Разговоры под солнцем

О традициях монстров она знала не так много, как следовало бы на её месте. И уже тем более не столько, сколько хотелось бы. Многие вещи до сих пор оставались для Фриск некой нерушимой тайной. С того дня, как она начала своё путешествие и вплоть до дня сегодняшнего прошло много времени, даже слишком. Казалось бы, старенький реферат, осторожно выписанный чьей-то детской лапкой, она читала очень и очень давно. Когда не была для монстров никем, просто маленьким странным ребёнком, что ошивается вокруг и всё осматривает, так старательно, так тщательно, словно желая отпечатать на своих пальцах каждую мелочь. Каждый крошечный комок снега, каждый мокрый камешек и нежный светящийся цветок. Ей тогда хотелось узнать всё о новом мире, что окружал её, пусть во многом он и пытался повторять человеческий. И даже теперь, став послом монстров, самым важным человечком для целой нации, она всё равно никогда не сумеет стать с ним единым целым - её народ всё ещё обособлен. Ведь монстром ей никогда не стать, и понять их в полной мере всё равно нельзя. Просто потому что она человек и видит мир иначе. Сходств много. Но различий, к сожалению, больше. Это был конец лета - та самая пора, которую Фриск обожала без тени сомнения, больше прочих. Время, когда день рождения отгремел совсем недавно, собрав вокруг неё кучу родных и близких, а осень, что была её любимым временем года, уже мягко подступала откуда-то издали, как одинокая, тёплая странница с тысячью карманов и длинным деревянным посохом. Тогда весь мир был рад её видеть - любимая музыка играла во всём доме, где были только они с Цветком. Ветер за окном всё ещё был тёплым и порой забрасывал в открытые ставни красивые кленовые листья совершенно непредсказуемых тёплых цветов. Всё было так, как должно быть, но, парадоксально, именно в этот день она оказалась вынуждена узнать нечто очень важное, но и столь же болезненное. А именно то, что монстры тоже способны стареть. Пусть люди и значительно обгоняют их по скорости и стремительно убегают куда-то в другую жизнь, но во внезапности этого события все были одинаковы, как травинки, скошенные косилкой. Это всегда как снег на голову, рушится, мгновенно заставляя заглохнуть всё вокруг, в чём ты находишь счастье, одним звонком. - Герсон умер. Приезжай пожалуйста, дитя. Фриск слабо помнила события того дня, разве только голос мамы запомнила отлично - Ториэль звучало надорванно, словно вот-вот сломается под грузом чего-то чудовищног большого, словно сходит с ума и не может остановиться. Всё же остальное смешалось в один огромный ком из снега и гнилых листьев - звонок Августу, поспешные переодевания во что-то более тёмное, под стать происходящему, короткий разговор с Флауи, что, кажется, мигом всё понял и не сказал даже лишнего слова. Ни уж тем более стремительная поездка куда-то, куда меланхолично указывал навигатор в машине Августа - в какие-то густые сосновые леса, где было решено провести прощание с этим прекрасным стариком. В его голове была целая сокровищница, и Фриск никогда не забывала о том, чтобы время от времени поворошить её, попросив Герсона рассказать историю. Обо всём на свете. О людях, о монстрах, о магии, о Войне. Как-то раз он сказал, что видел лик последней, и выглядит она как красивая людская женщина. И отчего-то горько усмехнулся. - Человек, тебе надо провести обряд, - Папайрус, положив руку ей на плеч, произнёс это негромко и спокойно, кажется, совсем не нервничая. Объективно, тогда вся церемония показалась ей странной. Возможно, дело было в том, что она, видевшая в своей недолгой жизни три похоронные процессии - мамы, отца и нянечки из детского дома - была слишком предвзята. Фриск ужасно не любила похороны людей, где все облачены в чёрные вещи, все плачут, а в воздухе витает столь ощутимое свинцовое горе, что не получается дышать, а только рыдать вместе со всеми. Лицо надувается и алеет, а глаза не высыхают ни на минуту. Фриск всегда боялась скорби и её проявлений, будь то чёрные наряды, люди, несшие траур, или даже прощальные, поминальные посиделки после похорон, где все предаются воспоминаниям, что теперь режут по живому. А здесь всё отчего-то было самую малость, но по-другому - они не прощались с Герсоном, а лишь провожали, как если бы он уходил в далёкое странствие. Разумеется, без слёз и горя не обошлось. Мама Ториэль плакала, пряча лицо за платком и не принимая никаких утешений, а Асгор, знавший Герсона лучше всего, не мог вымолвить ни единого слова. Он сидел на бревне поблизости, спрятав голову чуть ли не в колени, и мертвенно молчал, лишь изредка поглядывая на небольшой сосуд с прахом. Андайн, вспоминая о нём и эмоционально болея, изредка била кулаком ближайшее дерево и говорила о чём-то сама с собой. Все уже попрощались и сказали своё. Фриск пугала одна мысль об этом. - Почему я? - У него больше никого нет, а Его Величество не может, сама видишь, - скелет пожал тем, что в теории можно было назвать плечами, - Лучше будет, если это сделаешь ты. Он не раз говорил, что из-за тебя он смог снова увидеть солнце. Более того, показать его всем остальным. Ты ведь знаешь, как это делается? - Знаю, - выдала она хрипло, делая небольшой шаг вперёд и окидывая взглядом то, что стояло по центру маленькой лесной полянке, где было решено проделать церемонию. Все вокруг были в обычной одежде, и большинство не плакало. Только самые близкие ему монстры. Она никак не могла понять, почему же так, а на пальцах будто бы сами собой зашелестели страницы книги в красной обложке, что на поверку оказалась рефератом. - Нам не следует беспокоиться, наверное. Герсон прожил долгую и счастливую жизнь, он воплотил свою мечту. Увидел падение и взлёт народа монстров. Мне, как и всем здесь, будет ужасно его не хватать, но, знаете, - она аккуратно взяла сосуд с прахом в пальцы и откупорила, - Вряд ли бы он хотел, чтобы мы о нём плакали. Всё, что мы должны сделать ради него, это выдержать и жить дальше, на новом месте под солнцем, которое ему так нравилось. Спасибо, дедушка Герсон. Ты был самым мудрым, кого я знала. Нужный предмет стоял рядом - небольшой кувшинчик, расписанный чьей-то заботливой рукой природными красками. Он был из глины, и лет ему было, кажется, невообразимо много. Угловатые, красивые узоры выглядели невероятно аккуратно, и, пусть Фриск и не ведала, чем эта штука была так дорога Герсону, всё равно отлично чувствовала, даже коснувшись её - в эту маленькую вазочку была вложена настоящая любовь. Прах оставался на её стенках мелкими снежными мухами, она медленно рассыпала его, позволяя ветру унести лишнее, и сконцентрировать дух умершего здесь, в этой маленькой, дивной штучке. Слёзы сдержать не получилось, и Фриск сдалась буквально спустя две минуты, расплакавшись и шмыгая носом в попытке завершить процесс. Монстры молчали и поддерживали её без единого слова. А большего ей и не требовалось. Папайрус предложил подбросить её, в то время как Август, посадив заплаканную Ториэль, мрачного Асгора и огорошенную Андайн, сказал, что повезёт их домой, немного прийти в себя. Маленькая вещица, заветренная временем и впитавшая в себя прах, осталась на маленьком памятном постаменте в глубине леса - говорят, Герсон хотел так. Фриск не хотела домой, не могла находиться среди траура, пуст и хотела поддержать семью. Физически не могла. Возможно, именно поэтому первые двадцать минут на переднем сидении знакомой красной машины без крыши она совершенно ничего не говорила. Оба они хранили молчание, слушая радио и поглядывая на бесконечные леса за дорогой. Сосны пролетали мимо, сливаясь в серо-зелёную лужу и полностью теряя очарование. - Папайрус, скажи мне вот что, - практически сразу заполучив его внимание, она продолжила, замечая, что он, кажется, толком и не горюет, - Что не так с похоронами монстров? То есть, не пойми неправильно. Я видела в жизни три процессии похорон, и все на них всегда рыдали в три ручья. Я привыкла, что похороны всегда вызывают скорбь и траур. Почему не здесь? - Это легко, человек, - да, он по-прежнему называл её так спустя такой большой срок дружбы. Папайрус на пару тонов понизил голос, не желая разбудить задремавший на коленях Фриск цветок в горшке, - Я понимаю, о чём ты толкуешь. Мы разные мысли в это вкладываем. Люди обычно, когда хоронят, оплакивают свою потерю. То, что они этого умершего больше не увидят и потеряют моменты, связанные с ним. Это очень печально и страшно, вот и плачут. А монстры вкладывают немного другое. - Что именно? Мне показалось, что вы будто бы его...провожали? - Ага. Именно так, как если бы он уезжал в путешествие навсегда. Это, может, и неприятно, но его дух всегда будет жить в той вазочке, что ему жена подарила, пока была жива. Славная была женщина, мудрая. Скорбь не заложена в наших проводах, мы их даже похоронами звать не очень любим в быту. Проводы, как будто в новый мир, наверное. Больно тем, кто думает о том, что больше никогда не обмолвится с ним словом и не позовёт на чай. Но ему самому сейчас наверняка лучше, чем было здесь. Здесь он всё сделал. Куда уж тут горевать? - Ты, наверное, прав. Спасибо. - Всегда настороже, человек! Автомобиль стремительно летел по пустынной ночной трассе куда-то к светящимся огням города. Папайрус предложил переночевать в их с Сансом доме, раз уж так сложились дела, и Фриск дала добро - она и правда давно не видела своих друзей по Сноудину. А страницы книги в красной обложке до сих пор отдавались в пальцах лёгким шуршанием - помнится, тогда, в библиотеке, она пыталась вообразить, как выглядят такие проводы монстра? И теперь, столкнувшись лицом к лицу, убила много времени на то, чтобы перестать плакать. В конце концов, теперь его дух будет жить в той славной вещице, и будет счастлив остаток своего времени. Разумеется, при условии, что оставшиеся здесь не будут грустить и плакать слишком долго. Никому не нравится подобное, а уж тем более не этому волшебному старику. Его образ навевал спокойствие и умудрённость даже сейчас, и Фриск шмыгнула носом и, чуть накренив голову набок, задремала. Сон всегда был для неё самым лучшим лекарством от слёз.