Багровый с серебряной подкладкой

Дом Драко Малфоя был таким же грандиозным изнутри, как и снаружи. В нём было прохладно и призрачно. Потолки были высокими из недоделанной штукатурки, с декоративными карнизами, где стены встречались с потолками. Комнаты были не слишком просторными, а лестница, разделяющая каждую из двух комнат на этаже главного входа, была широкой и сделана из какого-то блестящего тёмного дерева. Полы были окрашены в один и тот же тёмный цвет, а некоторые из них были покрыты дорогими на вид персидскими коврами, в то время как остальные части оставались голыми. Гермиона могла разглядеть как минимум четыре этажа, на которые поднимались эти ступени. Она заметила, как рыжие тараканы накрывали почти всю лестницу, ведущую наверх. Дом не был слишком грязным, но и сказать, что он был чистым, было бы ложью. Помимо этого, она замечала ещё и признаки нетронутости в двух комнатах и задавалась вопросом, является этот дом местом для житья, или всего лишь объектом эксгибиционизма. Богачи не использовали то, что имели, а угнетенным никогда не хватало того, что они могли бы использовать. Это было так несправедливо! Малфой вяло бросил свой пиджак на маленькое мягкое кресло, стоящий рядом, а затем жестом намекнул, чтобы она следовала за ним. — Кухня находится на втором этаже. Его голос отозвался эхом в тихой комнате. Гермионе было любопытно, куда делась Астория. Очарованная рисунками, развешенными вдоль стен, она покорно последовала за ним по ковровой лестнице на второй этаж. Здесь всё было не менее грандиозно, хотя ковёр кончался, и вместо него появлялось потрепанная плитка, ведущая к массивной кухне, а с другой стороны — к большой столовой с огромными окнами, выходящими на главную улицу, где они недавно находились с Малфоем. Он повел её на кухню, где яркий дневной свет отражался в медных кастрюлях, сковородках и в приборах, предназначенных для приготовления пищи. — Ты умеешь готовить, Грейнджер? Он прислонился к стойке, наблюдая за ней. Выражение его лица было нечитаемым. В дневном свете Гермиона смогла заметить морщины под его глазами, и, то, что он выглядел невероятно усталым и измученным. Это слегка удивило её, потому что она не думала, что человек, живущий так, как он, когда-либо способен чувствовать себя напряженным. Она перевела взгляд на стол, не желая долго на него пялиться. Готовить? Она не могла вспомнить, когда в последний раз готовила. Маленькая чугунная печь в их квартире, которую она делила с Уизли, время от времени выбрасывала тёмную сажу, из-за чего было почти невозможно приготовить что-либо съедобное. Они постоянно выживали на пайках, а будучи в Отчуждении, едой, которую давали им чиновники Министерства… в большинстве случаях, они практически голодали. Водянистый суп был испорчен, а хлеб часто покрытый плесенью. Не было необходимости готовить, подумала она. Теперь голод являлся образом их жизни, так же, как и воздух. — Я… Гермиона вспомнила свою мать, а затем Молли, и быстро моргнула от внезапно нахлынувших эмоций. Её пальцы вжались в стойку, стоящей рядом с заброшенной печкой Малфоя. Обе женщины были неотъемлемой частью её взросления, и обеих из этих женщин… больше не было в её жизни. Гермиона стояла неподвижно, не в силах пошевелиться от резко нападающих на неё воспоминаний, она знала, что Малфой давно перестал на неё смотреть и начал передвигаться по кухне, открывая деревянные шкафы и блестящий холодильник. Он двигался с какой-то скрытой целью, которую она не могла понять и не особо жаждала разгадать. Когда он подошёл к ней ближе, она вздрогнула, хотя и не умышленно. Вдрогнула от близости и того факта, что когда один из них подходил слишком близко, это почти всегда означало только боль. Но Малфой не трогал её, вместо этого он протянул руку над верхним шкафом и начал рыться в нём на секунду, прежде чем отступить. Гермиона почувствовала его запах, смесь сигаретного дыма и чего-то ещё, сладковато-мускусного, как последний намёк на тот жаркий летний день. Что бы это ни было, она почувствовала, как живот скручивается в мучительной боли. Обеспокоенная, она покачала головой, пытаясь избавиться от странного чувства. «Всё из-за этого дома и моего страха. Они сводят меня с ума». — Раз ты не собираешься говорить, тогда делай что хочешь. Мне всё равно. В боковой кладовой есть овощи, а мясо найдёшь в холодильнике. Приготовь тушеное мясо с овощами. Я иду переодеваться. Она слышала, как звук от его шагов постепенно исчезает, а затем Малфой и вовсе исчез из виду, оставив Гермиону в одиночестве. Её колени слегка подкосились, и она успела вовремя прислониться к стойке и сдержать себя на ногах, чуть не рухнув на пол. Несколько слёз потекли из её глаз, но она яростно фыркнула, убеждая себя в том, что сейчас не время плакать. Вместо этого она машинально двинулась в сторону кладовой и вытащила с полок картошку и морковь, положив их на стол. Поиски в холодильнике заставили Гермиону пальцами взяться за живот, когда она увидела разнообразность еды внутри. В ней была ветчина с картошкой, сковорода с горошком, морковь и огромные кусочки говядины, уже готовые для приготовления еды. В нижнем ящике она нашла бекон. Настоящий бекон с сочными жирами, который идеально подходил для бутербродов! Гермиона закрыла глаза от прекрасного вида полезной еды перед нею и схватилась за дверь холодильника, чтобы не потерять сознание. Её живот теперь мурчал от голода, острые боли заставили её вздрагивать. Закрыв дверь холодильника, она развернулась и подошла к стойке, чтобы начать выполнять свою задачу. «Может быть, если я откушу маленький кусочек, никто этого не заметит? Всего лишь одна картошка или морковь?» Но она слишком боялась, что кто-нибудь войдёт и застукает её, поэтому дрожавшими пальцами взяла нож и начала чистить, а после резать картошку для тушеного мяса. В процессе у неё текли слюни, несмотря на то, что она всеми силами пыталась не думать о еде. Как только она закончила с картошкой и пошла чистить морковь, Малфой появился у дверного проема. — Ах, так ты уже приступила к готовке. Она резко кивнула, тренируя взгляд на разделочной доске перед ней, боясь, что, если заговорит, её голос сломается. — Что делаешь? Гермиона сглотнула, закрывая глаза, чтобы отогнать приступ головокружения, вызванный голодом. — Обед. Как вы просили, сэр. Каждое слово звучало, словно кинжал, остро и точно. Она не могла скрыть обиды и гнева, которые она чувствовала. Неожиданно она услышала, как он издал задыхающийся звук, похожий на смех. — Ты ведь делаешь хуже для себя, Грейнджер. Гермиона повернула голову, чтобы посмотреть на него, и замерла. Он больше не был одет в униформе, и она поняла, что впервые видит его таким — он был одет в синюю льняную рубашку, расстегнутую у горла, в чёрных брюках, и кое-что в его наряде и прядях волос, которые свободно падали на его лоб, заставляло его выглядеть мягче, менее грубым, чем он был на самом деле. «Чёрт возьми, конечно, он не мягкий! Он… он жесток, и… и…» Она оторвала взгляд от Малфоя, оглядываясь на готовые ингредиенты, чувствуя, как щеки вспыхивают. — Я не знаю, что вы имеете в виду. Я делаю всё так, как вы просили. Последовал ещё один странный смешок от Малфоя. Это выглядело так, как будто перед ней стоит человек, который уже давним давно не смеялся, но пытался сделать это сейчас. Он прислонился к стойке, наблюдая за ней, хотя Гермиона отказывала ему в удовольствии, каждый раз отворачиваясь от него. Он заговорил более мягким тоном. — Да, это правда. Но то, как ты это делаешь… Она вздохнула. Нож грохотал по разделочной доске. Гермиона этим пытаясь выплеснуть с себя тот гнев, который давно был накоплен в ней. — Я постараюсь исправиться, сэр. Слова бурлили с её губ, едва маскируя ту желчь, которое скрывалась за её сдержанным тоном. — Ну, вот видишь? — он прокомментировал с надменностью. — Даже сейчас, когда твои слова звучат спокойно, твой голос кричит «Пошёл ты»! Вот что я имею в виду. Она была удивлена и резко повернулась, чтобы посмотреть на него, увидев ухмылку на его губах. — Нет, не подумай, не то, чтоб я сам не использовал этот тон, Грейнджер. Гермиона закатила глаза, сжимая пальцы вокруг ножа, который держала в руках. — Но не тогда, когда они приказывают тебя убить таких как я, не так ли? Я не могу представить тебя никем иным, как идеальным механическим чиновником. Только посмотрите на себя, сэр! Идеальный дом, красивая жена, вы живёте ещё той жизнью, не так ли? Не думая ни о ком и ни о чём, кроме себя, потому что, как оказывается, всё срабатывает прекрасно только для вас! В её голосе смешивалась ненависть с ноткой сарказма, что заставило лицо Малфоя потемнеть. — Я предупреждал тебя, чтобы ты следила за своим языком! Гермиона потеряла самообладание и сильно ударила своими маленькими руками по столу. На половину срезаные ломтики картофеля упали с разделочной доски на плиту. Она повернулась к нему, глаза сверкали от гнева. — Это всё из-за тебя и твоего проклятого Министерства, что я так унижена, Малфой! «Сэр» уже давно исчез. Её истинные чувства всплыли на поверхность. — Я пережила гораздо хуже, чем ты когда-либо! Я была унижена, избита, осуждена и преследуемая людьми, которые ничем не лучше меня! Вы убили мою семью, моих друзей и моего мужа! Я так голодна большую часть времени, что мне даже больно есть! Ночью я почти не сплю, потому что, когда я закрываю глаза, кошмары преследуют меня! Она отошла от него, чувствуя, как сердце дико стучит в каждом дюйме её тела. Дрожащие пальцы отдёрнули грязную рубашку с кожи, которая была покрыта множествами шрамами. — Видишь это? — её голос сломался от унижения.  — Каждый раз, когда я смотрю в зеркало, я вижу их. Я должна помнить и переживать каждый день то, что она сделала, и то, что она собиралась сделать со мною. Я просыпаюсь каждое утро и задаюсь вопросом, сегодня ли день, когда я наконец умру! Уж прости меня, Малфой, что я никак не могу скрыть свою обиду! Она ненавидела себя за то, что была так слаба перед ним, за то, что сломалась перед человеком, которому было на всё наплевать, но слова были произнесены и их было не вернуть. Тяжело дыша, она в ужасе отдернулась, когда его пальцы потянулись к ужасным шрамам. Прикосновение Малфоя было на удивление нежным, и когда Гермиона подняла свои заплаканные глаза к его лицу, обнаружила, что он выглядел почти… сочувствующим. Она чуть не поддалась к его успокаивающему прикосновению, пока не разглядела рукав его льняной рубашки, который выдавал его истинную натуру; он был злодеем. Отвратительный злодей, независимо от того, видела она нотки сочувствие в его серебристо-серых глазах или нет. «Нет. Я всегда вижу доброту там, где её нет. Я ищу утешения в человеке, который намеренно находится в тьме. Я потеряна и одинока, но я не могу найти в нём укрытие. Я не могу пытаться найти убежище в человеке, который c лёгкостью может уничтожить меня!» Она отстранилась от его прикосновения, тяжело сглотнув, и это заставило его опустить руку. Тем не менее, его глаза продолжали смотреть на белые напоминания о её боли, навсегда прослеженные на её коже. — Паркинсон? — тихо спросил он, их глаза встретились. Она была измучена и унижена, слаба от голода и разочарования. Опустив голову так, чтобы её грязные кудри скрывали лицо, она кивнула. — ... в тот день… во дворе… Гермиона увидела, как угол его рта дрогнул от отвращения, а голос был твердым, когда он говорил. — Я надеялся, что Белый Ясенец… Но он больше не смог ничего сказать, и Гермиона проглотила горечь, в которой тонула, отказываясь смотреть на него. Ей было стыдно; он уже видел больше, чем она могла позволить кому-либо ещё видеть. — Ты должен гордиться собой, Малфой, — прошипела она. — Это ведь ты нанял её. Что ж, она действительно хорошо выполняет свою работу. Сжав губы, чтобы не заплакать, Гермиона повернулась, чтобы закончить с морковью и картошкой, прежде чем положить их в кастрюлю с ростбифом. Она дрожала. Тронули ли в нём хоть что-то её слова, она не знала, потому что отказалась смотреть на него снова, и он тоже, в свою очередь, не особо намекал на то, что хочет продолжение к их дальнейшему разговору. Вместо этого он прошёл через комнату и несколько секунд стоял, глядя в окно. Она положила кастрюлю с жареной говядиной в духовку, и вскоре комната наполнилась запахом выпечки мяса и картошки, в результате чего живот Гермионы зарычал, как бешеное животное. Она только надеялась, что он этого не услышит. Когда тушеное мясо с овощами было готово, она обнаружила, что подаёт кучу порций на тонкие фарфоровые тарелки. Аромат сочного жаркого заставил её потерять здравый ум. Когда она вошла в столовую через массивный коридор, обнаружила, что Малфой сидит напротив своей жены за огромным столом из тёмного дерева, и оба смотрят на неё, когда она появляется у входа. Астория Малфой выглядела неземной, в своем мятно-зеленом и белом платье — вторая смена одежды менее чем за несколько часов. Гермиона чувствовала себя неловко под пристальным взглядом невероятно красивой женщины, но между ними не было обменов словами, когда она покорно поставила их тарелки на стол, а затем быстро отошла, высоко подняв голову, приняв бесстрастное выражение лица. Не зная тому причину, Гермиона внезапно почувствовала себя неполноценной в её присутствии. В конце концов, она была худой и покрытой шрамами, с распущенными безжизненными волосами и одеждой, изношенной и слишком свободной из-за постоянной стирки. Напротив женщины, которая только и сверкала жизнью и красотой. Она, по сравнению с Гермионой, была одета в прекрасную одежду и украшения, имея доступ ко всему лучшему из всего того, что предлагала ей жизнь. «У меня нет нормальной одежды, чтобы я хотя бы могла называть её своей, а эта женщина меняет её, когда захочется!» Её глаза наполнились слезами, когда она в очередной раз осознала, какое место она действительно занимала в этом новом мире. Она не двигалась с места, в случае, если кому-то из них что-то понадобится, но, словно читая её мысли, Малфой заговорил. — Можешь идти. Однако, прежде чем она смогла отвернуться, в этот раз Астория заговорила, заставив Гермиону вздрогнуть. — Что ж, я рада, что это не отвратительная маггловская еда, — она понюхала вилку, лежащую над её дымящейся тарелкой, и её нос сморщился. Её лицо отражало то, чего не могли сказать слова — ей было противно от одной мысли о том, кто готовил для неё обед. Перед глазами Гермионы загорелся красный свет, шагнув вперед, она сжала челюсть. «Неблагодарная высокомерная девка!» Гермиона забыла следить за своей яростью. — Вы правы, это не маггловская еда, — заверила она Асторию, яд её голоса едва сдерживался. — Мы, магглы и грязнокровки, едим только водянистый суп и заплесневелый хлеб. Вот почему большинство из нас голодают. Но, я надеюсь, вы насладитесь вашим обедом. Слова, как всегда, выскользнули, прежде чем Гермиона смогла их остановить, и она ожидала всплеска от неё, похожего на тот взрыв на крыльце, однако Астория только вздохнула. — Надеюсь, ты не тыкала свои грязные пальцы в него, когда готовила еду? Гермиона сглотнула горькую ненависть и только молча уставилась на женщину, которая лишь насмешливо пожала плечами. — Мне просто не хочется есть то, что несёт в себе болезнь. Её тёмные глаза впились в Гермиону. — Кто знает, какого рода эпидемию несёт ваш род в наши дни. Я только пытаюсь обезопасить себя. Ты помыла руки и овощи, прежде чем начала готовить? Её вилка пробиралась сквозь остывшую еду на тарелке. Астории отказывалась сводить свои глаза с неё. Гермиона чувствовала себя слабой от потока ярости, который охватил её, понимая, что следующие слова могут быть её последними, она боялась сломаться и перед ней. Её рот чуть приоткрылся, но она не смогла произнести ни слова, потому что тонула в беспомощности, не в силах сдержать горячих слёз. Раньше она бы никогда в жизни не позволила никому, особенно тому, кто ничего для неё не значил, обращаться с ней так, как обращалась с ней Астория. И всё же она позволила. Даже не осознавая того, наполненые слезами глаза Гермионы умоляюще посмотрели в сторону Малфоя. «Почему? Почему я это делаю? Почему я снова обращаюсь к нему?» Возможно, в другое время, при других обстоятельствах, она никогда бы не посмотрела в его сторону, но сейчас всё было не так, как ей хотелось бы. В мире ненависти мужчина, который ненавидел её меньше всех, был единственным, к кому она могла обратиться. Даже если она так не хотела надеяться на него. Умышленно или невольно, Малфой был именно тем, кому удавалось сдерживать бушующую волну внутри неё, когда он находился рядом. — Я сказал ей уйти, — строго сообщил он своей жене. — Она свободна. А ты можешь есть, или нет. Тебе решать. В любом случае, я устал от вашего разговора. Глаза Астории вспыхнули, когда она посмотрела на своего мужа. — Я не хочу, чтобы мою еду готовила грязнокровка! Её возражение было твердым и упрямым, но оно никак не заставило холоду исчезнуть из его тона. — Во-первых, это моя еда, а не твоя. И, во-вторых, это мой дом, а не твой. Поэтому ты должна соблюдать мои правила. Гермиона не дождалась, пока её выгонят, и сама выбежала из комнаты так быстро, как только могла. Она остановилась посреди кухни, сердце не переставало колотиться из-за сильных ударов, а слабость от нынешней ситуации, в которой она находилась, не исчезала с её лица. Она не была в безопасности, и в этом доме не было никого, к кому она могла бы обратиться в трудную минуту. Слёзы текли по лицу, когда она плакала в тишине, не в силах двигаться, не зная, куда идти и что делать дальше. Она прикрывала утомленное лицо руками. Она хотела убить Асторию Малфой голыми руками, только чтобы увидеть, как её прекрасное лицо искажается в страхе и замешательстве. Она хотела, чтобы пара в столовой знала, какого это потерять любимого человека. Она жаждала, чтобы они прочувствовали всю ту терзавшую боль, которую она чувствовала все эти годы! Гермиона оплакивала всех, кого потеряла, и всё то, что ей предстояло впереди. Она плакала от отчаяния и страха, голода и потери. И даже если она бы попыталась, то не смогла бы остановить поток горячих, горьких слёз. Она была так сосредоточена на своей боли, что не услышала, как он вошёл в кухню, пока он не заговорил. — Возьми одну тарелку для себя. Вздрогнув, Гермиона обернулась и увидела, что Малфой смотрит на неё, его лицо, как всегда, ничего не отражало. Ей показалось, что она ослышалась, поэтому слова были неровными, когда она ответила. — Ч-что? — Съешь что-нибудь. Я слышал то, что ты сказала в столовой. Я знаю, что Паркинсон заставляет вас голодать, но это всего лишь способ контроля. Сейчас ты не там. Ты здесь. Это моя еда, и её достаточно много. Ешь остатки. Гермиона не могла поверить. Она была так голодна, что её живот чуть не вскрикнул при упоминании еды. Настоящая, настоящая еда, а не отходы, которые она ела месяцами. Ничто и никто, никогда не звучал так небесно, как он и его предложение в эту секунду. И хотя она терпеть не могла, когда её унижали, так как это делало с ней Министерство, она никак не могла отвергнуть его предложение. Бросившись к шкафу, она вытащила тарелку и положила на неё гору из остатков еды. Протянув руку и взяв вилку дрожащими пальцами, она начала впихивать кусок за куском себе в рот, не дожидаясь проглотить первое, прежде чем следовать за вторым и третьим. Она кормила хищного зверя внутри себя, наполнялась, пока Малфой стоял и наблюдал за ней. Гермиона знала, что это выглядело унизительно, но еда была божественной, как будто дар от самих богов. Она наслаждалась маслянистым вкусом картофеля, и от каждых сочных кусков, которые практически таяли во рту. Она радовалась вкусу хорошо приправленной говядины, нежной и ароматной, прекрасным дополнением к бархатному картофелю и моркови. Она чуть не заплакала. Сначала она была переполнена чувством удовлетворённости, больше не чувствуя мучительную боль от голода, к которому так привыкла. Но, когда она опустошила тарелку, она осознала, что чувство больше не было приятным. На самом деле Гермиона прекрасно понимала с самого начала, что ей станет плохо. С хныканьем она оттолкнула Малфоя с дороги, зажав рот рукой, чтобы не загадить дорогой пол. «Мерлиновая Борода! Я вырву по всему его кухонному полу! Я вытесню единственную еду наружу, которую я ела за несколько месяцев, и он будет свидетелем моего унижения!» Но уже ничего нельзя поделать, она знала. Споткнувшись по лестнице с ковровым покрытием, Гермиона толкнула первую встречную дверь, которую она нашла по дороге, молясь, чтобы это был туалет — и, по крайней мере, хотя бы в этом ей повезло. Место, куда она вбежала, являлось массивной ванной комнатой с мраморным полом и белыми сверкающими стенами. Внутри стоял огромный фарфоровый джакузи на позолоченных ножках, рядом с высокими окнами и зеркалом с тщеславными огнями на противоположной стене. Но то, что она видела и в чём нуждалась больше всего сейчас, это был унитаз, перед которым она упала на колени, опустив голову перед тем, как опустошить живот. Усилие утомило Гермиону, твердо сжимая фарфоровую чашу, всё её тело дрожало в конвульсиях. Она всячески пыталась убрать свои непослушные кудри с липкого и перегретого лица, но пряди продолжали проскальзывать в туалет, где её рвало. Она застонала от разочарования, но не могла пошевелиться, боясь, что это никогда не прекратится. Затем, внезапно, она почувствовала, как мягкие и одновременно твердые руки собирают её волосы и удерживают их для неё. И она поняла, что это он. Грейнджер выглядела жалко, решил Драко. Она понизилась до степени тряпок и голодания. Превратилась в призрака, ходившего в изношенной блузке и юбке. Настолько голодная, что её вырвало от переедания. Тем не менее, он хотел как-то облегчить её боль. Драко не понимал, почему он стоял в той ванной, держа её вьющиеся, спутанные кудри в руках, которые невозможно было приручить. Но он это делал. Он чувствовал тепло, исходящее от неё волнами, её волосы казались на удивление мягкими в его руках, когда он стоял там, ожидая, когда ей станет лучше. Драко обнаружил, что пытается утешить её рвотные рефлексы, сопровождавшийся рыданием. Наконец, после неисчислимого количества времени звуки прекратились, и остались лишь её вздохи и всхлипывание. Странно, но наблюдая за тем, как Грейнджер рухнула рядом с туалетом, едва способная удержаться на ногах, измученная жизнью и теми, кто её ненавидел, заставило Малфоя в ясности увидеть последствия не только своих действий, но и действий тех, кто на него работал. Драко не хотел думать о ней никаким иным образом, кроме как о грязнокровке, но истина состояла в том, что он уже давно смирился с тем фактом, что, несмотря на нежелание признавать, ему было не всё равно, что с ней случится. И данная ситуация не была исключением. Когда она присела, куча кудрей, которые он держал в руках, выскользнули из его пальцев и беспорядочно упали вокруг её согнутых, тонких плеч. Хотя её больше не рвало, она всё ещё слегка дрожала. Глубоко вздохнув, Грейнджер вытерла потное лицо и потянулась к дверной ручке, чтобы встать и умыть лицо. Не двигаясь, он обнаружил, что начал разговаривать. — С этого момента ты будешь есть каждый день. Я не позволю тебе рвать по всему моему дому. Он наблюдал за тем, как она повернула своё лицо к нему, её карие глаза были полны слёз, а выражение лица отражало стыд. — Я-я не хотела. Драко больше не мог удерживать взгляд на её бледном лице и, отвернувшись от неё, направился к дверному проему. — Приведи себя в порядок. Но он не ушёл, ожидая её снаружи, вяло глядя в окно. Драко не знал, откуда взялось в нём это чертовое сострадание, и, честно говоря, это начинало злить его. Никогда он не чувствовал тяги к кому-либо, особенно к таким, как Грейнджер, не понимая его собственных побуждений. Было ли это чувство вины? Было ли это воспоминание о Скорпиусе? Была ли это, в конце концов, совесть, которую он никогда бы не подумал, что способен обладать? Что бы это ни было, он понял, что, чтобы обуздать в себе эти странные чувства, которые он испытывал, ему придётся найти источник и уничтожить его. В любом случае, это должно произойти как можно скорее, прежде чем кто-либо заподозрит в нём признаки смягчение. Грейнджер появилась минуту спустя, её дикая грива волос была отодвинута в сторону в отважной попытке привести их в порядок, а лицо приобрело тот цвет, который оно потеряло во время приступа рвоты. Но, даже на таком бледном лице, глаза, полны отчаяния и страдания, вспыхивали, словно огни, — как две вечно горящии свечи. Посмотрев в эти глаза, он снова почувствовал знакомое притяжение, то, которое не мог объяснить. Свет вдоль его затемненного горизонта… ближе теперь, когда она была с ним, и смотрела на него. — Тебе понадобится несколько пар одежд, — хрипло пробормотал он, желая привести конец к своим мыслям. — Я могу забрать их у тёти. До тех пор, пока не отведу тебя обратно. Он заметил, как её глаза расширились, и дыхание остановилось на мгновение. — О-обратно? — прошептала она в шоке. — Ты ведь не думала, что я навсегда оставлю тебя у себя, Грейнджер? Хотя он и рассматривал этот вопрос. Пэнси Паркинсон в жизни не сможет догадаться, куда пропадёт Грейнджер в течении дня, но её постоянное пребывание с ним под одной крышей, хоть и гарантировало то, что их дороги никогда больше не пересеклись бы с Паркинсон, он не смог бы объяснить, почему держит её у себя, если они что-то заподозрят. Её щеки покраснели, что указывало на то, что она всё же надеялась, что он оставит её у себя, и на мгновение она опустила голову. — Н-нет, конечно нет. Последовала пауза, и он вздохнул. — Тогда пошли. Он слышал её приглушенные шаги сзади, когда они шли до самого первого этажа. Она больше не разговаривала с ним и не спрашивала, куда они направляются. Она просто следовала за ним обратно в тот переулок, где они воспользовались Портключом. Он обратно вытащил его, положил между ними и снова посмотрел ей в глаза. Они всё ещё сияли неутомимым светом, даже в тёмном переулке в конце дня. Её рот открылся, как будто она хотела что-то сказать, но, колебаясь, решила помолчать. — Жди меня каждое утро у той дороги, где мы встретились сегодня утром. Слова являлись твердым приказом, но были произнесены мягко. Она только кивнула, и последним, что Драко увидел перед тем, как они были перекинуты в забвение, — её пристальный взгляд на нём. Несмотря на вражду между ними и всё то, что произошло, он чувствовал себя спокойно. «Я почти отблагодарила его. Почти — после всего, что он сделал со мной, я хотела сказать ему спасибо?» Гермиона наблюдала за тем, как Малфой аппарировал с громким треском, как и сегодня утром, оставив её одну на гравийной дороге, ведущей к Отчуждению. Она не сказала ему ни слова, несмотря на то что «спасибо» было на кончике её языка. Она находилось слишком далеко, чтобы кто-нибудь из них смог её заметить, и её первоначальным желанием было повернуться к медленно тонущему золотому солнцу и бежать так быстро, как только могла от своих похитителей. Но она знала, что не может — они всё равно её поймают и тогда она точно знала, что её не вернут в Отчуждение. Ей не терпелось побыстрее вернуться к Джинни, детям и Джастину. По крайней мере, она знала, что в конце страшного и одинокого дня она могла вернуться туда, где она была знакома с людьми, и где её по-настоящему любили. Её рот был по-прежнему сухим, и она всё ещё ощущала отвратительную кислотность, но по крайней мере боль от голода прошла. Она чувствовала себя ужасно от того, что на ней было надето, но была рада, что скоро ей дадут новую одежду. Она ненавидела поместье Малфоев, но там ей была обеспечена безопасность. Глаза Гермионы горели, она шла по дороге, двигаясь как можно быстрее. Приблизившись к Отчуждению, почти бежала через двор. К концу дня у неё была семья. Однако, Гермиона и подумать не могла, что её ждёт впереди.