испуганных и запутанных душ, заменяющих тех, от которых министерство решило избавиться. Дни были жаркими и наваливались на Гермиону словно наковальни, от которых она никак не могла избавиться. Она проводила часы за работой, всячески пытаясь избежать Пэнси. Поэтому она пыталась игнорировать голод и жажду, только чтобы не пересекаться с ней. Достаточно скоро боль от голода ощущалась почти так же, как и боль от рубцов и синяков. Она больше не пыталась отличить разные оттенки своей боли, в конце концов, всё и так шло к одному. Гермиона знала только одно о своей боли: когда Драко Малфой был рядом, всё было не так трагично. Он позаботился об этом. Неудивительно, что всё шло с плохого к худшему — в жаркий полдень его выходного дня. Гермиона знала, что лучше быть в группе, чем в одиночку. Она научилась этому давным-давно от своих отца и матери, а затем в Хогвартсе, где сила была в единстве. Она затихла, заметив, как Пэнси Паркинсон выбегает из тени, где она стояла возле кухонь. Её глаза внезапно сверкнули, пара сияющих аметистов на жестоком лице, и хотя Гермиона послушно опустила голову, Паркинсон остановила её, жёстко ударив полочкой сзади по ногам. Гермиона разочарованно вздохнула. Ещё парочка шрамов, которые стоит добавить к пополняющейся коллекции. Они вызвали у неё э такую дикую нестерпимую боль, что она чуть не упала. — Больше не смей проходить мимо, как будто меня здесь нет! Слова были противными; и не предусматривали ответа. Гермиона только подняла голову, её глаза были опущены. Она чувствовала себя аномалией; неужели она настолько уродлива, что на неё так пристально смотрели? Разве они никогда не оставят её в покое? — Так-так… Вижу, твой спаситель сегодня не с тобой? Такая смелая, уже бродишь в одиночку, не так ли? Услышав нотки насмешки в словах, Гермиона замерла от страха. Пэнси выбила всю волю из неё несколько недель назад. Она больше не реагировала ни на что, кроме страха и подчинения. — Я одна. Её сердце сжалось от ужаса и почти прекратило биться, когда Пэнси злобно дернула её за длинные кудри, заставив Гермиону вскрикнуть от боли. Эта боль просто добавилась к симфонии другой боли. — Я одна, — эхом отдался голос Пэнси, мимикрируя слова Гермионы. Голос был похож на рычание. — Я хотела бы знать, что, по-твоему, ты делаешь? — спросила она, продолжив, тон её голоса упал почти до доброжелательного, хотя Гермиона не была настолько глупой, чтобы поверить в это. Доброта этой женщине была незнакома. Боль приближалась, а когда и с какой силой — лишь вопрос времени. Она опустила голову, не в силах смотреть в ненавистные глаза Пэнси ещё хоть секунду. — Я… Я не понимаю, о чём ты, — прошептала она. Как она жалела, что решила выйти во двор самостоятельно! Палочка Пэнси так сильно вдавилось в плечо Гермионы, что она прикусила язык, чтобы не закричать. — Не понимаешь? — фиолетовые глаза загорелись огнём, который горел горячее ада.— Скажи правду, ты, лживая шлюха! Золотая ведьма нашего времени, да, Грейнджер? Не говори мне, что ты окончательно отупела. Или это побочный эффект грязнокровности? Она смеялась. Гермиона была поражена, осознав тот факт, что, несмотря на чудовищное сердце Пэнси, она обладала смехом удивительной красоты, от которого не могли скрываться даже тени её ненависти. Она попыталась сделать шаг назад, чтобы убежать, но было напрасным. Пэнси остановила её очередным резким рывком за волосы. — Это с тобой, шлюха, он пачкается? Вот оно что, м? В жизни не могу представить хоть одного человека, находившегося здесь или где-нибудь ещё, который смог бы разглядеть в тебе хоть что-то, что привлекло бы его. Руквуд, конечно, и даже Флинт развлекаются с некоторыми из женщин, втянутыми в эту дыру. Но они красивее тебя. Я никогда не думала, что Малфой… Гермиона задыхалась от её слов, чувствуя слёзы, от которых шипели глаза. — Я не… Я никогда бы не сделала этого! Чрезвычайно честные слова сорвались с её губ, прежде чем она могла прикусить язык. Лицо Пэнси скривилось в гримасе ненависти. — Неужели? Думаешь, что ты лучше него? Драко не настолько хорош для такой грязнокровки, как ты? Лицо Гермионы потеряло всякий цвет, и она пыталась унять дрожь, которая уже успела рассыпаться по её руке. Независимо от того, что она скажет сейчас, Пэнси всё равно накажет её. Не было никакого выхода. Вздохнув, она боролась с желанием сломаться и всхлипнуть. Она устала от боли, постоянных упреков и предрассудков. Но она ничего не могла сделать с собой. Она задавалась вопросом, что он делает сейчас и почему взял выходной именно сегодня, оставив её здесь одну с… Нет. Он ничего для меня не значит. Он не хотел помогать мне. Он не стал бы мне помогать. Мне нужно прекратить возлагать ничтожные надежды на него! Нет надежд! Что я делаю с собой… Слёзы начали неконтролируемо падать. Она сглотнула, слюна была густой и приторной. — Н-нет… Он никогда… не стал бы… Пэнси рассмеялась. — Это ещё под вопросом, не так ли, маленькая противная дрянь? Гермиона вздрогнула, увидев, как она согнула ногу, а затем ударила её со всей силы в живот коленом. Пэнси торжествующе посмотрела на неё. — Что ж, как печально, что его здесь нет, чтобы защитить тебя, — весело прошептала она, постучав палочкой по подбородку, как бы глубоко задумываясь о чём-то. Её глаза внезапно сверкнули, и она снова засмеялась. — Я могу сделать с тобой всё, что только пожелаю. Так с чего именно начать, грязнокровка? Что посоветуешь, м? Этот красивый и заразительный смех никогда не доходил до глаз Пэнси, и, прежде чем Гермиона смогла прийти в себя, она так сильно ударила её, что заставила споткнуться и упасть. Гермиона стиснула зубы. Она поняла, что прикусила язык, потому что сразу почувствовала тяжёлый металлический привкус крови во рту. Пэнси мгновенно оказалась над ней, как бешеная собака. — Умоляй меня, умоляй не причинять тебе боли, умоляй… — прошептала она. Даже в её шепоте была заметна та внутренняя злоба, которую она испытывала к девушке, беспомощно лежащей под ней. Гермиона боролась с собой. Одна часть её хотела отступить, другая знала, что даже если она это сделает, то ничего не изменится. Она смотрела на Пэнси не двигаясь, поскольку женщина была в ярости, и она боялась того, что она могла сделать с ней. — Моли, чтобы я пощадила твою жизнь. Палочка, которая была постоянно при ней, вдавилась в уже избитую плоть Гермионы. На этот раз она не смогла сдержать крик, который выскользнул из неё, когда она ударилась головой о пыльную землю. Пэнси ударила слабую Гермиону в живот с одним резким движением. — Умоляй меня! Гермиона почувствовала, как Пэнси взялась за её затылок, окунув лицом в грязь. Вкус пепла и грязи во рту душил её, смешиваясь со вкусом крови, которая уже давно была внутри. Её голова раскалывалась, словно боль была барабанной дробью, которая не собиралась прекращаться. — П-пожалуйста… Пожалуйста, н-не делай мне больно. Прошу, не убивай меня. Женщина, не имея души и совести, конечно, не могла сочувствовать ей. Гермиона почувствовала, как Пэнси схватила её, на этот раз бросив на землю спиной. — Думаешь, ты особенная? Ты для него ничто, ты слышишь меня? Ничто! И теперь его здесь нет, и больше не имеет значения, что с тобой произойдёт. Все ненавидят тебя, шлюху. Ты больше никого не волнуешь! Гермиона попыталась удержаться от удушья, которое было вызвано грязью и кровью в её горло. Она была полностью вымотана, прекратив сопротивляться, и всего лишь смотрела на Пэнси со слезами на глазах. Девушка подняла палочку, злобно глядя на неё. — Он мой! И не смей забывать об этом. Гермиона закрыла глаза, услышав, как её собственные всхлипы пронзили сердце, которое начало странно биться. Я умру. На этот раз я точно умру. — Сектумсемпра! Сначала послышался злобный крик Пэнси, а затем Гермиона почувствовала, как её тело раскололось, смертельно раскололось, заставляя её медленно истощаться на земле. Она закричала.

***

Драко дрожал от ярости, глядя на Пэнси Паркинсон, её большой стол из красного дерева разделял их. Во всяком случае, ей повезло, потому что никогда раньше Драко не хотел убить кого-то так, как он хотел высосать жизнь из Пэнси в эту самую минуту. Его бледное лицо ожило, когда он зарычал, едва сдержавшись, чтобы не перепрыгнуть через стол, и уничтожить отвратительное подобие существа, которое сидело по другую сторону стола. — Я предупреждал тебя! Как ты посмела идти против моих приказов? Знаешь, сколько времени понадобилось, чтобы очистить всё от того дерьма, которое накопилось от твоих прошлых капризов? Он сначала посмотрел в сторону Грейнджер, интересуясь, осталось ли от неё хоть что-то. В конце концов, Бог должен был существовать, раз он оставил её в живых после таких пыток. Подняв голову, он всеми силами пытался не вырвать. Что ещё хуже, истерический холодный смех прорвался через тишину. Аморальной суке было смешно. — Как будто меня это волнует! — закричала она. — Она грязнокровка! — её голос был странным, как будто она была на грани слёз, объяснения которым у Драко не было. Грязнокровка. Да, она была грязнокровкой. В ней было всё то, что он презирал всем сердцем, что презирало министерство. То, что они пытались полностью искоренить и уничтожить. Грязную кровь. Единственный источник света в моей темноте. С того самого заката он не переставал думать о ней. Интересоваться. Наблюдать за ней. Его разум боролся в недоверии с предательским сердцем. Я спас её. Зачем? Потому что она спасает меня. Чтобы я не стал похожим на них. Она напоминает мне о прошлом, о моём сыне. О том, что я любил. Она единственная чистая душа в прогнившем мире — Я не позволю тебе убивать кого-то средь бела дня, ты меня слышишь? Моё Отчуждение — мои правила! Теперь в его голосе проявлялась слезливая нота. Она чуть не умерла, он знал это. Он видел это в взгляде Джинни и в ужасе, который был написан на лицах тех, кто стал свидетелями недавней выходки Пэнси. Он видел её тело, опустошенное и бледное. Всё было настолько плохо, что понадобилось вызвать целителя, чтобы помочь ей. Я должен придумать что-то. В следующий раз Пэнси точно убьёт её. Сумасшедшая сука не испытывает ни капли угрызения совести. Он уставился на женщину, что стояла перед ним — она являлась именно тем, кем бы он стал, если бы потерял всякую надежду на жизнь. — Раньше тебе было наплевать! — закричала Пэнси, топнув ногой, как капризный ребёнок. — Что особенного ты нашёл в ней, когда вокруг было так много других? И вправду, что в ней было особенного? Хотя, кое-что было. Он знал, что было что-то, но по какой-то причине ещё до конца не мог понять, что именно. Его щеки зло заалели. — Она меня не волнует! — закричал он в ответ, серые глаза вспыхнули. — Я уже говорил тебе это не один раз, тупая сука! Пэнси замолчала, как будто его внезапная вспышка отняла у неё всю эмоциональную энергию, которую она копила всё это время. Не издав ни звука, она покачала головой. — Что-то всё же есть в ней, не так ли? Её голос был низким. Драко подумал, что, может быть, если бы она была способна на какие-либо чувства, то он бы принял её приглушенный голос за боль. Но Пэнси Паркинсон давно забыла, как чувствовать. Она была похожа на Беллатрису — человеческую раковину, в которой зло уже давно заняло самое удобное жилье. Борясь с желанием рассказать ей, что он думал, он решил взять себя в руки. — Нет, ты ошибаешься, — ответил он просто, без каких-либо эмоций. Гнев, который царил в комнате всего несколько секунд назад — исчез. Взамен ему осталось холодное безразличие. — В ней нет ничего особенного. И я в последний раз предупреждаю тебя: ты не судья, не присяжный, и тем более не палач. Если я захочу кого-то наказать, то я лично приду к тебе. Помни, что ты находишься под моей платежной ведомостью, а не Беллатрисы. Моей! Ты поняла, или мне повторить? Фиолетовые глаза пристально смотрели на него. Несмотря на то, что Пэнси было что сказать, она понимала, что ей лучше быть мудрее и промолчать. Драко посмотрел на неё. — Она моя ответственность. Не волнуйся, отныне она больше не твоя забота. — Но… — Оставь меня. Он стоял неподвижно до тех пор, пока не услышал звук закрывающей двери, уведомляющий о том, что он наконец-то один. Когда Драко поднял глаза, всё, что он мог видеть, это тело Грейнджер, лежащее в луже собственной крови, которая впитывалась в землю вокруг неё. Теперь она была его ответственностью. И он должен был найти способ убедиться, что они больше не причинят ей боль. У него уже была идея, путь был почти ясен, за исключением огромной преграды — его фарфоровой жены. Астории.