***
— Я не стану обвинять Самаэля во лжи, как это делает он в отношении меня, а также не стану напоминать тебе о его манипуляторском гении, ибо ты сталкиваешься с ним не меньше моего. Я всего лишь расскажу тебе правду, а ты спросишь себя и честно поразмышляешь над тем, отчего моя правда заслуживает меньше доверия, чем правда моего брата. Согласна? Офелия нахмурилась, но только слегка, не желая открыто и в лоб демонстрировать недружелюбие, но стремясь при этом дать понять: согласие на разговор ни в коем случае не умаляет оппозиционных настроений. Она верит своему отцу и будет стоять за его позицию насмерть, а готовность выслушать оппонента — всего лишь дань плюрализму и праздный интерес. Ну и способ доказать своё бесстрашие, конечно. — Я вас слушаю, — произнесла полудемоница таким бесцветным голосом, на какой она только была способна. Люцифер, до этого в упор смотревший на племянницу каждый раз, когда обращался к ней (как это диктуют приличия), на сей раз отвёл взгляд и устремил его в пространство впереди себя, за что Офелия была ему благодарна — выносить перекрёстный зрительный огонь с первым сыном сатаны оказалось совсем не просто. — Я всего лишь хотел создать мир, полный тихого света, — сказал Люцифер, и Офелию пронзило крупной дрожью. В этих словах не скользило ни капли осуждения или унизительной жалости, а только спокойная и глубокая печаль. — Я желал и до сих пор желаю преподнести миру великий дар, но мир этого дара не понимает и даже отказывается слушать, когда я пытаюсь растолковать. Офелии очень хотелось вставить слово в произносимый монолог. Любое, какое в голову взбредет. Задать наводящий вопрос или даже уже начать возражать (благо возражений в мозгу накопилось вагон и огромная тележка), но это оказалось просто невозможно. Буквально, перебить Люцифера казалось почти кощунством, во всём его виде будто бы сквозило что-то священное. Офелия допускала, что это может быть, какая-нибудь жутко зловредная магия, призванная поработить её разум, но, несмотря на все предостережения, полудемоница всё-таки молчала. Несколько мгновений вместе с ней молчал и Люцифер. — Ты, разумеется, уже слышала от Самаэля историю нашего появления в Ассии. Долгие тысячелетия я и мои собратья демоны существовали бестелесно, в виде идей. Это было нашей общей природой, но Самаэль... Самаэль отличался. Его суть — природа времени и пространства, а время существует только в Ассии, и это сыграло ему на руку, он всегда мог легко и беспрепятственно проникать в мир людей, бестелесность мешала ему куда меньше, чем прочим демонам. Это помогло Самаэлю оказать великое влияние на человеческую культуру; он стал для людей архетипом и богом, основой для создания множества самых разных персонажей; он полюбил людей и их мир, и законы, по которым всё это существует и функционирует. Но время шло. С развитием людей развивались и демоны, у нас появились собственные тела, Самаэль перестал быть монолитом для Ассии. Офелия слушала с нетерпением, не сводя взгляда с отстранённого лица Люцифера, скрытого маской. Всё это она действительно уже слышала от родителей, но перебить величественного собеседника всё ещё не могла, хотя и пыталась следить за выражением его глаз. «Дурацкая маска, — пронеслось между делом в голове полудемоницы, — она скрывает от меня девяносто процентов информации». Внезапно взгляд Люцифера переменился, в нём появилось волнение. — Я помню свои первые шаги в Ассии. Мир людей оказался... Несравним с нематериальным миром Геенны. Эта гамма чувств и эмоций, я и вообразить себе не мог, что можно испытывать до такой степени ярко и в один и тот же момент такую палитру, головокружительное многообразие! Однако вместе с этой пьянящей реальностью я узрел и другую сторону Ассии, и она ужаснула меня. Люцифер бросил на племянницу мимолетный, но обжигающий взгляд. — Страдание. Геенна — мутный мир, в ней ничто не имеет чёткости, но Ассия страшнее Геенны именно тем, что даёт ощутить в полной мере и наслаждение, и страдание. Я не буду рассказывать о муках человеческой жизни, они тебе известны не хуже моего, и может быть ты тоже задавала себе вопрос о смысле существования боли. Офелия задавала. Не только себе, но и отцу с матерью, и книгам. Мама сказала, что боль — реакция на неблагоприятное влияние окружающей среды, которая побуждает обнаружить причину проблемы и, если надо, устранить её. Главная неприятность заключается в том, что не всякую причину боли нужно устранять. Иногда правильнее остаться со своей болью, чем избавляться от неё, и нужны большая мудрость и опыт, чтобы понять, в каком случае стоит освобождаться от боли, а в каком — нет. Офелия долго размышляла над этим ответом. Ответ отца был более туманным и менее понятным, как это обычно и случается с ним. «Боль, — сказал он, — это одна из красок мира и двигатель развития, а, впрочем, для каждого существа боль представляет из себя что-то своё индивидуальное, и это прекрасно. Тебе ещё предстоит определиться с тем, чем именно для тебя является боль». Что ж, кажется, Офелии суждено узнать боль Люцифера раньше, чем свою. — Я видел: люди страдают и, чаще всего, совершенно бессмысленно. Люди мучаются, истекают криками и кровью, и это не может быть оплачено и искуплено никаким удовольствием, никаким наслаждением. Ни один рай не оправдает этого ада. Я тоже испытывал муки, но мне куда как просто было избавиться от них и вместе с ними от тела. Только люди оказались в ловушке, им некуда бежать. Я мог бы их покинуть, махнуть рукой на чужую беду, но я не захотел, ибо, кто ещё может помочь, если не я, одно из самых могущественных существ в мироздании? Я вспомнил о мутности Геенны и решил — необходимо объединить два мира. Они оба имеют свои положительные и отрицательные качества, они могут дополнять друг друга. Люди и демоны видят мироздание с разных сторон; люди и демоны сильны, но сильны в разном. Мы можем дополнять друг друга, Ассия и Геенна могут оказаться полезны друг для друга. Геенна заглушит боль, царствующую в Ассии; Ассия окрасит яркостью мутность Геенны. Люцифер оторвал взгляд от неведомой точки в пространстве, на которую до сих пор в упор смотрел, и снова взглянул на племянницу. Теперь в его глазах застыл вопрос. — Разве можно сделать для мироздания что-то большее, чем это? И разве Самаэль не понимает этого и не подтверждает своими действиями мою правоту? Или зачем по-твоему он женился на твоей матери? Офелия вздрогнула, настолько аргумент казался убедительным. Люцифер словно читал её мысли. Да, конечно, у матери были положительные качества, но она, объективно говоря, была не лучшим выбором. Всегда на шаг позади, всегда слабо гармонирующая с отцом. Офелия откровенно не понимала, как они вообще сошлись и как умудрялись жить вместе, и потому предпочитала не задавать себе этот вопрос слишком часто. Живут и славненько. Может, их союз — как сороконожка из буддистской притчи. Ходит на всех своих сорока ногах только до тех пор, пока не думает, как именно у неё это получается. Так считала Офелия до сих пор, но вот Люцифер предложил альтернативную мысль. — Погодите, — замахала головой полудемоница, — но, если ваша цель в самом деле только устранение боли из мира людей, то почему тогда папа против? Люцифер слабо улыбнулся. — Как раз поэтому. Мир и люди — его игрушки. Не станет боли, и наблюдать за этим шапито под названием Ассия станет значительно скучнее. Исчезнет одна из красок. Офелия оторопела и даже уже не прилагала усилий, чтобы это скрыть. Отец не даёт дяде Люциферу убрать боль, потому что иначе ему станет скучно. Войны, страшные болезни, голод и, может, даже сама смерть ещё существуют в мироздании только потому, что отец мешает всё это уничтожить. Отец, который так любит людей. Отец, который в унисон с матерью кричит о необходимости беречь людей и быть добрым и милосердным к ним. О чёрт... Полудемоница согнулась, словно под тяжестью свалившегося бремени; прижала ладонь ко лбу. Люцифер молчал, давая племяннице время переварить данную информацию, свыкнуться с ужасной истиной. — А смерть? — осторожно спросила Офелия, бросая на Люцифера боязливый взгляд. «Как странно. Я теперь боюсь совсем не его, а того, что могу от него услышать», — пронеслось в разуме девочки. Люцифер печально вздохнул. — Да, и смерть тоже. Самаэлю нужна драма, трагедия, конфликт, но разве мы можем его за это винить? Разве ты заинтересуешься книгой, персонажи которой не терпят бедствий? Офелия сцепила зубы. Хотелось закричать, что жизнь не книга, что роли сменились, а так вообще не полагается делать! Это отец — защитник людей, блюститель их интересов, а не она, его дочь, презирающая весь род человеческий. Но нельзя. Она должна отстаивать позицию отца, а не осуждать его в беседе с его врагом. Внезапно в голову пришла спасительная мысль. — Хм, а ведь вы можете и врать, я совсем не обязана вам верить. — Конечно, не обязана, — подтвердил Люцифер, — судить тебе, ведь ты стоишь намного ближе к Самаэлю, чем я. Спокойный тон короля света и его абсолютное неотпирательство выбесили. Раньше Офелию несказанно выводило из себя недостаточно серьёзное к ней отношение. Стоило кому-нибудь сделать акцент на её несовершеннолетии и на всяких связанных с этим ограничениях, как полудемоница тут же кидалась или ругаться, или доказывать обратное, но теперь наступило то казавшееся таким маловероятным мгновение, когда Офелия была совсем не прочь, чтобы к ней отнеслись в соответствии с её возрастом. Чёрт, чёрт, чёрт, она ведь ребёнок, как смеет этот демон просто сидеть здесь и так спокойной выбивать у неё из-под ног все основания и опоры, на которых зиждется её юная жизнь; лишать её самой главной, самой непоколебимой веры — веры в отца. Офелии всего двенадцать, она не должна принимать такие решения, ещё слишком рано! Даже не все взрослые справляются, если поставить под сомнение их главный смысл. Офелия прикрыла глаза, вспоминая каскад добрых улыбок, на которые отец никогда не скупился, если речь заходила о ней. Вспомнились руки, всегда готовые поддержать; колени, которые всегда оказывались троном для принцессы Офелии, с которого она обозревала владения, рано или поздно перейдущие в её полное распоряжение. Неужели, отец ей врал? Всё это время, каждый раз... Может быть, она никакая и не принцесса вовсе, а одна из отцовских игрушек? Может быть, её даже и не любят? — Вы всё врете! — закричала Офелия, в исступлении вскакивая со скамейки, — Вы — враг и злодей! — Тише, тише, милая, — ласково произнёс Люцифер, протягивая к племяннице руки, но Офелия только дальше отшатнулась, не замечая слёз, бегущих по щекам. — Не смейте приближаться ко мне, лжец! Ненавижу тебя, ненавижу! Люцифер ничего не сказал, продолжая смотреть на племянницу с печалью и жалостью, которые только сильнее бесили. — Прости меня, я не должен был, — наконец, сказал он очень тихо и деликатно, — это всё слишком тяжело. — Ничего не тяжело! — Офелия отвернулась и быстро вытерла нос кулаком, — Просто это всё неправда. Первая злость на Люцифера прошла достаточно быстро, и теперь полудемоницу охватил стыд. Это ж надо было так позорно разрыдаться на глазах у первого сына сатаны. — Я уверен, что Самаэль любит тебя. — Что? От удивления Офелия забыла и о слезах, и о позоре. Повернувшись снова к королю света, она даже вернулась на скамейку. — Откуда вам знать? Люцифер пожал плечами. — Это очевидно. Он бережет тебя, ты бесконечно ценна для него. Мне стоило неимоверных усилий добиться разговора с тобой, ибо Самаэль употребил все свои силы, чтобы оградить тебя от всего, что по его мнению может представлять опасность. Офелия просияла, даже не пытаясь это скрыть. — Но я надеюсь, твоё личное счастье не помешает тебе подумать о счастье других живых существ. Живых и мёртвых. — Мёртвых? — Да. Ведь Самаэль ни за что не позволит им снова жить. — А разве это для них возможно? Люцифер загадочно улыбнулся, хотя, скорее всего, это Офелии просто почудилось из-за маски. Оставляя вопрос племянницы без ответа в лучших традициях драмы и явно давая понять, что беседа близится к завершению, король света поднялся со скамейки. Поднялся и пошатнулся. Офелия дергнулась. Из-под маски прямо на белоснежный мундир закапала красная жидкость. — Что... Люцифер взмахнул рукой, перебивая племянницу. — Я должен идти. Прошу, подумай обо всём, что здесь было сказано. Уже не помня ни об опасности, ни о том, что это возможная ловушка, полудемоница вскочила на ноги. — Я могу проводить вас, куда вам надо. Но король света только покачал головой и двинулся прочь нетвёрдой походкой, пошатываясь, как лист на ветру. Через несколько секунд Офелия уже стояла одна рядом со скамейкой под кустом шиповника.***
Рик, полный абсолютного, беспримесного восторга, перебегал от вольера к вольеру и поминутно окликал нас с Самаэлем, периодически тыча сахарной ватой то в морду склонившегося жирафа, то в стекло, за которым сидела панда. Самаэль на входе в зоопарк затарился всяким фастфудом так, будто именно поесть сюда и заглянул, и теперь занимался главным образом тем, что нафаршировывался попкорном и колой и равнодушно осматривал окрестности. Я посмеивалась над весёлым Риком и время от времени воровала у демона попкорн. — Как же я рада, что он наконец-то вылез из-за своей математики. Прийти сюда на прогулку было превосходной идеей. Похоже, Рик счастлив. Может, он заинтересуется чем-то помимо идеального мира чисел. — Угу... — отозвался Самаэль более чем рассеянно. Весь его вид говорил о том, что ему скучно, а это очень жаль. И почему я раньше об этом не подумала? — Знаешь, я отчего-то только теперь припомнила, что ни разу не видела тебя с животными. Всё с людьми да с людьми, на Ассию в отрыве от человечества ты будто вовсе внимания не обращаешь. Он повернулся ко мне, прищурился с надменным лукавством и даже вынул трубочку для колы изо рта. — Хочешь знать, почему? Я с энтузиазмом кивнула, после чего Самаэль вдруг подошёл к клетке с обезьянами (да, к той самой, где грозился меня оставить) и протянул руку. Несчастные мартышки с визгами и криками ломанулись в противоположный конец клетки. — Ва-а-ау, — протянула я, подходя к Самаэлю, — почему они боятся? — Чуют демона. Над животными инстинкты имеют больше власти, чем над людьми, и потому животное не обманешь. Природу в принципе надуть практически невозможно. Я улыбнулась и покосилась на Самаэля. — Звучит, как вызов. Он тоже покосился на меня. — Ты думаешь? — Уверена. Эй, когда это природа становилась для нас с тобой препятствием? Разве ты забыл, что если нам не нравятся какие-то законы Вселенной, то это проблемы Вселенной, а не наши? Уголки губ Самаэля неумолимо поползли вверх, а в глазах заплясали бесенята. Из моей груди вырвался взбудораженный и чуть нервный смешок. Я схватила демона за руку и бросилась к вольеру с ламами. Милые копытные, как и ожидалось, тут же телепортировались в самый дальний угол своего пастбища, но нас было не удержать: благо этот вольер даже застеклён не был, от свободы зверушек защищала оградка — пустяшное препятствие для любого тренированного экзорциста и даже для любого, кто владеет боевыми искусствами. Мы с Самаэлем легко перемахнули через ограждение и двинулись к ламам, я тащила мужа за руку, тот посмеивался и неубедительно отбивался. — Нас арестуют и посадят в обезьянник, — объявил Самаэль таким тоном, словно попасть в обезьянник было мечтой всей его жизни. — Ну и отлично. Ты оттуда легко сбежишь, а я останусь и пополню контингент братьев по роду и разуму. Чем арестанты хуже горилл из зоопарка? Стой здесь. Мы остановились в нескольких десятках шагов от перепуганных и сбившихся в стадо лам, и я, закатав рукава, двинулась на них. Впрочем, внимание несчастных животных было настолько сконцентрировано на Самаэле, что меня для них будто и вовсе не существовало. — Отлично, ты их отвлекаешь! Молодец, так и продолжай. — Конечно, милая, как скажешь. Если бы всякое задание было так же легко исполнить, как то, что дала мне ты. Учитывая, что вся его деятельность сводилась к ехидному наблюдению и стоянию на одном месте, признать его правоту было нетрудно. Я беспрепятственно приблизилась к одной из лам и вцепилась ей в шею. — Пойдём, — просипела я, упираясь ногами в землю и таща её вперёд. Сперва животина послушно сделала несколько шагов в нужном направлении, но, смекнув, куда же всё-таки её хотят вести, тут же решила, что мне стоит поискать других дураков и встала, как вкопанная. — Ну давай же, дава-а-ай... Я толкала ламу в спину, тащила её на себя, вцепившись в шею, — ничего не помогало. Ноги копытного, словно срослись с травой. — Что ещё ты делаешь? — спросила я, увидев, что Самаэль уселся, скрестив ноги по-турецки. — Ну, ты, очевидно, занята, и, судя по всему, надолго. Раз такое дело, самое время помедитировать. — Что? И давно ты увлекаешься медитацией? Он укоризненно покачал головой. — Как не стыдно так мало интересоваться жизнью родного супруга. — Ты увернулся от ответа. — Только что решил увлечься, — Самаэль одарил меня широкой и белоснежной улыбкой, словно скопированной с рекламы зубной пасты. — Перестань заниматься ерундой, иди сюда и погладь ламу. — Если кто из нас двоих и занимается ерундой, то точно не я. Между прочим, обслуживающий персонал зоопарка нас уже заметил и сейчас вызовет охрану. — Тогда тебе стоит поторопиться. Ну же, эта скотина по-моему, вообще не собирается двигаться с места, ты её как будто загипнотизировал. Самаэль расстроенно и, разумеется, очень фальшиво вздохнул. — Нет в мире справедливости. Вот почему оскорбляешь это славное животное ты, а боится оно меня? — Мам, пап, а что это вы делаете? По ту сторону вольерной ограды стоял совершенно ошарашенный Ричард. Возле его ног красноречиво лежал упавший кусок сахарной ваты. — На твоём месте, сынок, я бы сделал вид, что ты не с нами и отошёл бы подальше. Во-он к той клетке с пандами, например. Видишь, мама решила поразвлечься, а мы оба с тобой знаем, что такие её решения очень часто оборачиваются не самыми... мирными последствиями. Рик хихикнул и телепортировался в указанном направлении. — Ну как?! Тебе всё видно оттуда? — прокричал Самаэль на весь зоопарк. — Да-а! — ответил ребёнок, вгрызаясь в остатки сахарной ваты. Я утратила последнюю надежду и бессильно повисла на спине ламы. — Не... кричи, — голос от усталости срывался, — не привлекай лишнего внимания. Самаэль поднялся на ноги, медленно и тщательно отряхнул джинсы. — Дорогуша, ты сильно ошибаешься, если думаешь, что мой крик может наделать больше шуму, чем наше вторжение в вольер. Оглянись, мы уже стали новой достопримечательностью зоопарка. Я слезла с оторопевшей ламы (всё ещё не выпуская из рук её шеи) и послушно окинула взглядом окрестности. На нас с Самаэлем пялилось несколько сотен пар заинтересованных глаз и ещё пара десятков рассерженных. Эти последние были наиболее неприятны. — Упс, — вырвалось у меня. — Именно, — радостно подтвердил Самаэль. — Что будем делать? — Понятия не имею. Прежде чем заварить эту кашу, ты меня не спрашивалась. Конечно же, у него не могло не созреть несколько блестящих способов разрулить ситуацию, но Самаэль не был бы Самаэлем, если бы стал без кутюр их озвучивать. Я, наконец, отцепилась от ламы и, схватив за руку мужа, радостно предложила: — Бежим! Мы сорвались с места, как две адские гончие; через ограду перемахнули почти на крыльях. — Куда бежим? — поинтересовался демон, — за нами, кстати говоря, погоня. Во взгляде, в движениях, во всём виде Самаэля клокотало веселье и любопытство. — Конечно, погоня, — я даже подпрыгнула на бегу, — нам туда. Следующий забор был повыше предыдущего, и за ним прогуливались степенные великолепные индийские слоны. Самаэль захохотал, сразу же смекнув, в чём суть моей затеи. — Они взбесятся и затопчут тебя, дурочка. — Какое оскорбление для моей экзорцистской подготовки, — улыбнулась я и потянула его за руку, — пойдём же. Выбирать и медлить было некогда: за нами гнались охранники, а слоны в любой момент могли оправиться от удивления и начать беспредел. Бросившись к одному из огромных животных, я подпрыгнула, целясь на спину, но увы: руки-ноги заскользили по шершавой коже. Ожидая весьма не мягкого приземления прямо под ноги здоровенному зверю, я сгруппировалась, но падения так и не произошло. Рука в фиолетовой перчатке схватила меня за запястье и одним движением подняла вверх. — Держись, — порекомендовал Самаэль почти серьёзным тоном, — сейчас будет очень весело. — Держаться? За что-о-о?!.. Но мой вопрос потонул в вопле. Последнее, что мне удалось увидеть довольно чётко, были охранники, резко меняющие траекторию движения на прямо противоположную. В следующее мгновение слон смекнул, что его только что оседлал демон. Так сильно меня не трясло никогда в жизни, я орала, как стадо раненых сайгаков, раскаиваясь не только в своей глупой затее по борьбе с природой, но и вообще в том, что мне сегодня пришло в голову сходить в зоопарк с мужем и сыном. То обнимаясь со слоном, то цепляясь за Самаэля, как (почему «как»?) за последнюю надежду, я вопила что-то о своей непроходимой тупости и о том, что если бы Бог хотел, чтобы люди летали, Он дал бы нам крылья, а раз крыльев нет, то наше природное назначение — ходить по земле и точка. Самаэль хохотал весело и надрывно, подставляя лицо ветру, раскидывая руки в стороны, словно ничего прекраснее этого мгновения он в жизни не испытывал. — Природное назначение? Какое ещё природное назначение? Разве мы с тобой не бросили вызов самой природе и разве человек не мечтал от роду о полётах? Лети же, Кося, лети! Я не поняла ровным счётом ничего из того, что произошло в следующую секунду, но менее потрясающим от моего непонимания это событие никак не сделалось. Оторвавшись в какой-то момент от спины слона, я в самом деле чуть было не воспарила, но Самаэль вдруг схватил меня за плечи, привлёк к себе и поцеловал. Я слушала ветер, свистящий в ушах и треплющий мои волосы; чувствовала когти, вцепившиеся мне в плечи и понимала одно: в самом деле ведь лечу. И не имеет никакого значения, есть ли всё ещё подо мной спина слона. Через некоторое время зверюга начала выбиваться из сил. В процессе нашего сумасшедшего родео я совершенно потерялась во времени и пространстве, поэтому, как только наметилась хоть какая-то положительная динамика в поведении слона-убийцы, я принялась осторожно осматривать окрестности на предмет человеческих жертв и разрушений, сравнимых с руинами после японских отечественных цунами. Смех Самаэля, неожиданно прозвучавший над самым ухом, заставил меня подпрыгнуть и чуть не свалиться в который раз за сегодняшний день. — Ты бы себя видела. — Что? Волосы растрепались, ну это и понятно. Сам-то ты вон какой свежий да румяный. Выглядишь лучше, чем до этого чокнутого катания. Я не льстила, это действительно было так. Он весь искрился энергией и жизнью, фонил во все стороны безудержной радостью и, несмотря ни на что, выглядел безупречно. Никаких пятен от пота на футболке, никакой макаронной фабрики на голове. Думать о том, как я выгляжу в своём изгвазданном платье на фоне этого великолепия совсем не хочется. Как хорошо, что есть дела поважней. — Хм, а ведь мы с тобой устроили жуткий трам-тарарам, да? — Не то слово, — хохотнул демон, — зачем спрашиваешь, сама погляди. Разрушения действительно были немаленькие. Меньше, чем можно было ожидать, но всё равно немаленькие. Покорёженные ограды и разбитые стёкла вольеров виднелись тут и там; посетители разбежались, и вместо них по дорожкам разгуливали обретшие свободу горные козы, ламы и лошади Пржевальского; опрокинутые вагончики с мороженым, сахарной ватой и попкорном неспеша грабили выдры и куницы. Трупов, к счастью, не было. Или их просто не было видно. — Скажи мне, что обошлось без смертей? — попросила я полным трагизма голосом. — Не могу, — беспечно отозвался демон. Я резко обернулась и посмотрела на него круглыми от ужаса глазами. Он снова засмеялся, и в этот раз, конечно, надо мной, а не над ситуацией вцелом. — Ну ни дать, ни взять, настоящая мышка Дурова(1). И тут мой мозг пронзила внушающая неподконтрольный ужас догадка, которой, впрочем, давно пора было бы появиться. — Господи, Рик! Я схватила Самаэля за грудки и затрясла его. Корпус демона не дрогнул ни единым мускулом — ходуном заходило моё собственное туловище. — Господи, а вдруг его затоптали! Люди или звери! А вдруг на волю выбрались хищники?! Боже, Самаэль, что же делать, что же могло произойти с нашим мальчиком? А с другими людьми? Господи, ведь люди же!.. — Всё на свете имеет цену, — произнёс Самаэль холодным тоном, в котором мне почудились потусторонние интонации, — вопрос лишь в том, согласна ли ты её платить. Я подняла на демона взгляд, наполненный ужасом, шоком и страхом, дыхание сделалось тяжёлым, как перед панической атакой. — Я просто хотела поиграть... Это не стоит человеческих жизней! Демон хмыкнул. — Ты сама назначила им прейскурант. — Нет! Я чуть со слона не свалилась от таких заяв, но рука Самаэля очень вовремя вцепилась мне в предплечье. — Откуда мне было знать, что этим всё кончится? Я не знала... Ты не предупредил... Самаэль развел руками, изображая невинность и беспричастность. — Это борьба с природой, душа моя. Любая борьба чревата жертвами. Я прижала к груди сложенные руки и закусила губу. Отчаяние стискивало грудь. — Ты должен был мне сказать! — Молчи, — Самаэль лучезарно улыбнулся и показал рукой куда-то вправо, — ты же не хочешь, чтобы весь этот разговор слышал наш сын. Спустя мгновение, со стороны указанного направления послышалось радостное: — Мама, папа! Наконец-то! К нам на всех парах нёсся целый, невредимый и взбудораженный ребёнок. — Слава Небесам, — выдохнула я и растеклась бы лужей по Самаэлю, если бы следующее беспокойство не потревожило моё облегчение. — Но слон может затоптать его! Однако эта реплика не стоила никакого внимания. Слон был измученный и покорный. Видя это, Рик бесстрашно приблизился к огромной зверюге и позволил отцу поднять себя наверх. Оказавшись на спине слона, мальчик тут же обнял нас с Самаэлем и заявил, что такого потрясающего похода в зоопарк у него в жизни не было, и он бы хотел это повторить, но непременно со своим участием и обязательно в эпицентре действа. — Только через мой труп! — сразу же отрезала я, — Кстати о трупах, нам нужно вызвать скорую помощь. — Уже, — деловито кивнул Рик, — я видел много врачей, пока вас искал. Я обняла себя за плечи и понурила голову. Жертвы... Устраивая всю эту «борьбу с природой» я совершенно не подумала о последствиях. О том, что люди могут покалечиться; о том, что люди могут погибнуть. Я виновата... Но Рик выглядел по-настоящему счастливым. Он возбужденно и радостно рассказывал о беспорядках, а мысль о смерти, видимо, вовсе не посещала его голову. Неужели он не видел пострадавших? Не обратил внимания? Для него всё это было чем-то вроде аттракциона в Мефиленде. Я никак не могла взять себя в руки, тело била крупная дрожь. Самаэль таким же радостным тоном говорил о чем-то с сыном, отвечал ему, но от шума крови в голове я уже ничего не слышала. Прошло несколько секунд, стало немного легче, и я смогла расслышать: — Держитесь крепче, салаги, сегодня поедем домой на непривычном для нашего общества транспорте.***
Наш въезд на территорию Академии бил все полимеры по пафосности и триумфальности. Самаэль восседал на спине покоренного зверя, как настоящий арабский шейх: с царственной осанкой и гордым орлиным взором. Преподаватели теряли челюсти и выкатывали шары из орбит, студентки укладывались штабелями, Рик чувствовал себя наследным принцем Саудовской Аравии или даже Османской империи, а меня мутило. Ненавижу качку. — Что-то ты зелёная, — елейно произнёс Самаэль, посылая очередную голливудскую улыбку хорошенькой выпускнице с соблазнительными округлостями во всех нужных местах. — Если меня вырвет, зелёный будешь ты. Это я тебе обещаю. Он только фыркнул, не разжимая зубов и не теряя товарного вида. Шокированные лица Окумуры Юкио и Шуры Киригакуре стоило видеть — описанию они поддавались плохо. Пожалуй, сильнее, чем наше появление, их могло изумить только наступление Судного Дня, хотя я искренне не понимаю, почему. Это же Самаэль. Им всем давно пора бы привыкнуть к подобному. От основной массы преподавателей отделилась Офелия, её возмущённый крик успешно перекрыл весь повисший над Академией монотонный зум. — Как вы могли! Без меня! Вот и ходи после этого в школу! Мне захотелось сказать дочери что-нибудь утешающее, а заодно попросить её не лезть слишком близко к слону, но увы. Угроза всё ещё не миновала, и из моего рта вполне могли выйти не только слова. — Прости, дорогуша, — ответил вместо меня Самаэль, — следующий раз без тебя не обойдётся. — Только через мой... — договорить не получилось. — Ты что-то сказала, любимая? — гаденько осведомился демон, заглядывая мне в лицо с притворной обеспокоенностью. Если бы мой взгляд обладал физической силой, от Самаэля остались бы одни угли, но к сожалению или к счастью, подобных способностей я не имела, и потому он легко, будто каскадёр или скейтбордист, соскользнул со спины слона и подставил руки, в которые куда менее элегантно (а проще говоря, кубарем) скатились сначала Рик, а потом я. — Офелия, сделай одолжение, найди мне Белиала. И брата захвати, он как раз посвятит тебя во все подробности нашего маленького приключения. Офелия характерно, совсем по-самаэлевски фыркнула. — Советуешь послушать рассказ, чтобы мне от зависти на слюну изойти, да? — Но не всё же одной тебе развлекаться, — встрял Рик, явно ощущающий превосходство и блаженствующий по этому поводу. — Что-о-о?! По-твоему я много развлекаюсь? — пошла в атаку дочь, — Мне напомнить, кто из нас в школу каждый день, как на галеры, шкандыбает, а кто баклуши дома бьёт? — Я дома работаю больше, чем ты в своей школе, — заметил Рик (и, кстати говоря, вполне справедливо). — Так, мальки! — призыв Самаэля, всё ещё не спускающего меня с рук, прозвучал над обоими, как глас Божий. Спорщики моментально притихли. — Даю вам десять секунд, чтобы найти мне Белиала. Давайте, вперёд. Шнеля, цигель-цигель, ай-лю-лю, а то придам ускорения. Ускорения Самаэль умел придавать мастерски, поэтому дети сочли за благо повиноваться. Отбежав на почтительное расстояние они, однако, возобновили свои пререкания. — Слава Богу, — вздохнула я, почувствовав, что ком в горле наконец-то откатился обратно и больше меня не душит. — Ну что, славно мы с тобой против природы поборолись? Я обернулась на спокойно стоящего слона, вокруг которого сновали любопытные студенты под присмотром младшего Окумуры, и ничего не сказала. Самаэль понёс меня в здание.