***
— Дядя Генри, умоляем вас, что хотите сделаем! — почти стоя на коленях упрашивали врача кадетского корпуса три ребенка, явно зацикленные на своей идее и решительно пытающиеся добиться ее воплощения. — Эрен, я знал твоего отца, я ему должен всей своей карьерой… — Вот именно! — вскрикнул Йегер, забыв об элементарном уважении к старшим. Недоговоривший врач устало вздохнул. Он был достаточно молодой, высокий мужчина около тридцати лет с неожиданно идущей ему козлиной бородкой и острыми скулами, придающими лицу мужчины весьма симпатичный целостный образ. Он еще раз оглядел уже отчаявшуюся Микасу, стоящую перед ним с некрасиво обстриженными волосами, заканчивающимися где-то на уровне ушей. — И свалились же вы на мою голову, — пробормотал Генри, что могло означать лишь согласие на выполнение столь сложной операции по внедрению Микасы Аккерман в кадетское училище. Ланге (такова была фамилия доктора), повысив голос втрое, чтобы перекричать визжащих от радости детей, попросил мальчиков выйти, оставляя их с Микасой наедине. Аккерман было неловко оставаться со взрослым мужчиной один на один, а особенно проходить у него медосмотр, ведь с самого детства у нее был один единственный врач — Гриша Йегер. Однако желание защитить самых близких людей перекрывало всякое смущение. Около получаса доктор Генри разъяснял Микасе особенности женского организма, и чем они опасны для ее маскировки, отчего у парней бы точно волосы дыбом встали от услышанного. Теперь девушка поняла взаимосвязь белых брюк как официальной формы и отсутствие женщин в отряде солдат. Также доктор объяснил, как нужно использовать нагрудную повязку: ночью ее нужно обязательно заменять на обычные бинты под рубашку, иначе возможна деформация грудной клетки, которая может вовсе искалечить молодой организм. Пригласив мальчиков, Генри отошел куда-то в отдельную комнату со всякими вещами личной гигиены. Порывшись в ящике, он достал пару бутылечков и принялся что-то намешивать, но ни Эрен, ни Армин, ни тем более Микаса не понимали, что происходит. Однако, завершив начатое, доктор попросил Аккерман сесть и начал мазать непонятной жидкостью ей на уже давно не щипанные брови, ресницы и область над верхней губой. — Краска? Эрен с недоумением посмотрел на Микасу, затем на доктора и засмеялся тем самым визгливым, громким, детским смехом, который у некоторых вызывает раздражение, а у других такой же безостановочный хохот. — Вы ей усы рисуете? Армин также рассмеялся, но одним строгим взглядом врач смерил мальчишек. — Вы правда думаете, что это все игра? Знаете, во что мне выльется ее разоблачение? Вам повезло, что меня самого повышают и отправляют в корпус отряда скаутов через три года, иначе бы я даже слушать вас не стал! — Доктор нервно перебирал костяшки кистей. На него давил авторитет Гриши Йегера, и, конечно, он испытывал жалость к маленьким амбициозным существам, но что будет с ним?.. — Чуть осветлим ресницы, затемним пушок, так будет лучше… Мужчина продолжил проделывать какие-то махинации с излишне серьезным каменным лицом Микасы: она будто находилась в какой-то прострации после личного разговора с Генри. Многое ей должна была рассказать мать, но не вышло, не успела… Мальчики теперь не мешали врачу, лишь с любопытством наблюдали, как он оттирал до коросты краску с кожи, оставляя ее пигмент только на волосках. Главная часть плана свершилась: доктор Генри был на их стороне. А это ли не победа?***
Для кадетов на противоположной от душевых кабинок стене предназначались специальные крючки для одежды. Однако Микаса предпочитала ими не пользоваться. Форменную рубашку и брюки она закидывала на перегородку между душевыми, чтобы мало ли какой-нибудь солдат случайно не утащил ее одежду с собой. Излюбленный шарф она оставляла под подушкой, на всякий случай. Нагрудную повязку и трусы, с вшитой в них небольшой подушечкой, она и вовсе брала с собой в душевую, вешая их на ручку, стараясь мыться максимально аккуратно, чтобы не намочить белье. Вот и сейчас, сделав свой обычный «обряд», Микаса стояла под напором теплой воды, приятно стекающей по всем скрытым от других местам. Ложбинка между маленьких, не сформировавшихся грудей постоянно прела под тесной повязкой. Поэтому моменты, когда капли воды касались ее нежной кожи были такими желанными и приятными. Спать с повязкой, носить неудобную одежду, ходить по-мужски, качать грудные мышцы и бока, чтобы походить на мужчину… Микаса была слишком смазлива для обычного парня, но красива как девушка, и могла составить хорошую партию в будущем какому-нибудь богатому купцу. В том мире женщине нужно было родиться либо в состоятельной семье, либо просто красивой, другой вариант — работать до смерти, если совсем не повезет. Микаса же добровольно обрекла себя на не самый приятный исход событий. И это ее устраивало в сто раз больше, чем она бы сейчас находилась где-то среди гражданских, ожидая помолвки с глупым богатым стариком, и то, если повезет. Как следует натерев кожу жесткой губкой до покраснения и сполоснув свои короткие густые волосы, Микаса решила еще какое-то время постоять под теплой водой, закрыв глаза, чтобы полностью прочувствовать всю прелесть момента. Она водила руками по телу, доставляя себе определенное удовольствие своими плавными поглаживаниями… Вдруг Микаса услышала какой-то шорох за спиной, отчего та резко распахнула глаза. Обернувшись, Микаса не увидела ничего, кроме серой перегородки между душевыми. От этого у юной курсантки началась в прямом смысле паника. Ничего. Одежда, висящая на ней, куда-то пропала, абсолютно бесследно, отчего Аккерман хотелось обреченно закричать на всю большую комнату. Мгновенно выключив воду, Микаса обтерлась махровым полотенцем и натянула на себя белье, стараясь не думать о плохом, хотя навязчивое «черт, черт, черт» так и засело в ее разуме. Как следует затянув грудную клетку, Микаса раскрыла дверь, не ожидая никого увидеть за ней. Она придерживалась теории, что одежда попросту упала… А возможно, все подстроили шутники из ее комнаты, Конни, может Жан, которые наверняка уже успели убежать с ее одеждой в комнату. Однако открывшаяся дверь уперлась в чье-то тело, и, поняв это, Микаса дёрнулась от страха, чуть не оторвав ручку от деревянной поверхности. Подняв полный опасения взгляд выше, она увидела того дежурного, 190-сантиметрового брюнета, чье имя она в упор не могла вспомнить. — Что…что ты здесь делаешь, придурок? — Я Девид, — спокойно ответил парень. На его руках висела одежда Микасы, сырая и некрасиво смятая. — И какого черта, Девид? Отдай! Аккерман потянулась за своей одеждой, стараясь при этом придать своему телу и выражению лица все признаки истинной мускулинности. Однако, у кадета были свои планы на этот счет. Отбросив одежду «товарища» на мокрую плитку, Девид перехватил руку Микасы, выворачивая и притягивая спиной к себе. От подобного у юной девушки встал ком в горле, ведь хотелось кричать, орать, но истинно женским криком она могла сразу выдать свой пол. Микаса попыталась выскользнуть из подобного захвата, но парень был слишком силен, превосходил ее по весу, росту и опыту. Возможно, дрались бы они в спарринге, она спустя несколько секунд приставила бы нож к его горлу, однако сейчас борьба была нечестной. — Ты что творишь? — низким голосом прорычала Микаса, пытаясь ударить его ногами. — Такой смазливый молодой парень… Чего ты забыл в армии, м? «Он меня раскрыл?» От горького понимания того дерьма, в котором она оказалась, у девушки скрутило живот и ослабли руки. Неужели это конец? — Ты так стремишься защитить Йегера… Так смотришь на него, аж во рту пересыхает… — практически прошептал он ей в макушку, — Я старался разглядеть, есть ли тут, ну, такие, как я. Марко, возможно, но вот тебя я заметил сразу! «Что он такое несет?» В голове сразу же всплыл недавний диалог с Кирштайном, его полуошибочное мнение о ней, как об одном из «этих». Конечно, Микаса не раз слышала от парней, что, бывает, вытворяют городские мужчины с одинокими женщинами, однако дальше подобной «естественной» связи тема не заходила. — Я…Я не такой! Отпусти сейчас же, больной ублюдок! — Микаса предприняла очередную попытку двинуть ему между ног как можно больнее, но кадет, словно предполагая, заблокировал удар и сжал руки сильнее, не давая сдвинуться. Разница в росте была слишком очевидная, так что двинуть затылком по лицу было бы попросту невозможно. Сломать пальцы ног своими босыми ступнями? Безнадежно. — Самообманом занимаешься? — донесся до ее ушей противный шепелявый голос, — Что ж, тогда я помогу тебе определиться. Парень больно ударил по ногам Микасы, отчего они подкосились так, что девушка резко упала на колени — Девид навалился сверху. Отчаянно всхлипнув, Аккерман попыталась отползти в сторону, однако ноги совсем отказывались слушаться хозяйку из-за дикой боли и онемения. Ей дали пожить полгода не беспокоясь за сохранность Эрена, Армина. Теперь же конец был очевиден, самый мерзкий и унизительный конец из всех возможных. Кричать она не могла. Пыталась, но не получалось, только хрипы вырывались из ее горла: связки не могли настроиться на крик низким голосом. Услышав какое-то подобие звука расстегивающейся ширинки, на Микасу вновь нахлынула ярость и злоба. Она брыкалась, пыталась вывернуть захватившие ее руки, но бесполезно. Проигрыш, первый и последний. Микаса прикрыла глаза, в отчаянии уже приготовившись к самому страшному… Эрен говорил ей бороться, всегда пытаться бороться, несмотря ни на что. Но попытки тоже бывают неудачными. Вдруг Микаса услышала за спиной мощный удар, а в последующем и гул металлической трубы. Тяжелое мужское тело всей своей массой сейчас давило на Микасу, сдавливая легкие, а у самой Аккерман уже не было сил пытаться спихнуть его с себя. Она не поняла, что произошло, лишь обессиленно выдохнула, пытаясь затем набрать как можно больше спасительного воздуха. — Мика… Маркус! Ты как? Мокрая пелена застелила глаза Микасы, мешая разглядеть что-либо впереди себя. Протянутую руку, светлую челку ее спасителя, но ей и смотреть было не обязательно: столь родной голос она узнает даже будучи при смерти, особенно при смерти. — Армин! — сквозь боль и слезы, своим женским охрипшим из-за напряжения связок голосом она накинулась на плечи друга, даже не посмотрев на тело человека под своими ногами. — Он… Он что-то сделал с тобой? Я забыл свои вещи, а тут вот… Микаса не ответила, лишь заплакала. От облегчения, от счастья, от грусти — столько эмоций было намешано, объединявшихся в соленую воду, стекающую по щекам юной курсантки. Ей было плевать на то, какой ее видел Армин, она лишь обожала его в тот момент, его частую забывчивость, то, что он всегда был рядом, даже когда Эрен оставлял их позади. — Мы…мы должны доложить. Он ведь не умер, п-правда? Наверняка, Армину сейчас было страшно. Он спас ее, не раздумывая нанеся вред человеку. Тяжело — да и ей было не легче. И за какой бы непробиваемой маской она не пыталась скрыть свои эмоции, какой бы грубой и холодной она не пыталась быть с остальными — делать это на постоянной основе было практически нереально. Но она будет сильной, для Эрена, для Армина… Она повторяет это ежедневно, как молитву перед сном, успокаивая и ободряя себя, под почти конское ржание кадетов и отчитывание непонимающих главнокомандующих о причине ее чрезмерной заботы. А сейчас же ей был дан шанс продолжать жить дальше. И она воспользуется им и больше никогда не посмеет сдаться.