Две природы

Потихоньку, словно в замедленной съёмке, я повернула на бок сначала голову, а затем и всё остальное тело, стараясь улечься как-нибудь так, чтоб не слишком болели покрытые синяками и ссадинами рёбра. Самаэль, лежащий рядом на спине, глядел в потолок расслабленным, покрытым мечтательной дымкой взглядом и флегматично жевал вафлю, по-пижонски зажав её между указательным и большим пальцами левой руки. Его правая рука покоилась на одеяле в районе живота, и именно её я осторожно накрыла своей ладонью, деликатно придвигаясь поближе к своему демону. Немилосердно оцарапанный бок был явно против того, чтобы им терлись о простыни да и вообще соприкасались с любыми поверхностями, но полученное в результате положение в постели того стоило: мне удалось упереться щекой в острое плечо Самаэля и даже задуматься, глядя на наши с ним переплетённые пальцы. Последняя мысль вызвала улыбку, и оставалось только догадываться, как Самаэль это заметил. Неужели кожей плеча почувствовал движение лицевых мышц? — Чему ухмыляешься? — поинтересовался демон милым дружелюбным тоном так, словно не он минут пятнадцать назад выкручивал мне локтевые суставы; будто не его пальцы оставили на моей шее красные, долго не исчезающие следы. — Погляди на наши руки. Обычно бывает наоборот. Последовало недолгое молчание, в течение которого Самаэль, видимо, пытался понять, что я имею в виду, и почему-то эта ситуация доставила мне лёгкое удовольствие. Так-то, не всегда мне гадать о твоих мыслях, теперь ты попробуй проявить проницательность. Он так ничего и не сказал, поэтому я пояснила: — Твои чёрные коршунские ногти. Они выглядят так странно на фоне моих коротких, сбитых. Обычно ведь женщины носят длинные ногти, а у нас с тобой наоборот. — Какое глубокое замечание, — язвительно произнёс Самаэль и добавил голосом, который казался слишком громким для нашей погружённой в тишину спальни: — У нас всё не как у людей. — Да уж, — пробормотала я, отстраняясь от него и стараясь скрыть при этом внезапно нахлынувшую досаду, — и во что ты только превратил меня. Ах, чёрт… На бедре, в том самом месте, куда Самаэль в порыве страсти загнал один из своих прекрасных ногтей, у меня по случайности содралась корочка, и теперь на пододеяльнике расплывались два небольших красных пятна. Ладно уж, всё равно после всех наших игрищ пришлось бы стирать весь комплект постельного белья. — Как будто я мог бы сделать хоть что-нибудь без твоего полного согласия, несмотря на то, что оно, — это твоё согласие, — такое всё из себя бессознательное и невыраженное, — ответил Самаэль, протягивая мне надкушенную вафлю, словно в качестве утешения за все наставленные микротравмы. Я не сразу обратила внимание на угощение, поскольку была слишком занята осматриванием своей худосочной тушки на предмет серьёзных повреждений. Не обнаружив таковых, я всё-таки выхватила вафлю и склонилась над Самаэлем с нарочито кокетливым видом. — Скажите «а-а», — предложила я голосом порно-медсестры. Демон, который, видимо, ожидал, что я стану нежно кормить его с рук, приоткрыл рот, что было не слишком предусмотрительно с его стороны, поскольку я тут же и без всякой нежности попыталась затолкать ему угощение чуть ли не в глотку. — Задушить меня вафлей — какая находчивая, хоть и абсолютно неэффективная месть, — заметил демон, откашлявшись и повалив меня на кровать, словно большой и хищный кот, вознамеревшийся перегрызть обидчице горло. Стоя надо мной на четвереньках и уперев руки по обеим сторонам от моей головы, он смотрел с каким-то нездоровым озорством, как на бьющуюся мышь, которой не избежать предобеденных игр. Сравнение с котом показалось мне ещё уместнее из-за длинного чёрного хвоста, продолжавшего его позвоночник. Поймав пушистый кончик, я засмеялась и сунула его под нос Самаэлю, намекая на забавы, в которые обычные домашние кошки играют со своими хвостами. Вид Самаэля с шерстью над верхней губой дал новый повод для смеха. — Как ты похож на Сталина или нет, на… Будённого с этаким-то богатством. Ну давай, скажи «р-р-р». Или лучше «ура Советскому Союзу»? — Р-р-репрессирую, — пригрозил Самаэль снисходительно-шутливым тоном. Я снова засмеялась открыто и счастливо. Это такая радость, — когда он в хорошем расположении духа и рядом. Я скучала и ждала чего-нибудь настоящего, а он пришёл и дал мне это чудо, и именно в том формате, в каком я смогла его воспринять лучше всего, ведь настоящие чудеса всегда жестоки, именно потому что настоящие. Всё насквозь доброе и милое всегда отдаёт какой-то фальшью и таит в себе второе дно. Любая конфетка лжива, потому что прячет лезвие, и сам Самаэль является лучшим доказательством этих слов. Его конфетный вид и демоническая натура, его множество масок и истинное лицо. Я обняла его за шею и потянула к себе, он положил голову мне на грудь и ухмыльнулся, когда я охнула под тяжестью его тела. Где-то в районе моего живота размеренно бился его главный мускульный мешочек. Я рассеянно гладила Самаэля по голове, чувствовала кожей предплечья его глубокое дыхание и думала о том, что сейчас он предо мной, как ещё один ребёнок или животное. Будто это он носит в себе какую-то незнакомую мне, потайную боль, а сейчас это всё утихло и отпустило. Хотелось думать и тешить своё самолюбие надеждой, что это я — причина его теперешнего покоя. Какое глупое тщеславие, я попыталась отогнать эту мысль. Самое главное, что сейчас ему, кажется, хорошо. — Я тебя люблю, — тихо сказала я и для верности поцеловала его в макушку. Несколько секунд он ничего не отвечал и даже не подал вида, что что-то слышал, пребывая на какой-то своей волне. — Знаю, — всё-таки произнёс Самаэль, и его слова разбили в моей душе некий сосуд с радостью, от чего всё сознание затопило наземным блаженством. Он ведь согласился с этим и признал это. Как демон, Самаэль трепетно относился, как к словам, так и к их содержанию. Семантика речи имела для него колоссальное значение, ведь он — манипулятор и игрок. Слово — оружие Самаэля, его клинок в куда большей степени, чем меч, поэтому «знаю» от Самаэля в нашем с ним случае равняется миллионам «я тебя люблю» от любых людей. Он бы мог сейчас сказать, что я заблуждаюсь и на самом деле всего лишь услаждаю за его счёт свои эго и меланхолию (ведь известно же, что мой истероидный тип характера требует иногда зайтись в каком-нибудь возвышенном припадке); мог бы назвать мои чувства зависимостью и стокгольмским синдромом; мог бы, в конце концов, просто и лаконично заявить в ответ: «Нет, не любишь», и в этом случае даже опасно спрашивать почему. Но он сказал «знаю». Признал правоту и высоту моих притязаний, хотя я сегодня не сделала ничего особенного и даже, можно считать, облажалась. В приступе нежности я нашла его губы и затянула в свой омут. — Получилось как-то глупо, у тебя нет такого ощущения? — спросила я, стыдливо накидывая халатик. Самаэль такой ерундой, как необходимость прикрыть наготу, не заморачивался и рассекал по комнате в «костюме Адама». Он уже успел связаться с Белиалом и выяснить, что предусмотрительный дворецкий отправил наших детей (в смысле, наших с Самаэлем, конечно) по кроватям, заявив им, что у папы с мамой слишком затянулись переговоры. Офелия, разумеется, пыталась узнать, что там за переговоры такие, но Белиалу удалось усмирить её любопытство с помощью фразы «обсуждение новых кадров для преподавательского состава Академии». Услышав эти слова, я прыснула со смеху. Да уж, мы много чего обсуждали этим вечером. — Что же именно по-твоему глупо среди всего, что мы успели натворить? — спросил Самаэль, останавливаясь возле окна и распахивая створку, чтобы впустить немного свежего ночного воздуха. Я поплотнее закуталась в халат. — Ты бы оделся, ведь холодно, простынешь. На это он ничего не сказал. Да, конечно, всемогущего демона ведь не может подкосить банальная простуда. Словно только для того, чтобы подразниться, Самаэль щелкнул пальцами, материализуя себе пафосную трубку а-ля Шерлок Холмс, и принялся набивать её табаком. Я закатила глаза. Ну да, сыновья сатаны ведь не болеют раком лёгких. Вооружившись большим махровым халатом, я встала и коварно напала на мужа, укутывая его в мягкую ткань. Каким бы вторым сыном сатаны он ни был, но смотреть на его голый торс, продуваемый всеми ветрами, было просто невозможно. На мой поступок он так никак и не отреагировал, продолжая запускать через окно дымовые кораблики. — Так что глупо? — повторил Самаэль свой вопрос, убедившись, что я не собираюсь отпускать его и отходить. — Мы плохие родители. Увлеклись тут… «переговорами», а их там надо было спать уложить. — О, не кидайся в меня такими обвинениями, я — превосходный отец, — заявил демон, улыбнувшись так широко, что во тьме отчётливо блеснули его зубы, — а вот ты… Весьма сносная мать. Я имею в виду, что могу себе представить, насколько трудно тебе справляться с одним полудемоном, не говоря уже о том, что их двое. Эти слова немного угомонили мою совесть. Что-то Самаэль сегодня на редкость добрый. В любом случае обращать на это его внимание я, разумеется, не стану. — Почему ты выбрал меня? Не успел отзвучать последний слог вопроса, как он резко обернулся ко мне и посмотрел как-то странно: чуточку удивленно, а ещё с примесью чего-то такого, что захотелось залезть на шкаф и накрыться пылью. Думаю, я бы именно так и поступила, если бы не многолетняя привычка сопротивляться таким взглядам. — Отчего ты спрашиваешь об этом только теперь? Прежде тебя не интересовало. И это твоё прежнее поведение кажется мне куда более разумным, чем нынешнее праздное любопытство. — Но ты ведь мог выбрать женщину более красивую и умную, сильную и умелую. Или даже демоницу, с которой не было бы у тебя таких проблем. Разумеется, уже поздно пить боржоми! — быстро добавила я, опасаясь как бы Самаэль в своей манере не воспринял мои слова, как руководство к действию или индульгенцию, — Но тогда, давно ты мог бы остановить свой выбор на более подходящей кандидатуре. Да и демоница… Я осеклась, потому что чуть было не сказала «да и демоница никогда не постареет», а этого лучше бы не упоминать. Конечно, Самаэль не мог не принять этого во внимание, но для чего бы лишний раз концентрироваться на таких неприятных фактах. Вообще-то я понимала, что настаивать на ответах опасно. Можно вызвать на себя раздражение или услышать что-нибудь такое, от чего потом остаток дней станешь корить свою невоздерженность и неуемное любопытство. Но почему-то сегодня меня, словно зуд взял, — так страшно захотелось узнать причины. Ведь не может же это всё быть просто так! — Зачем тебе знать? — спросил Самаэль с едва ощутимой насмешкой в голосе и снова повернулся к окну, что моментально сбавило в комнате напряжение, — Почему бы тебе просто не принять это и не быть каждый день счастливою, сознавая такую высокую честь? Зачем докапываться до неведомых глубин, которых ещё, может быть, и нет? Я отпустила Самаэля и, подвинув его немного, встала рядом с ним, облакотившись о подоконник. — Вот ты мне и скажи: есть они или нет. А насчёт «зачем докапываться» ты и сам знаешь. — Вечная страсть к познанию, — в этой фразе не было ни малейшего намёка на вопросительную интонацию, но я всё-таки подтвердила: — Именно так. Самаэль вытряхнул трубку прямо в растущий под окном куст пионов и улегся обратно в постель. — Придётся тебе ещё немного помучиться предположениями, — радостно заявил демон, разведя в сторону руки и изобразив на лице самое невинное выражение. Я повернулась к нему. — Ещё немного? То есть, однажды ты мне скажешь? Как и ожидалось, он ничего не ответил, а только повернулся на бок и принялся устраиваться поудобнее. — Ты ложишься? Если хочешь со мной поспать, советую поторопиться, ибо мой сон короток. Я усмехнулась: ладно, что уж. А затем с разбегу нырнула под одеяло. В теории весь план Офелии выглядел слаженным, тщательно продуманным и проработанным. Любимые книги Офелии по управлению массами утверждали, что всё получится; отец дал идее зелёный свет (чего он бы никогда не сделал, если бы Офелию ожидал серьёзный провал и, как следствие, серьёзное унижение), но сомнения, неуверенность и даже страх всё же терзали юную демоницу-полукровку, вопреки всем разумным доводам. Она, разумеется, и прежде манипулировала людьми, причём это у неё получалось как-то само собой, на уровне инстинкта, однако, ни разу ещё её действия не охватывали таких масштабов, и это пугало. Офелия ненавидела свой собственный страх — эту мерзкую, колченогую, недостойную её недоэмоцию, но всё-таки шла в школу на ватных подгинающихся ногах, с трудом удерживая на лице спокойное беспристрастие. Сейчас ей, будто маленькой, очень хотелось бы, чтобы рядом оказался отец или, на худой конец, мама. Чтобы кто-нибудь нет, не избавил её от этого первого испытания, но поддержал и вселил уверенность, что ошибка и провал не станут катастрофой, не поставят на ней крест. Провожая её сегодня утром в школу, отец выглядел очень весёлым. Сам факт того, что он оказался дома и вёл себя так по-домашнему, словно это было для него самым обыденным делом, удивлял и немного настораживал. Отец спустился к завтраку; шлепнул маму по заднице, пока та жарила яичницу и распространяющие по кухне дивный аромат ломтики бекона; задорно подмигнул ей, своей Офелии, и ласково потрепал её по загривку. — Сегодня знаменательный день, а, бесенок? — сказал папа, поднимая на руки Рика, самым лучезарным тоном и без малейшего намёка на насмешку. Офелия обожала, когда он бывал в таком настроении, но сегодня тревога не позволяла ей в полной мере насладиться этим. — Знаменательный? Почему бы это? Скрывать беспокойство от отца так же бесполезно, как вообще скрывать что-либо от него, но Офелия всё равно радостно улыбнулась и села за стол, ожидая, пока ей будет подан завтрак. Отвлекшись на Рика, отец ответил на вопрос не сразу, но, когда это всё-таки произошло, его слова вызвали немалое удивление. — Помню, как я сам готовился к своему первому выступлению перед большой толпой. До этого приходилось всё по мелочи вступать в сношения с отдельными лицами, а вот тут, во время агитационной кампании НСДАП (1) предстояло обратиться к целому народу. Думаешь, я не нервничал перед выступлением? О-о, меня колотило, как в лихорадке, колени дрожали, язык заплетался. Было очень страшно. Мама поставила на стол тарелки с яичницей и беконом, налила всем кофе (кроме Рика, которому по малолетству было нельзя), но Офелия не обратила на это никакого внимания. Ей всё никак не удавалось представить своего папу в настолько перепуганном состоянии. — Правда? Но ни в одной книге по истории о тебе не говорится. Ты всё стер, что ли? Отец вооружился вилкой и кивнул на тарелку с завтраком. — Ешь, не отвлекайся. А в книгах обо мне не написали оттого, что я говорил устами нашего хорошего друга дядюшки Пауля. Обучал его, знаешь ли, пока он сам не просек фишку к тридцать девятому году, да и потом тоже страховал иногда… Редко. Впрочем, это как раз совершенно неважно, а важно то, что мне по первости было ужас как страшно. — Фа лафно, — не поверила Офелия, пережевывая кусок бекона. — В самом деле, — настаивал отец, — когда я тебе врал? — И как ты с этим боролся? — Офелия подперла кулачком щеку, готовясь выслушать длинный рассказ, но эти меры были лишними. — Никак, — пожал плечами отец, — просто пошёл и сделал, стараясь поменьше концентрироваться на страхе. А у меня ведь не было такого прекрасного папочки, который в случае полнейшего ахтунга мог бы сыграть роль deus machina(2). Офелия весело рассмеялась, вскочив со стула, подлетела к отцу и звонко чмокнула его в щеку. Тот слегка скривился, всем видом демонстрируя, что ему все эти телячьи нежности решительно неинтересны, и добавил: — Но ты на это, дорогуша, расчёт не делай, а, если делаешь, много не ставь. — Конечно, конечно, — заверила Офелия, которой всё-таки очень хотелось превзойти все ожидания своего прекрасного папочки. Однако, чем ближе становилась школа, тем быстрее улетучивался душевный подъём. В сумке сегодня, помимо обычных тетрадей-учебников, лежала стопка прокламаций, оригинал манифеста с программой партии, черновик заготовленной речи и эскизы эмблемы. Воображение Офелии услужливо подсовывало своей хозяйке ассоциации с Сергеем Нечаевым и Петрушей Верховенским (3), а так же рисовало заманчивые картины будущего школьного лидерства. Всё это было бы очень сладко, если бы не осознание трудностей, с которыми неизбежно предстоит столкнуться. Отец дал надежду на избавление от унижения, но ясно дал понять, что добиваться власти он никому помогать не станет. А власти хотелось. Как и уважения. Офелия облизнула пересохшие губы и поднялась по ступенькам в здание своей alma mater(4). Черта с два она проиграет кучке идиотов.