Йелмир, эльфийка-самоубийца
Это моя вина. Моя неизгладимая вина. За совершённое мною нет и не может быть прощения. Единственное, чего я заслуживаю – смерть. Я думала о том, чтобы совершить самоубийство. Это проще простого, но… Но я не могу, не имею права избежать расплаты. Любая смерть, которую я придумаю, на которую я осмелюсь – слишком лёгкое наказание за моё преступление. Я заслуживаю худшего. Гораздо, гораздо худшего. Я думала рассказать папе, но… не смогла. Просто не смогла. Это настолько стыдно… Лучше смерть, сколь угодно лютая, чем такой разговор. Кроме того, я боюсь, что он меня поймёт. Поймёт и простит. А я заслуживаю наказания, а не понимания и прощения! Но кто тогда сможет убить меня максимально мучительным и болезненным способом? Люди? Да, они вполне на это способны, но… они откажутся. Как бы я ни просила и ни умоляла – они откажутся. Остаются лишь демоны. Уж в их руках я сумею расплатиться за свои злодеяния. Надеюсь, что сумею. Увы, демоны могут и отказать. Да, они фанатики, но конкретно против эльфов ничего не имеют. Мама рассказывала, что незадолго до начала Демонической войны они присылали посольство в Эйр-а-Тьюнэ, уговаривали нас не защищать человечество. Мы пытались объяснить демонам, что все их усилия бессмысленны, что Душа Мира неизлечимо больна, что мир всё равно погибнет, что бы мы ни делали… Увы, демоны не послушали голоса разума и всё же развязали войну. Когда люди попросили нас о помощи, мы выступили на их стороне. Ведь если мир обречён, если через тысячу лет не будет ничего, вообще ничего – то нам остаётся только прожить эти столетия достойно. И помощь людям была именно такой вещью. Достойной. Правильной. Стоящей того, чтобы отдать за неё жизнь. Ну а для меня достойный итог – смерть. Грязная, долгая, унизительная смерть. Лишь бы только демоны не отказали мне в этой просьбе! Так что я взяла и пошла. Сказала отцу, что собираюсь помедитировать в окрестных лесах, и пошла. Конечно, родичи поймут, что со мной что-то случилось, и начнут меня искать. Но, надеюсь, мне удалось уйти достаточно далеко. Иду прямо по лесу, избегая дорог и человеческих поселений. Люди почему-то относятся к нам с почтением, хотя мы в общем-то не сделали ничего особенного. Любой на нашем месте поступил бы так же и… Так, что это? На краю области восприятия души кто-то есть. Человеческие дети?.. Нет. Гоблины. Замираю. А ведь это… Это – шанс. Даже не так, ШАНС! Да, демоны могут запытать меня до смерти. Вполне. А могут с извинениями вернуть в Эйр-а-Тьюнэ. Тоже – вполне. Кто этих фанатиков разберёт? Для них на первом месте – уничтожение человечества. Вдруг решат, что моя смерть этому повредит? Кроме того, земли демонов расположены довольно далеко. Если мне не будут мешать, я дойду. А вдруг будут? Ведь папа с мамой и людей о помощи попросят, и сами следом отправятся. Соберут группу рейнджеров и отправятся. Они ещё с демонами сражались, они такие. А вот оркоиды… Так даже лучше. Нет, они тоже могут струсить, но я надеюсь, что у гоблинов не хватит на это интеллектуальных способностей. И такая смерть… Наверное, она будет не такой мучительной, как в руках людей или демонов, но всё равно долгой и грязной. И унизительной. Погибнуть в руках столь слабых созданий… Подходящая участь. Налетели. Рвут одежду, щупают, тискают… Так меня ещё никто никогда не касался. Это – моя первая жизнь. Мне всего-навсего сто восемнадцать лет. Я ещё никого не любила, а теперь и не полюблю. Моё тело не заслуживает любви. Оно заслуживает только надругательств. Ведут куда-то. Гогочут что-то на своём языке – жаль, что я его не учила. Впрочем, кто же знал? Нарваться на банду гоблинов – большая удача. Считалось, что их уничтожили почти подчистую… Иду. Послушно переставляю ноги. Я покорно приму всё, что выпадет на мою долю. Не стану сопротивляться ни при каких обстоятельствах. Это моё наказание, это моё бремя, и мне его нести. На краю области восприятия души с удивлением замечаю что-то необычное. Орки? Разве они ещё существуют? Нет, орки, конечно, мелочь, не сильно далеко от гоблинов ушли, но всё же. А это кто – человеческие пленницы? Как они здесь оказались? Неужели оркоиды убили человеческих магов и разграбили какое-то селение?! Это плохо. Это очень, очень плохо, ведь теперь у меня появилось искушение. Спасти пленниц. Ведь это реально. И легко. До ужаса, до жути легко. Здешние оркоиды – мелюзга бестолковая, их даже убивать необязательно, просто попугать слегка. Потом – вылечить этих бедняжек, избавить их от нежелательного бремени, запустить регенерацию конечностей… Правда, сперва нужно их расспросить – вдруг они здесь по своей воле? Ну а если нет… Это – правильно. Это – достойно. Это позволит мне избежать наказания. Я… я не могу на это пойти. Я – мерзкая, гнусная эгоистка. И трусиха. Я уже совершила чудовищное. И если этих женщин запытают здесь, у меня на глазах… муки совести послужат лишь дополнительным наказанием. Ко мне подходит гоблинский маг – и, судя по его напряжённой позе, он кое-что про нас слышал. Вот ведь некстати… И что теперь делать? Прямо попросить, чтобы меня замучили до смерти? Нет, подожду. Мне ещё не отказывают и не выгоняют. Маг замирает. Смотрит на меня… как попавший в ловушку зверёк – на охотника. Молчу. Он тоже молчит. Ждём. Гыгыканье гоблинов смолкает – поняли, что с их вождём что-то не то. Смотрят на мага. Тот отступает на полшага назад… не отрывает от меня взгляда, отдаёт какие-то резкие команды, оркоиды порскают в стороны. – Не убьёшь? – хрипло спрашивает маг. Мотаю головой. – Зачем ты пришла? Молчу. Гоблин осторожно подходит, протягивает подрагивающую руку, касается моей ладони, отдёргивает. Оглядывается по сторонам, его сородичи, кажется, в недоумении. Вот же не повезло нарваться на знающего… сейчас бы уже страдала. – Идём, – по голосу не понять, просьба это или вопрос, да гоблин и сам не знает. Он ведёт меня прочь из лагеря, держит за запястье, причём очень осторожно, двумя пальчиками, как будто я в одно мгновение могу обернуться всеубивающим чудовищем… Хотя я, конечно, могу. Отходим на приличное расстояние. Гоблин меня отпускает, отступает на полшага, смотрит снизу вверх: – Так зачем ты пришла? – молчу. – Ты же не, – осекается. Сглатывает. – Ты хочешь, чтобы, – продолжает мямлить, от волнения перебирая пальцами, – чтобы мы тебя… убили? Киваю. – Правда? Ты позволишь себя убить? И не будешь сопротивляться? И надругаться тоже можно? Или… что мы вообще можем с тобой делать? Отвечаю вслух: – Всё. – Всё? В смысле – вообще-вообще всё? Всё, что захотим? – гоблин-маг оживляется на глазах. Судя по всему, он уже воображает, что же будет дальше, и эта картина ему нравится. – А твои сородичи за нами не придут? Пожимаю плечами. Собеседник пару мгновений колеблется, а потом широко ухмыляется. Решился. Вот и хорошо. Я всё же получу то, что заслужила. – От таких шансов не отказываются! Всё, говоришь? Совсем-совсем всё? – но теперь гоблин не спрашивает, теперь он утверждает превосходство. – Даже так? Тянет меня за руку, заставляет опуститься на землю и начинает щупать грудь. Мнёт, крутит, тянет. Начинает сосать, острые зубки прокалывают кожу. Непривычно, неприятно, унизительно – но по сравнению с тем, что будет, это – ничто. Очень хочется запустить регенерацию, очень хочется встряхнуться, отбросить гоблина в сторону… Сдерживаюсь. Я выдержу. Я сознательно избрала свою долю и пройду этот путь до конца. – И так тоже, а? Гоблин кладёт свою ладошку мне на лобок. Шевелит волосики, со смешком выдёргивает парочку. Увлечённо щупает мои гениталии, а потом отбрасывает свою набедренную повязку и начинает совокупляться со мной. Смотрю наверх, на переплетённые ветки деревьев и проблески синевы. Пытаюсь удержать маску бесстрастия, хотя внутри всё горит от унижения и стыда. Ведь ещё полгода назад я надеялась, что успею повстречать любимого до конца света. Мечтала, что мы поживём вместе, пусть совсем недолго, пусть лишь два или три века, но вместе, вдвоём. Что мне удастся испытать то чувство, о котором говорят и пишут, о котором поют в стихах и песнях… И вот итог – я здесь, в этом лесу, под этим зелёным карликом. Теперь всё. Впереди будут лишь дни, наполненные грубыми, жестокими, звериными соитиями, унижениями, болью. Мне будет хуже, чем сейчас, гораздо хуже, гораздо больнее и мучительнее, я буду мечтать о тех временах, когда со мной лишь совокуплялись... И тем не менее, именно сейчас – всё. Слом. Конец планам, мечтам, надеждам, самой жизни. Впереди – лишь растянутая на несколько бесконечных дней смерть. Смерть, через которую нужно пройти, чтобы понести хоть какое-то наказание за содеянное. Это моя вина, моя неизгладимая вина…***
Терпеть. Сдерживаться. Сдерживаться и терпеть, терпеть и сдерживаться. Это всё, что осталось, это то, чем были заполнены прошедшие двое суток, чем будут заполнены мои последние часы. Это сложно, мучительно, невыносимо, но я сдерживаюсь. И терплю. У меня больше нет глаз. И барабанных перепонок. И грудей. И конечностей. Но у меня есть живот, в котором шебуршится гоблинское отродье. Думаю, ещё до конца дня оно прогрызёт путь наружу. Сдерживаться. Сдерживаться. Не запускать регенерацию. Не подавлять развитие плода. Не расшвырять оркоидов как щенят. Не начать спасать других пленниц… Сдерживаюсь. И терплю. Уже не так долго осталось. Оркоиды отобрали у меня все органы чувств, которые могли отобрать. Но они не могли отобрать всего. Эльфы едины с миром, и мир помогает эльфам. Мы чувствуем его душу, а наша душа чувствует мир. На сто пар шагов, иногда больше, иногда меньше… Но мы ощущаем всё, что происходит там, вплоть до мельчайших частичек бытия. И пусть неуклюже, пусть неловко, но мы можем управлять ими. Легче всего управлять газом. Он всегда перемешан, всегда в движении, всегда готов прийти на помощь. Жидкости – другое дело, а твёрдые тела и ощутить-то сложно, не то что управлять. Но даже воздух в области восприятия души способен на многое. У меня нет глаз, но я ощущаю всех здешних оркоидов, всех пленниц. У меня нет ушей, но я воспринимаю все звуковые колебания, все разговоры. У меня нет рук и ног, но я могу воспарить над землёй, расшвырять гоблинов, проучить орков и шамана, запустить регенерацию у себя и у пленниц… Терплю. Сдерживаюсь. И самое обидное – возможность спастись останется почти до самого конца. Даже когда я буду валяться на земле с распоротым животом – ещё можно будет зажать сосуды, кое-как срастить внутренности, обмотаться воздушной повязкой… Но я справлюсь. Я справлюсь и пройду этот путь до конца. Если бы я попала к демонам, то этого бы не было – уж у них хватило бы палачей, способных подавить мою магию. Там было бы гораздо больней и мучительней, но там не пришлось бы ежесекундно бороться с искушением. Да даже если бы тут были огры-маги или циклопы – они тоже подавили бы мою магию. Но быть замученной подобной мелюзгой… что же, подходящий конец для такой твари, как я. На краю области восприятия души замечаю что-то странное. Необычные существа… какие-то конструкты метаморфов? Впрочем, что им здесь делать, так далеко на севере? Скорее, это создание оркоидов, что-то наподобие варгов, только с щупальцами. Или вообще какие-то демонические отродья? Ощущаю, как необычные существа подбираются всё ближе. Странно, Гыгыр как раз почти всех своих увёл к Ланнавеси… Может, они нацелились именно на пленниц? Может, они меня ещё как-то помучают? Не то чтобы мне не было больно. Было. Иногда – практически невыносимо. Но я уже поняла, что всегда может быть ещё больнее. А я… несмотря на все муки, мне кажется, что я ещё не понесла достаточного наказания. Ведь… ведь это я… Ведь это я убила Гвеннед. Мы были лучшими подругами. Практически ровесницы – десяток лет разницы. В наши дни пары редко заводят детей – зачем приносить новые жизни в мир, который всё равно совсем скоро исчезнет? Но вот почему-то и мои родители, и родители Гвен решили иначе. И мы как-то вместе сошлись, я всё время об этой малявке заботилась. Мы вместе росли, вместе играли, вместе учились, вместе познавали магию, вместе искали способ исцелить Душу Мира… В каком-то роде Гвен была мне даже ближе, чем папа с мамой. А потом я её убила. Я убивала её долго, несколько часов. Я убивала её болезненно и мучительно. Подавляла магию, резала, колола, давила, прижигала, слышала крики и вопли. Я серьёзно к этому подготовилась и проштудировала кучу человеческих книг. Судя по реакции послов, теоретические знания на практике я применила пусть и не идеально, но очень, очень хорошо. Моему преступлению нет и не может быть прощения. А потом… потом я поступила едва ли не хуже и гаже. Промолчала, трусиха несчастная! Ну кто же знал, что в жертвоприношении Гвеннед обвинят Арнольту? Я до сих помню её застывшие, пустые глаза, её монотонный речитатив «это не я, это не я, это не я»… Мне бы вмешаться, рассказать обо всём, признаться… а я струсила. Устыдилась. Побоялась реакции родителей, побоялась, что меня поймут и простят. И теперь началась война. Из-за меня. Из-за моего преступления. Из-за моей трусости. И эти человеческие женщины страдают и гибнут – из-за меня. И здешние оркоиды непременно усилятся – из-за меня. Это моя вина. Моя неизгладимая вина…