Разговоры под солнцем

Фоллс Энд — удивительно приятное место, напоминающее в каком-то роде о мистическом кино вроде того сериала, «Твин Пикс», который так любит папа. Одноэтажные домики, винтажные неоновые вывески и такие же по-своему винтажные люди, которые, кажется, провели тут всю свою жизнь. Правит здесь Джон, младший из братьев, о которых с такой нежностью говорила Вера. Боятся его здесь, до запертых замков и бункеров под домами боятся. Величественное слово «YES» перемигивается белыми буквами с небесами, бессловесно крича о том, как тут принято жить. Честно признаться, идти сюда она почти совсем не устала — по бездорожью, по лесам и каменистому дну брода речки, где холодная быстрая вода приятно морозит щиколотки. Она шла, шла и шла, динамично и бодро, оставив сбежавшую Рэйчел наедине с собой — осознавать и постигать себя. Она справится и сделает вывод, обязательно. Теперь задача стояла в другом — найти маму и папу. С этой задачей, что буравила голову насквозь, она и зашла в центральное здание городка — то ли это был мотель для приезжих, то ли бар, то ли и то и другое. Кажется, именно тут и планировала остановиться мама. Практически нигде из тех мест, где Фриск влипает в истории, никогда не обходится без взглядов местного населения — странных, полных удивления и недоумения. Они всегда удивляются и всегда косо посматривают, всё ли нормально, что произошло, почему дитя в пыльном синем платье и свежем венке так бесцеремонно ввалилось в Фоллс Энд? Какой путь проделал этот ребёнок, чтобы дойти сюда пешком, сколько преград преодолел, со сколькими сектантами и дикими зверями столкнулся? Фриск не понимает этих взглядов, ноги приятно ноют от лёгкой, еле заметной усталости, а решимость знакомым нежным пламенем пульсирует в сердце. — Бог милостивый, малышка, как же тебя сюда угораздило? Женщина за барной стойкой, миловидная барышня со песочными волосами и полным героической стали взглядом — Мэри Мэй. Рядом с ней, не менее обеспокоенный, восседает христианский священник — пастор Джером, последний оплот человеческого Бога в окружении ножей секты. Они оба что-то говорят, стараясь позаботиться, отмыть мало-мальски или хотя бы узнать, что случилось, но Фриск старается быть непреклонной — у неё не так много времени на знакомство с местными, пусть даже и такими милыми. — Мне надо к Джону Сиду попасть. Не знаете, как это сделать? В этот момент, кажется, весь мотель напуганно притихает, а все взгляды до единого начинают буравить её дрелью из вопросов. Фриск пытается объяснить что-то о том, что надо спасти маму, что угодила к нему в руки, а заодно и понять, что же могло случиться с человеком, чтобы тот встал на такой путь. Но взрослые ведь на то и взрослые, чтобы не прислушиваться к детским словам и считать, что если малышка прошла пешком почти весь путь от владений Веры до сюда, то её следует немедля завернуть в покрывало и никуда не пускать. Даже если часть пути Фриск проехала «зайцем» в кузове чьего-то пикапа, подставляя шершавое от погоды лицо под тёплый ветер с нотками Блажи. Это для них не так важно. Впрочем, есть здесь один человек, способный помочь Фриск, даже того не зная. — Чёрт, помощник, кажется, ситуация изменилась. В округе Веры какой-то хаос творится, а самой её нигде не видать, словно пропала. Её люди бушуют, ищут её. Это не ты там наворотил, пока мы не в курсе? Та, кого они называют «помощником», на поверку оказывается крепкой молодой девушкой лет 25-ти навскидку. Фриск не очень хорошо определяла возраст взрослых. Веснушки разбросаны по её лицу приятной россыпью, а каждое мимическое движение лица сквозит непониманием ситуации и каким-то космическим приключением. Побитая временем, пылью и боевым усердием синяя рубашка в клетку даже толком не мнётся на ней. Спутанные волосы едва ли достигают плеч, представляя из себя смешной сноп спелой пшеницы прямиком с полей Монтаны, глаза небесно-голубого цвета слегка опускаются от собеседников вниз, к дворовому псу, который, видимо, путешествует с ней. Она трогает его рукой между ушами и не отвечает, впрочем, кажется, местные и не ждут от неё ответа. Помощник лишь мотает головой, показывая — она тут не причём. Она регион Веры не трогала. Они желают ей удачи, когда та собирается ехать на своей машине за некоей Хадсон и предупреждают о том, как там может быть опасно — ведь люди Джона Сида тоже начинают волноваться и собираться вблизи бункера, утратив Веру. Помощник же, в ответ только лишь послушно кивая, поспешно забирается в машину, прихватив с собой собаку. Сейчас или никогда! Фриск неслышно огибает автомобиль и забирается на заднее сиденье, спрятавшись там хотя бы до момента, когда поворачивать назад будет уже поздно. Пёс, глазеющий на неё с удивлением, дружелюбно вылизывает ей лицо, а автомобиль мчится прямиком в сторону поднявшегося на уши бункера Джона Сида. Пшеничные волосы помощника развеваются на ветру из открытого окошка, а сама она, пока её никто не видит, улыбается чему-то глубоко внутри себя. Включает радио и едва заметно двигает плечами в такт быстрой и живой музыке, будто пританцовывая. Фриск нравится эта девушка. Вот бы узнать, как её зовут. Фриск очень сильно удивилась бы, если бы её внеочередная поездка «зайцем» не обнаружилась хотя бы на середине. Помощник, обладая весьма внимательными ясными глазами, быстро распознаёт маленького пассажира, после чего Фриск объясняется, окончательно осознав при этом, что девушка, кажется, совсем немая. Впрочем, это, кажется, совсем не мешает ей хорошо понимать чужие намерения и даже согласиться взять Фриск с собой в бункер, раз она так уверена в своих силах. Оказывается, эту девушку, от которой так хорошо пахнет зерном и травами, зовут Венди — так она нацарапала на пыли на обочине дороги. И у неё, кажется, не менее важная миссия в бункере Джона — спасти свою напарницу. Они стремительно едут куда-то далеко-далеко, навстречу безумству и чему-то неведомому, музыка чуть ли не поднимает их в воздух, а Венди, чувствуя хорошую компанию, мягко хихикает, смущённо пряча глаза. — Вот они! Взять их! Нужны живыми, стреляйте Блажью! Дротик прилетает прямиком Фриск в плечо, и то, как Венди отстреливается от напавших на машину людей Джона, она уже не слышит, окончательно теряя голову. Глаза застилает чёрно-зелёная пелена, и разум стремительно исчезает. Первое, что Фриск слышит после глухой блаженной бездны без сновидений — это слёзы. Знакомые до ужаса где-то под кожей, неприятные, взывающие к мрачному страху. Жёсткий бетонный пол бункера впивается в тело холодными прикосновениями, кажется, что она даже не привязана — просто брошена на полу. В то время как остальным трём обитательницам этого места повезло куда меньше. В непосредственной близости от неё сидит незнакомка — смуглая кожа, заклеенный клейкой лентой рот, смольно-чёрная коса и лицо, искажённое белой паникой. Должно быть, это помощница Хадсон. На стуле напротив, крепко привязанная, сидит Венди — похоже, она ещё не может прийти в себя. Чужой мужской силуэт ходит вокруг неё, тщетно пытаясь привести в сознание и чего-то добиться. И, пожалуй, самое страшное наполнение этой комнаты — третье крутящееся кресло, в котором, также накрепко привязанная, сидит мама. Её песочные волосы, обычно идущие прекрасными волнами, теперь всклокочены, глаза едва ли что-то видят из-за потока слёз, а всхлипы слышны даже сквозь заклеенный рот. И Фриск понимает, почему — мама отлично видит её и панически боится за своего единственного ребёнка. Девочка медленно тянет руку ко рту и показывает маме — тсс! В конце концов, лучший способ попасть в бункер без боя — это сдаться в плен и дождаться, пока тебя туда отведут. — Что такое, Коломбина? Неужели всё-таки наше знакомство не прошло для тебя даром? Ты всё же решила покаяться? Решила наконец сказать «да»? Джон Сид собственной персоной. Он, оставив Венди медленно и молча приходить в себя, переключается на маму. Касается её подбородка, приподнимает лицо повыше, стараясь отследить её взгляд. — Да, Коломбина. Там, в углу, всё ещё мирно спит твоё дитя. Она тоже поймёт, не бойся. Вы все поймёте, и неважно, как скоро. Все вы будете спасены. Фриск медленно и неслышно встаёт на ноги, чуть не вгоняя свою маму в истерику прямо здесь, на месте. Пора, кажется, начать разговор, который не будет для Джона таким односторонним. — От чего спасены, Джон? Он поворачивает голову резко, даже слишком резко, будто на мгновение позволив себе испугаться её. Одёргивает чёрный жилет, словно приходя в себя, и отчего-то улыбается. Признаться честно, Джон Сид совсем не похож на Веру, да и неудивительно это. Он напоминает Фриск чересчур самоуверенного бандита, главаря преступной шайки, романтический образ разбойника, но стоит только на мгновение заглянуть ему в глаза — грязно-голубые, почти что серые — и становится ясно, насколько же этот образ лжив и наигран. Быть может, Джон обманывает сам себя? Нет, вряд ли это так. Скорее, этот человек с красивой ровной тёмной бородой и яркими, блестящими глазами искренне верит в свои действия. И столь же искренне заблуждается. — От самих себя, дитя. Ты совсем мала и невинна, детям, подобным тебе, есть специальное место, ты не должна была оказаться здесь. Но я всё равно расскажу тебе то, чего так упорно не понимает твоя мама. Джон подхватывает Фриск на руки, не слушая истерику мамы под клейкой лентой, и сажает её на стол для инструментов, смахнув с него какие-то вещи. — Позволь мне научить тебя одному волшебному слову. Слову «да». Рассказ Джона звучит сбивчиво и запутанно, словно порой он настолько глубоко забирается в свою голову, что забывает, где начало и конец истории. В какой момент его жизни боль от семейных побоев освободила его, а в какой он снова осознал себя глубоко грешным созданием на пути очищения. Он говорит, говорит и говорит, оставляя только их двоих, позабыв напрочь об остальных трёх обитательницах комнаты. Порой касается спутавшихся волос Фриск, обводя контур её щёк, находя в этом особенную прелесть и рассказывая, как грех смывается водой и отрывается с кусками плоти. Как всю свою жизнь он искал новые поводы сказать «да» и как это слово стало для него настоящим спасением во смирении. Смирении, а не согласии. Чем дальше забирается его рассказ, тем сильнее стекленеют глаза Джона, пряча глубокую, гниющую от кровавой раны, неискренность. Она пытается прикоснуться к его рукам, и Джон разрешает. — Я ценю твою жалость ко мне, дитя. Но никто из нас в ней не нуждается, ведь все мы уже спасены. Осталось только лишь признаться в своих грехах и оторвать их, как гнилой кусок кожи. — У меня только один вопрос, Джон, — она заминается, привлекая его внимание к себе, и спрашивает, глядя прямо в глаза, — Какой смысл в слове «да», если ты вырежешь все языки вокруг? Задав этот вопрос напрямую, в лоб, Фриск была обречена на бой. Джон двигается рвано и напуганно, словно загнанный в ловушку своих же страхов зверь. Хватается за ножи, всё сильнее и сильнее с каждым новым вопросом начиная бояться девочки напротив. Её спокойствия, её уверенности, полыхающей в сердце решительности. Того, как чётко и ясно она говорит о том, что у него не получалось собрать воедино долгие годы. Его дыхание сбивается и рвётся, в пылу своего греха он не раз и не два пытается рассечь её неумолкающее горло до кровавого потока. Дитя спрашивает, пытает словами о том, что когда-то Джон Сид считал важным. О том времени, когда он был жизнерадостным, полным любви к миру ребёнком. О том, как сильно он зависим от Джозефа, главы секты. Как сильно и как давно он сломлен, кружась в своей демонической идее, словно в луже крови и рваного мяса. Маленькая алая вёрткая душа слишком хорошо знает, куда давить и как вывернуть наружу всю его личность, заставив Джона Сида, страх всей долины Холланд, рухнуть на колени. Кажется, им пора остановиться и расставить точки. — Кто…кто ты такая? Это из-за тебя ушла Вера, да? Из-за тебя! Бессильно упав вниз, он закрывает лицо руками, прячась от неё. Перед ней сейчас вовсе не гроза этой местности, не кошмар жителей долины. Перед ней — маленький мальчик, которого забили настолько сильно, что он был вынужден искать в боли утешение. Фриск помнит, что люди обращаются к Богу из-за боли, тревог и страха. Но Джону, кажется, пора было преодолеть этот шаг и подняться на следующий. На ступеньку самоосознания, искренности с собой и бесстрашия перед будущим. Боль никогда не станет спасением, может лишь привести к нему, если приложить усилия. — Она исчезла, не сказав ни единого слова. Я сперва решил, что Джозеф снова хочет заменить её на другую. Но потом она пришла сюда. Говорила мне что-то, болтала без умолку, сама не своя была. Этот венок, это ведь она сплела? — он спрашивает и спрашивает, не дожидаясь ответов, — Чего ты хочешь, дитя? Зачем творишь это с нами? — Боль навсегда останется болью, Джон. Она не сделает тебя счастливым мучеником, такое только в Библии бывает. Ты — человек. Ты живой. И я хочу попросить тебя, чтобы ты подумал — так ли ты живёшь, как тебе хочется, — Фриск приблизилась и мягко отринула его руки от лица, открыв блестящий серо-голубой взгляд, — Согласен? Свинцовое молчание прерывается дрожащим волшебным словом. — Да. Она крепко обнимает его за шею маленькими детскими ручками и чувствует настоящее человеческое тепло. От Джона пахнет эвкалиптом и горячим металлом. Пахнет гнилым детством и поисками, которые пора закончить. Пахнет спасением и согласием с самим собой. Фриск хорошо видит, как троице напуганных женщин надевают на головы мешки и как поспешно уводят их к выходу. Джон, кажется, едва ли в силах отдавать приказы. Он кое-как встаёт с колен, вытирая пот со лба, вынимает из-за пазухи небольшой перочинный нож с нелепо вырезанным именем на рукоятке и отдаёт его маленькой девочке напротив. На вопросительный взгляд лишь фыркает, отстраняясь. — Это чтобы ты никогда не забыла о том, что сделала со мной. Помни, дитя. — Я не забуду, Джон. Спасибо тебе. Как бы ни было тяжело — ты выдержишь. — Оставь меня. Мне надо закрыть бункер, а тебе — вернуться наружу. Думаю, это место ждут кое-какие перемены. Впрочем, в этом он определённо прав. Отсюда следует убираться, наверняка мама вместе с остальными ждёт её там, в машине. Ей столько нужно рассказать, познакомиться с Хадсон, успокоить страх Венди и поцеловать маму наконец. А потом, когда всё уляжется, отправиться на поиски отца, далеко в горы. Кто знает, что её ждёт там, в бункере старшего из братьев Сид. Фриск улыбается, понимая, что всё возможное уже сделано, и бежит прочь, далеко-далеко, наружу, навстречу солнцу и следующему своему испытанию. Безгрешное дитя осознало силу волшебного слова «Да».