К югу от границы

Все было темным. Все было черным. Создавалось впечатление, словно он находился глубоко под водой. Йен медленно открыл глаза и попытался заставить их сосредоточиться. Его зрение было размытым, и все, что он мог разглядеть - это яркость комнаты, в которой он оказался. Первое его впечатление заключалось в том, что он прорвался сквозь поверхность океана только для того, чтобы оказаться задушенным гигантским белым облаком. Прошла минута? Час? Секунда? Прежде чем он понял, что сквозь приглушенный звон в ушах он слышит шум тихих голосов, как будто издалека. Нечеткие и неузнаваемые, эти голоса прерывались только прерывистым жужжанием и звуками машин. Прошел еще один момент, но по мере того, как его чувство осознанности постепенно улучшалось, он почувствовал онемение в правой руке, а затем пульсирующую боль в левой ноге - сначала тупую, но быстро обостряющуюся. Он снова напряг глаза, отчаянно пытаясь получить более четкое представление о своем окружении, но это бесполезно. Может быть, если бы он мог позвать кого-то и спросить, где он находится, кто-то ответил бы? Он сформировал слова в своем уме, но не мог дать им голос. Вместо этого он обнаружил, что давится чем-то грубым и пластиковым, что он заметил только сейчас, когда он изо всех сил пытался сглотнуть. Узел паники начал формироваться внутри желудка Йена и угрожал его поглотить полностью. Он стал извиваться в том, что, как он понял, должно было быть маленькой кроватью; до неузнаваемости знакомое чувство льняных ограничений притягивало его запястья и лодыжки, лишая его большей степени движения, которое он рефлекторно жаждал. В этот момент низкий мужской голос, гораздо яснее, чем те, что он слышал раньше, прервал его борьбу. - Мистер Галлагер, пожалуйста, не пытайтесь двигаться или говорить. Меня зовут Доктор Маккей. Вы в Чикагской мемориальной больнице. Мы интубировали вас, и вентилятор помогает вам дышать. Пожалуйста, моргните дважды, если вы понимаете. Все еще не в состоянии полностью сосредоточиться на лице, которое он мог чувствовать сейчас, зависающим над ним, Йен медленно и с гораздо большим трудом, чем он думал, возможно, опустил и поднял веки один, два раза. Первая загадка, где он находится, сейчас была решена, и Йен столкнулся с более серьезным вопросом о том, как он оказался в больнице на искусственной вентиляции и со значительной болью. Он был жив и, казалось, был в безопасности, но почему-то это не наполнило его чувством облегчения. Комок паники, который сформировался у него в желудке, на этот раз ослабел, только чтобы его заменили ужасно свежая, растущая боль в груди. Когда его зрение неуклонно улучшилось, Йен стал наблюдать, как доктор средних лет, который первым заговорил с ним, начал перемещаться по комнате, проверять его жизненные показатели на стоящих вблизи аппаратах и делать заметки на своем металлическом планшете. Хотя все это вокруг него, казалось, двигалось в замедленном темпе, в сознании Йена все начало двигаться с новообретенной ясностью. Почему я в больнице? Как я сюда попал? Где моя семья? Где Мик? Внезапно поток громких голосов обрушился на все крыло интенсивной терапии. - Йен, - взволнованно воскликнул хор Галлагеров. В одно мгновение Йен обнаружил, что его бомбардирует поцелуями, ласковыми похлопываниями и попытками обнять каждый из его братьев и сестер. Ограничения кровати и все оборудование в комнате затрудняли любой реальный, длительный контакт, но это вряд ли останавливало его семью от нетерпеливых толканий друг друга в попытке приблизиться как можно ближе к его кровати. На фоне внезапного хаоса Йен почувствовал, как чувство спокойствия начинает омывать его. Он был не один. Взглянув на улыбающиеся лица своей семьи, но все еще не в состоянии говорить, Йен хотел, чтобы кто-то рассказал ему, что с ним случилось. Но прежде чем кто-нибудь смог даже начать говорить, врач снова появился с группой медсестер, чтобы выпроводить его семью в коридор: они пришли, чтобы экстубировать его и необходимо было освободить помещение. В то время как две из оставшихся медсестер хлопотали о подготовке оборудования, доктор Маккей объяснил Йену, что его жизненные показатели стабилизировались, и, поскольку он теперь пришел в сознание, они хотели, чтобы он попытался дышать самостоятельно. Он кивнул головой. Хотя он все еще мог чувствовать ограничения на лодыжках и запястьях, сжимающих его кожу, и которые наверняка все еще были необходимы, Галлагер решил вынести экстубацию со всей своей солдатской стойкостью. Он знал, что чем быстрее эта трубка выйдет, тем скорее он начнет получать ответы. Когда медицинская команда начала процесс удаления трубок и проводов, которые соединяли его тело с аппаратами жизнеобеспечения, Йен закрыл глаза и, в темноте своего разума, отчаянно пытался вспомнить события, приведшие к его госпитализации. Некоторые вещи вернулись достаточно легко. Воспоминание о расставании с Микки на мексиканской границе было первым, которое появилось. Сухая жара пустыни, прохладное прикосновение руки Микки к его щеке, горький вкус его губ. Стоп! Йен сам себя упрекнул. Это было несколько месяцев назад. Он не мог позволить, чтобы его снова полностью поглотила боль этого расставания. Стараясь не замечать резкого жжения слез за закрытыми глазами, он подавлял свои эмоции и размышлял дальше. Йен вспомнил, что стоял на обочине дороги, удушающе дыша, когда Микки подъехал к пограничному переходу, а затем со слезами на глазах наблюдал, как любовь его жизни направлялся в Мексику, покидая его жизнь. Он продолжал стоять там в оцепенении, еще долго после того, как задние фары украденного зеленого авто исчезли из поля зрения, но в конце концов он заставил себя отправиться на поиски автобусной станции, используя последние 50 долларов, которые у него были, чтобы купить билет в один конец домой. Именно во время этой мучительной поездки в Чикаго он получил известие о смерти Моники. Несмотря на сложные отношения, которые у него были с ней, Йен был сразу же поглощен виной, потому что он упустил свою последнюю возможность сходить куда-нибудь со своей матерью. Вместо этого он послал Тревора, а затем уехал с Микки, чтобы больше никогда не увидеть свою мать живой. Сидя безучастно и прижав голову к окну автобуса, Йен пришел к мучительному осознанию того, что за один день он фактически потерял двух человек во всем мире, которые, как он чувствовал, когда-либо действительно понимали его. Было легко вспомнить, как трудно было попытаться вернуться к своей обычной рутине после его слишком короткого воссоединения с Микки и похорон его матери вскоре после этого. В течение этих трех дней он оказался в опьяняющем вихре Микки, он мчался настолько быстро, что все мысли о лекарствах, которые поддерживали его настроение сбалансированным, были забыты. Когда он вернулся к реальности, он попытался вернуться к своему предписанному режиму, но оглядываясь назад, он знал, что уже было слишком поздно; он оказался в ловушке своих сожалений и горя, в темной бездне без конца. Несколько дней он был не в состоянии вытащить себя из постели. Он не нуждался ни в еде, ни в желании вернуться на работу, которую когда-то любил, ни в желании увидеть или поговорить с кем-либо. Поскольку он систематически закрывался от остального мира, он узнал все признаки крупного депрессивного эпизода, даже если он ничего не мог сделать, чтобы остановить его. В конце концов, он оказывался в этом месте и раньше; но там, где в прошлый раз всегда был маленький, устойчивый свет, чтобы помочь ему выбраться, теперь был только он один. В бездне. Пытающийся идти, ощупывая темноту.