Разговоры под солнцем

Машину неприятно трясёт. Помнится, всё началось с того, что они хотели помочь маме. А мама, в свою очередь, хотела навестить свою подругу, пускай и давно забытую. Какую-то Рэйчел, с которой мама дружила, когда они вместе проводили здесь детство. Мама описывает её с теплом и любовью, но не без ноток совершенно искренней горести, даже показывая старую, истёртую временем фотографию. Горечь, при которой лоб неприятно морщится, а глаза прячутся вниз, скрывая болезненные мысли и воспоминания, наглухо закопанные в подсознании, словно в могиле. - Давно это было. Меня из округа увезли лет в двенадцать. Моему папе ума хватило как-то продержаться все эти годы. А она тогда была ещё меньше, семь лет всего. Оставалось надеяться, что её другая подружка, Трейси, о ней позаботится. Но теперь, кажется, дела плохи совсем. Мама не хотела брать их с собой, и чем дальше они заезжают, тем яснее становится, почему. Её взгляд мрачнеет при виде отвратительно знакомых лесов, полей и водоёмов, отсылающих напрямую к американским глубинкам, на лбу появляются напряжённые морщинки, а стоило им пересечь табличку "Добро пожаловать в округ Хоуп", на которой криво было выведено слово "грешник", мама и вовсе закрывает лицо руками. Она хотела поехать одна, проведать подругу своего детства или хотя бы понять, что с ней такое. Но сперва навязался папа, сказав, что одну её не отпустит, а после - и Фриск, спрятавшись в багажнике машины перед самым отъездом. Она всегда была довольно-таки проворной девочкой. Мама говорит что-то о секте, о тех, что ждут Апокалипсис, о властолюбивом и вездесущем семействе Сидов, что заправляет здесь всем. Говорит, что не знает, как примут её здесь после столь давнего побега, и примут ли. Что уж было говорить о муже и ребёнке. И, наверное, глупо было думать, что могущественная секта, захватившая целый округ и подчинившая себе его жителей, будет благосклонна к чужакам, правда? Фриск отчего-то тоже так считает. - Выключи, пожалуйста. Я ненавижу местное радио. Это - последнее, что успевает сказать мама прежде, чем всё стремительно летит в пропасть. Прежде, чем папа тревожно напрягается и велит Фриск перебраться с заднего сиденья в багажник. Прежде, чем чужие люди с криками выволакивают маму из машины за волосы. И прежде, чем человек, открывший дверь багажника, буравит неё взглядом, полным искреннего людского удовлетворения - нашёл. Эти люди кричат, что чужаков надо показать "Отцу", больно хватаются за руки, оставляя на коже и потрёпанном синем платье отпечатки дорожной пыли. Фриск плохо помнит их лица, скрытые за бородами и грязью, нет. Куда лучше она помнит, как пытался драться папа, почти тут же получив крепкий удар по голове, и как над ним рыдала в полный голос мама, умоляя этих людей не трогать ребёнка. Пыталась взять вину случившегося вторжения на себя. И саму Фриск, разумеется, которую чужие руки хватают, отлучив от семьи, и утаскивают куда-то, в чужую машину, быстро, стремительно, словно достали ценный трофей, которым так не терпится похвастаться перед кем-то. Теперь, вспоминая об этом, Фриск находит в себе силы лишь слегка улыбаться, так, словно такое происходит каждый день. Как о старой ране, что принесла целое море удовлетворения. Как о Спасении. - Просыпайся, милая. Этот голос такой приятный, такой милый, такой ласковый, что сперва Фриск не открывает глаза - пускай та, что им обладает, повторит ещё раз. Чья-то рука, что так походит на мамину, касается её щеки, оставляя за собой след из эфемерного, воздушного тепла. Смешные, чуточку кривые лодыжки Фриск, что выступают из-под платьица, нелепо щекочет трава и красивые белые цветы резной формы, напоминающие маленькие кувшинчики. Здесь так легко дышится, что на мгновение Фриск решает, что она в сказке. И открывает глаза только лишь для того, чтобы убедиться в обратном. Эта женщина и правда напоминает фею из какой-то странной детской сказки. Она улыбается и ласково гладит спутавшийся ореол волос ребёнка, что валяется на её мягких коленях, укрытых прекрасным кружевным платьем, и бессовестно спит. Открыв глаза, Фриск встречается с её улыбкой - где-то внутри разливается чувство, что за эту улыбку многие готовы отдать всё на свете. Дитя почти сразу встаёт на ноги и спешит поцеловать леди руку, как делают мальчики. Обычно этим жестом в адрес взрослых дам она всегда добивается умиления и внимания. И, кажется, Вера Сид, а именно она это и была, не станет исключением. Мягкие щёки розовеют, а сама она, тряхнув полными цветов русыми волосами, славно смеётся, притягивая Фриск к себе. Голову странно и слегка тошнотворно мутит от запаха вокруг, пространство плавно расплывается и растягивается, рассыпаясь на стайки светлячков. Всё не в порядке. - Добро пожаловать в Блажь, дитя. Не бойся. Твои родители в безопасности, они в заботливых руках моих братьев. Меня зовут Вера, я твой друг и защитник. Фриск - умная девочка и отлично знает, что слишком хорошо просто не бывает. Её папу ударили ружьём по голове, маму оттаскивали от него силой. А Вера сейчас либо беспардонно лжёт ребёнку в лицо, либо... Фриск поднимает глаза и смотрит глубоко женщине в лицо, рассматривая каждое движение мышц. Мягкую кожу с татуировкой в виде химической формулы. Старые следы от игл и шрамы на венах. Глаза, полные глубоко задавленной боли и смятения, что она прячет под почти наркотической сказкой Блажи. Зелёные, ясные, удивительно красивые и настолько же несчастные где-то там, в глубине. Фриск ловит себя на том, что ей хочется знать больше. Хочется понять причину, залечить раненую душу, истекающую кровью, и дать то, о чём умоляет сердце. И по своему опыту она отлично знает, что такие, как Вера Сид, всегда противятся помощи. Следует вступить в бой и разрушить сказку ради блага их обеих. Приняв условия битвы, Вера сражается, словно бабочка - нежно, легко и мягко, умудряясь при этом причинять достаточное количество боли, чтобы усвоить урок. Это маленькое подмирье мятно-зелёного цвета даёт ей право на всё. На крылья из удивительной прозрачной дымки, на попытки спрятать свой страх за болью ребёнка в синем платьице. Всё, что она делает, напоминает собой полные отчаяния попытки наконец закончить это, заткнуть маленький источник сомнений в её голове. Это дитя, что воспротивилось Блажи и, не дождавшись детской общины, куда попадают остальные, начало задавать вопросы. О братьях. О прошлом. О том, как она попала сюда, любят ли её братья. О детских играх. О...настоящем имени? - Рэйчел. Ты Рэйчел! Ты - та, кого искала мама! Рэйчел Джессоп! Глаза ребёнка сверкают ярким, искренним восторгом, и Вера чувствует, что слабеет. Что с каждой фразой этой девочки сражаться хочется меньше и меньше. Словно каждый её взгляд будит внутри застывшие воском воспоминания. Они восстают против Веры, перерождаясь в красочной иллюзии зелёного дыма. Мимолётные, болезненные, полные слёз, страданий и пустого отчаяния, но при этом важные. Слишком важные, чтобы оставлять их в своей подкорке. Слишком важные, чтобы брать чужое имя и чужую жизнь, делая вид, что их не существует. Слишком важные, чтобы не слушать их и убегать. Жестокие мать и отец. Изнасилование. Наркотики и неотвратимая близость смерти. Отец Джозеф и его лестные слова, в итоге обернувшиеся кошмаром на каждый день. Вся боль отдаётся по телу и душе, вызывая панику. Что-то внутри воет от боли и понимания того, в какую масштабную катастрофу она погрузилась. Сколько жизней и рассудков унесла из-за человека, что никогда не ответит ей благодарностью. - Так вот чего ты боишься. Ты боишься, что снова будешь одна. Фриск отталкивается от земли ногами, позволив дымке Блажи поднять себя туда, к бегущей от самой себя, испуганной женщине. Мягкие детские ладошки соприкасаются с её заплаканными щеками, потоки тёплого воздуха сладко обвивают обеих. - Он никогда не любил меня, ведь так? Джозеф. Наш Отец. Я никогда и не была на самом деле ему нужна. Он говорит, что если мы с братьями не обратим вас - не быть нам рядом с ним в Эдеме. И я не первая Вера, до меня были другие. И их он тоже не любил. Голос Рэйчел дрожит, а щёки стремительно покрываются слезами. Она вспоминает, ей больно, ей страшно. Она словно маленькая девочка, бессильно потерявшаяся в мире взрослых людей. Хватается за первого, кто предложит руку помощи, даже не думая о том, кто перед ней. - Я всего лишь хотела не быть одна. Хотела, чтобы хоть кто-то давал мне чувство, что меня любят. Что кто-то хотя бы слышит мой голос. Я должна была отвести тебя к другим детям, за пределы округа. Далеко отсюда. А теперь...теперь...я не знаю, зачем я столько лет жила! Она буквально задыхается словами, едва ли умея сдержать бурный поток слёз. Фриск остаётся лишь мягко обнять дрожащие плечи Веры и, чувствуя ответные объятия, пробормотать на ухо что-то важное. - Ты больше никогда не будешь одна, Рэйчел. Никогда. Они размыкают веки посреди лесного массива, так и оставшись валяться в обнимку на земле, устланной хвоей. Младшая Сид, никак не умея отпустить дитя из тонких рук, гладит Фриск по голове, постепенно успокаивая дрожь. - Твои мама и папа сейчас у моих братьев. Джейкоба и Джона. В горах Уайттейл и долине Холланд. Не ходи туда сама. Не оставляй мир в одиночестве. Из-за таких, как ты, он должен держаться из последних сил. Умоляю тебя, дитя. Рэйчел целует Фриск в лоб холодеющими губами и, поспешно встав на ноги, убегает куда-то, даже не дав последовать за собой. Рядом остаётся лишь венок из красивых сиреневых цветов, что она оставила на память. Впрочем, Фриск не хочет её винить - ей следует многое обдумать прежде, чем кардинально изменить свою жизнь и попробовать начать сначала. Она аккуратно встаёт на ноги, одёргивает пыльный подол и закрепляет на голове венок, оставленный в подарок. Безгрешное дитя готовится к новому испытанию. Ведь Фриск вовсе не Фриск, если делает всё так, как её просят.