***
— Боня! — Офелия подбежала к своему другу и с разбегу хлопнула его по подставленной специально для этого ладони. На мой взгляд Наполеон слишком охотно перенимает все эти современные привычки, которыми пичкает его Офелия. Хотя, наблюдать за попытками французского императора познакомиться с модой двадцать первого века даже забавно. Конечно, это, если позабыть, что получение нового опыта и новых знаний для души давно покойного монарха очень ограничено и колеблется где-то рядом с отметкой «нуль». Офелия об этом не помнит или предпочитает не размышлять над этой темой. А, может, просто не обращает внимания на этот факт? А вот я совсем не могу забыть и успокоиться, глядя, как дочь куда-то тащит своего значительно повеселевшего товарища для игр. Бедняга Наполеон… Вся его вечность это то, чем он жил, только теперь это всё превратилось в одну сплошную шизофрению: планирование боёв, организация их и проведение. И всё бы хорошо, если не вспоминать о маленькой, незначительной такой детали — всё фейк. Иллюзия, игра. В игрищах Офелии и Наполеона куда больше правды, чем во всех этих сражениях, и мне, честно говоря, с этого довольно грустно. Офелия, как и Самаэль, любит Лимб, и это хорошо. Я, разумеется, тоже поддерживаю этот проект, но лишь по той причине, что в Геенне ещё хуже. И дело, конечно, не в Самаэле, он молодец; сделал всё, что мог, и даже больше. Дело в том, что этим душам надо бы менять не место, а состояние, что теперь, после смерти, к сожалению, невозможно. Вытащить душу из Геенны ещё сравнительно легко, но Геенну из души извлечь уже куда труднее, если вообще ещё возможно. Я подошла к Геббельсу, который, как обычно, находился при своём фюрере и следил, чтобы того ничто не беспокоило. Дурацкое, абсолютно бессмысленное на мой взгляд занятие, но уж очень красивое и благородное. Да и надо ведь Йозефу чем-то в посмертии заниматься. — Как он? Всё сидит? — я кивнула на Адольфа, Йозеф грустно улыбнулся. Да, вопрос глупый, такой же бессмысленный, как всё вокруг, но что ж поделаешь? С Йозефом можно обсудить лишь его собственную жизнь, потому что больше с ним ничего не происходит, а по его жизни мы уже прошлись вдоль, поперёк и по диагонали. Пауль не дурак, конечно понял, что вопрос задан для проформы, а потому повёл разговор совсем в ином направлении. — Как успехи нашей юной фройляйн, фрау Фауст? Педагогическая система даёт плоды? Я вздохнула. Инициатором разработки специальной педагогической системы для воспитания наших детей выступил, разумеется, Самаэль. Я пришла в ужас, когда услышала, в чем заключается смысл идеи, но муж утверждал, что именно такой формат воспитания лучше всего подойдёт для полудемонов. Я спросила, уверен ли он. Он улыбнулся, развёл руками и ответил: «Посмотрим». — Наши дети не эксперимент и не подопытные кролики. Ты лучше меня знаешь, что принуждение — худший способ воспитания на свете, и предлагаешь испробовать что-то подобное на наших детях. Самаэль… Потом даже ты не сможешь вернуть всё назад. Демон лишь заговорщески улыбнулся. Он почти всегда смеялся над моими тревогами, и это, как ни странно, успокаивало. Создавало ощущение, что у него-то всё под контролем, это только я себя накрутила. — О, мой метод не будет иметь ничего общего с принуждением, — заверил он самым уверенным и внушающим доверие тоном. С тех пор мы пытаемся сделать из наших детей совершенство. Да, звучит ужасно, в голове моментально всплывает целая цепочка возражений разной степени справедливости, но на самом деле слово «сделать» здесь просто не слишком подходит. Мы пытаемся вызвать у наших детей желание быть совершенством, пытаемся подсказать им соответствующий путь и помочь пройти по этому пути, но ни в коем случае не против их воли. Это сложно, и мне представляется чем-то практически нереальным, но игра, надо думать, стоит свеч. Это страшно, но из страха всю жизнь ведь не проживёшь. Самаэль тоже опасается, как бы такой ценный материал, как детская психика, не переломать, но в этом случае всегда и очень кстати могу случиться я, чтобы подметить перегибы. Что касается моих перегибов, то на них указывает Самаэль. Всё-таки взаимодействие двух наших, таких непохожих мировосприятий — очень полезная и интересная штука. — Даёт ли плоды?.. Частично, я бы сказала, — мой взгляд обратился к фигуре дочери и её величественного спутника, — решаем вот, как поступить с завистливой одноклассницей. Геббельс нахмурился. Вероятно, вспомнил своё собственное наполненное ненавистью и издёвками детство. Деформация правой ноги; внешность, не соответствующая идеалам немецких трагедий; общая слабость и хилость делали Пауля объектом насмешек в куда более серьёзных и крупных масштабах, чем это получилось у Офелии. Обыденность всегда ненавидит инаковость, но и инаковость бывает, как со знаком «+», так и со знаком «-». Геббельс уверен, что издевательства над ним обусловлены только его гениальностью, и никогда не признается в том, что непременно знает, хоть и отчасти бессознательно — своей гениальностью он обязан во многом этим самым издевательствам. В итоге получилось совершенство. Совершенный пропагандист, манипулятор. Совершеннейшее чудовище. Заставляет задуматься о самом определении и содержании понятия «совершенство». — Ничтожные насекомые, презренные тараканы, — внезапно прошипел Пауль, стиснув зубы и глядя в никуда глазами, наполненными леденящим душу холодом, — почему бы не раздавить их так, как это умеет герр Фауст? Эти слова очень насмешили меня, я расхохоталась. В мертвецкой тишине Лимба этот естественный и доброжелательный звук, который в Верхнем мире совсем никого бы не насторожил, прозвучал зловеще. Словно набат, призывающий к войне, или гонг, возвещающий в трудовой лагере о начале нового безрадостного дня. Я сама ужаснулась своему смеху. — Хочу напомнить вам, герр Геббельс, что говорим мы с вами о детях. Всего-навсего о дурно воспитанной шестиклашке, докучающей моей дочери. Давайте не будем раздувать из мухи истребитель. Пауль улыбнулся одними губами, и это получилось у него опустошающе. Так же опустошающе, как и почти всё, связанное с неупокоенными душами. — Маленькие проблемы имеют свойство превращаться в крупные, — произнёс бывший министр пропаганды, не глядя на меня, — фройляйн Офелия должна разобраться с этой неприятностью, пока она маленькая. Пока она фройляйн Офелии по плечу и по возрасту. Пауль раздражающе медленно повернул ко мне свою непропорциональную голову. — Дети ранимы. Не дайте этой ситуации стать личным демоном вашего полудемона. Я кивнула. — В ваших словах есть правда, герр Геббельс. Будьте уверены, что я не пущу всё на самотек. Взгляд Пауля заставлял меня дрожать от холода; мурашки, словно бегали по внутренней, а не по внешней части моей кожи. Когда бывший министр пропаганды снова отвернулся, мне почудилось, будто стало легче дышать. — Ларчик просто открывается, — заявил Геббельс, — и проблема имеет предельно простое решение. — Ваше решение нам не подходит, — пожалуй, эти слова вырвались у меня резче, чем должны бы. — Вы ведь понимаете, что мой метод ликвидировал бы неприятность быстро и легко. И без травмирующих последствий. Я усмехнулась и упёрла руки в бока. — А это наше кредо, — заявила я дерзко и вызывающе, — кредо тех самых русских, которых ваша раса так желала истребить. Возможно, это ваше желание даже оправдано, ибо таким образом вы избавили бы мир от изрядной доли абсурда. И, кстати, именно это ведь удел философов, не так ли? Искать определение тем понятиям, которые всем давно известны. Вот и мы при наличии самого очевидного решения всегда ищем что-то другое. Пауль снова улыбнулся, в этот раз вышло теплее и как-то даже живее. — Люблю с вами общаться, фрау Сандра. Вы, порой, умеете сказать много всего, не сообщив при этом ничего определённого. Я истосковался по этому. — Всегда пожалуйста. У мужа научилась. В этот момент, словно из-под земли, выросла жутко извазюканная Офелия и схватила меня за руку, тут же запачкав рукав рубашки до самого локтя. — Я поняла, что нужно делать, — заверила она меня с такой лучезарной, озорной и шаловливой ухмылкой на лице, что сразу становилось понятно: вряд ли ребёнок пришёл к тому выводу, который мне бы хотелось услышать.***
— Против кого мы сегодня? — спросила Офелия голосом, полным энтузиазма, — дядя Адик явно не в настроении да и дядю Гошу (1) с дядей Костиком (2) не видно… Может, сиу (3)? Что поделывает великий Ийотанке (4)? Наполеон снисходительно улыбнулся. Его маленькая протеже становилась всё искуснее с каждой новой встречей и, видимо, поставила себе целью одолеть в Лимбе всех, кто имел хоть малейшее отношение к военному делу. Весьма амбициозная для ребенка задача, но поражения, которые Офелии в результате приходилось терпеть, не только бесили, но и раззадоривали её азарт. Это грело душу Наполеона, вселяло в него искры жизни. В возможности передавать дальше свой опыт, воспитывать талантливого и заинтересованного посланца будущего почивший император видел теперь свой смысл, продолжение своей жизни, самого себя. И он отказывался делегировать это право кому-нибудь хоть отчасти, ревностно оберегая свою ученицу от посягательств Георгия Жукова и Константина Рокоссовского. Да и вообще любого, кто попытался бы внести коррективы в воспитательный процесс. Офелия была не против, что не могло не радовать. В иные моменты Наполеон преисполнялся гордости — именно он сорвал куш, победил и получил награду. Из всего разномастного населения Лимба лишь у него вышло ближе всех сойтись с единственным лучом света и жизни, с дочерью местного божества. Неплохое достижение для бесплотной души и тени. Честолюбие бывшего императора пело дифирамбы своему обладателю. — Это хитрый ход, мадемуазель, но к несчастью, моя память не настолько изменила мне, чтоб я мог забыть свои же слова, сказанные вам неделю назад. Верю, что и вы можете прямо сейчас повторить мне всё с точностью до запятой. Наполеон иронически усмехнулся, Офелия недовольно насупилась. — Вот и слушай после этого маму, говорящую, что вы тут новый опыт не получаете. Да помню я, помню! Я ещё не готова к битве с Сидящим Быком. Ладно! — девчонка всплеснула руками, изобразив недовольство, — зануда ты, Боня. Наполеон вопросительно вскинул брови. — Считаете, я несправедлив? Может быть, желаете проверить мою правоту? — А может быть, и желаю, — заявила Офелия с вызовом, — что на это скажешь? Наполеон встал в демонстративную позу мыслителя и, подперев кулаком подбородок, задумался. — Не хотите ли пари? Я бы поставил мой императорский венец на ваше поражение Сидящему Быку, если бы только этот знак отличия ещё что-нибудь значил, — сказал Наполеон с улыбкой, явно стремясь подколоть ученицу. — Предатель! — Офелия шутливо стукнула своего сенсея кулачком по предплечью, — так-то ты в меня веришь. — Правда есть правда, мадемуазель, и моя вера с моими чувствами к вам здесь совершенно не при чём. Офелия в ответ на это слегка покраснела, но тут же вновь переключила внимание на тему разговора. — На что спорить будем? Наполеону не пришлось тратить много времени на изобретение своего желания, оно давно было готово, обдумано и взлелеяно. Бывший полководец, развенчанный император, давно почивший человек, ставший лишь бледной тенью былой славы, страстно хотел вновь жить. Это желание не покидало его ни на мгновение и становилось тем сильнее, чем больше времени он проводил с Офелией. Всё, окружавшее его, было ложью и фикцией, и он страшно устал играть в эти игры. Голод, мучавший его, заглушался, но никогда не покидал его. Он даже не мог забыться и впасть в статик, как несчастный Адольф, потому что всякий раз, как он пробовал, приходила эта девчонка — этот сгусток энергии и движения, и она бередила его болото и его раны. Увы, но желанию Бонапарта не было суждено сбыться! Сколько бы раз не проиграла дочь местного бога, но даже её отец совсем ничего не может поделать со смертью. О, горькая участь! Но, возможно, есть надежда хоть на заменитель и суррогат своей мечты? — Если вы потерпите поражение, мадемуазель, то платой будет моё посещение Верхнего мира. Вы возьмёте меня с собой и проведете в Ассию. Офелия, всего секунду назад настроенная игриво и шаловливо, внезапно сникла и погрустнела. Забава, обещавшая столько радости, обрела отчётливо трагичные нотки. О, как бы Офелия и сама хотела исполнить просьба своего друга! Если бы это было возможно, она бы уже давно и по собственной инициативе назначила бы Наполеону свидание в Верхнем мире, но… Слишком уж много было этих «но». — Боня, послушай, — Офелия замялась, — Я бы с радостью и без всякого спора, уж поверь, но я боюсь, это нереально. Ты же понимаешь. Бонапарт попытался сохранить весёлый настрой. — Я понимаю, но обещайте, во всяком случае, поговорить с вашим отцом об этом. Если потерпите поражение. — Да, конечно! Да, обязательно! И без всякого даже спора… — Нет, — Наполеон категорично выставил вперёд руку, — только, если потерпите поражение. Он никогда ничего не просил у своей маленькой ученицы и начинать не планировал, блюдя этим, сам не зная, заповедь Булгакова, вложенную в уста Воланда: «Никогда ничего не просите у тех, кто сильнее вас». Офелия кивнула, признавая за бывшим императором право на чувство собственного достоинства. — А теперь, чего вы хотите в том маловероятном случае, если всё-таки сумеете победить? Поистине настроение Офелии обладало способностью трансформироваться за долю секунды. Грусть и смущение исчезло так же внезапно, как появилось, уступив место комичному коварству. — Ты поцелуешь меня, — нагло произнесла девчонка.***
— Нас разбили! — заявила Офелия ликующим голосом, взбираясь на обрыв, где сидел и наблюдал за сражением Наполеон. Одетая в мундир французского полководца, покрытая грязью девчонка совсем не казалась расстроенной, хотя обычно гордость никогда не позволяла ей спокойно воспринять проигрыш. Теперь же она выглядела счастливой и взбудораженной, несмотря на пыль столбом; несмотря на свои отступающие армии и победный рокот иккискотов (5). — Я вижу, — уныло констатировал Бонапарт, хотя в груди его поднималась волна радости, — но разбили не нас, а вас. Впрочем, вы держались хорошо для вашего возраста и подготовки. Нынешний бой станет вам уроком. Надеюсь, отныне вы будете больше доверять моему военному опыту и… Бонапарт не успел договорить и только охнул, когда его резко и вероломно обнял со спины этот, порой, совершенно невыносимый (и, между прочим, грязный) ребёнок. — Я никогда в тебе не сомневалась, а Ийотаке было скучно. Кроме того, это ведь полезно — устраивать периодически такие испытание, правда же? Некоторым вещам сопротивляться невозможно. Например, взгляду Сидящего Быка на другом конце поля битвы, полному удовлетворённого самомнения. Или объятьям симпатичной и такой живой отроковицы. — Ваша стратегия имела несколько ошибок. Не хотите ли узнать, каких именно? — Валяй. А после этого я расскажу тебе, что решила по поводу одной проблемки… Вот мама-то обрадуется! Офелия плюхнулась на землю рядом со своим другом и усмехнулась, отерев с лица сажу. В последней фразе явно чувствовалась колкая насмешка.***
Вернувшись из Лимба, я тут же отправила Офелию в ванную и пошла посмотреть, как там Рик, оставленный на попечение Белиала. Занимать время дворецкого аж на три часа — непозволительная роскошь да и час ужина уже почти настал, надо поторопиться. Вообще-то Рик у меня, в отличие от Офелии, — спокойный малыш и не производит много шума, но именно теперь я отчётливо расслышала из детской раскаты смеха. Неужели Белиал изменил своим привычкам и, вместо того, чтобы найти ребёнку постороннее занятие, а самому заниматься своими делами, он начал сам играть с Риком? Ой, вряд ли. Так и есть. Войдя в детскую, я облакотилась о косяк двери и улыбнулась, сложив руки на груди, потому что стала свидетелем умилительной картины: Рик смеялся и хлопал в ладоши, наблюдая за игрой маленького кукольного театра. Драпировка, сцена и кулисы — всё поддерживалось живым и незаметным телом. Петрушка в шапке со звенящими бубенцами насмехался и поддевал святошу в чёрной хламиде и с крючковам носом. Ни дать, ни взять ректор Сорбонны где-нибудь в XV веке! Святоша забавно вертелся, безуспешно отбивался от назойливого шута и вскрикивал тонюсеньким и мерзостным голосочком, что очень веселило Рика. Игра продолжалась ещё минут пять после моего появления, но затем драпировка пошла ходуном, кулисы как-то жалобно развалились, и на свет Божий выполз Самаэль с тряпичной куклой на каждой руке, которые он тут же отдал на растерзание сыну, моментально затеявшему с ними свой авторский движ. — Привет, — сказала я, обняла Самаэля за руку и положила голову ему на плечо, — что-нибудь случилось? Он ухмыльнулся и потрепал меня по холке, явно прибывая в хорошем расположении духа. Это просто великолепно! — Разве должно что-нибудь случиться, чтобы мне захотелось появиться дома?