***
Белиаловские глаза, в обычном состоянии напоминающие узкие щелочки, теперь расширились и уподобились шикарным очам персонажей из старых аниме. Офелия, словно бурлак на Волге, тащившая дворецкого за руку, подавилась смехом, заметив его реакцию на похищенный из зоопарка ушастый транспорт. Благо, далеко от входа мы с Самаэлем отойти не успели и столкнулись с Белиалом и детьми в коридоре первого этажа. — Белиал доставлен, — по-солдатски отрапортовала Офелия, дворецкий же, едва его конечность оказалась на свободе, кинулся к окну, всё ещё не веря своим изрядно увеличенным глазам. — Вольно, рядовой, — дал отмашку дочери Самаэль, а я, с наслаждением вытянувшись в его объятиях и демонстрируя полное нежелание слезать, закатила глаза. — Ради всего святого, Белиал, что такого нового ты нынче узнал о своём господине? Даже, если бы там стоял космолет, тебе не стоило бы так удивляться. — То есть, по-твоему я предсказуем? Хорошенькое дело, — Самаэль разжал хватку и убрал за спину руки. Я рухнула на пол, сопровождая близкое знакомство с полом протестующим воплем. В тот же момент ко мне с озабоченным видом и восклицанием «мама!» кинулся Рик. — Всё в порядке, дорогой, — успокоила я мальчика, а затем повернулась к Самаэлю, состроив скептическую мину и вскинув брови. — Из предсказуемого здесь только твоя непредсказуемость. Дворецкий высунулся в окно настолько, что я начала всерьёз опасаться, как бы он ни свалился вниз. Конечно, ему, как демону, ничего не сделается, но для чего лишний раз травмировать материальную оболочку? Демоны относятся к своим телам подчас ещё бережнее, чем люди. — Будь там космолет, фрау Сандра, я бы удивился значительно меньше, — произнёс Белиал, возвращая в помещение высунутую часть туловища, — земное животное в месте, где такая высокая концентрация демонов. Белиал поднял на Самаэля растерянный и даже немного испуганный взгляд. — Оно ведь может в любой момент взбеситься. — И именно поэтому ты сейчас отправишься к нему и транспортируешь его в Лимб. — Что?! — воскликнули мы с Белиалом в унисон. — Слона? В Лимб? Да что ему там делать? И как ты себе это представляешь? И для чего бы это? — я закидывала Самаэля вопросами, вцепившись ему в предплечье. — Мне, господин? Да вы ведь сами знаете, что это разъярит его, — вторил мне Белиал. Самаэль засмеялся, стряхнул мою руку, а затем вдруг накрыл правой ладонью мой затылок, а левой — затылок Белиала и повернул наши головы к окну, встав между нами, как кукловод, держащий в каждой руке по марионетке. Наклонив по-птичьи голову сначала в сторону Белиала, он сказал: — После общения со мной этой животине уже всё трын-трава, поэтому на тебя она должна отреагировать миролюбиво или, скорее даже, апатично. А затем, склонившись уже ко мне, добавил: — Что касается мотивов, то я желаю провести эксперимент. Ты никогда не замечала, что обстановка в Лимбе какая-то мёртвая? — Какой юмор! Боже, какой тонкий юмор! — я сыпанула в тон голоса центнер сарказма, но Самаэль предпочёл это проигнорировать. Сдаваться я не собиралась. — Неужели ты действительно думаешь, что для оживления обстановки необходим слон? Какие-то у тебя чудные представления о том, что оживляет в доме обстановку, знаешь ли. Воображение тут же услужливо подкинуло иллюстрацию, на которой посреди уютнуй гостиной, будто сейчас взятой из американских ситкомов, стоит слон. Подпирает огромной головой потолок, сшибает хоботом вазочки и статуэтки с камина, топчется по ковру, справляет нужду (пардон) на диван. Пришлось даже потрясти головой, чтобы прогнать навязчивую и безумную картину. Самаэль, тем временем, пинком под зад отправил Белиала на улицу исполнять поручение, деловито скрестил руки на груди и выдвинул вперёд правую ногу, притопывая носатым сапогом. Весь вид демона бросал вызов. — Если не слон, то что? — лаконично поинтересовался он. Я открыла рот, чтобы что-нибудь ответить, но почти сразу закрыла его, не найдя нужных слов. Что, если не слон, может послужить украшением для потустороннего мистического измерения, в котором обитают души почивших великих деятелей? Так, что ли? Да что угодно! — Э-э, — я беспомощно развела руками, — цветочки? Демон скорчил недовольную гримасу. — Предложить что-то более банальное просто невозможно. — Тебе что, главное, чтобы понеобычней было? — Мне главное, чтобы поинтересней. Цветочки — неинтересно. — Но почему именно слон?! — А почему нет?! И вообще, это ты мне его нашла! Я хлопнула себя ладонью по лбу, осознав не только бессмысленность этого диалога, но и бессмысленность бытия. — Д-делай, что хочешь! — я всплеснула руками, и это получилось, пожалуй, даже слишком эмоционально, но что поделать? В этот жест проникла львиная доля моего отчаяния когда-либо до конца понять этого демона. Он осклабился, осветив своей голливудской челюстью полкоридора, и потрепал меня по щеке, как хорошую девочку, сделавшую верные выводы. — А я иначе и не поступаю. Так, так... Он слишком внезапно вдруг сделался серьёзным, и от этого меня кольнуло тревогой. — Теперь мне пора. Самаэль стремительно двинулся к выходу, но я знала, что он ещё готов что-нибудь выслушать напоследок. Иначе бы просто исчез в фиолетовом дыму. Я прикрыла глаза, бросая ему вслед погрустневший взгляд из-под опущенных ресниц. — Разве ты не можешь остаться? Бесполезный вопрос. Не может или не хочет — неважно, главное, что не останется, раз решил уходить. Никогда почти не остаётся. Спрашивать, когда вернётся, тоже не имеет смысла. Ответ один — когда захочет. — Завтра фестиваль, — он объясняет, а у меня глаза лезут на лоб от удивления. У него нет привычки растолковывать свои мотивы. Только не мне. — Приходи вечером, тебе необходимо знать некоторые подробности. Я улыбаюсь невесомо, одними глазами. Дело-то исключительно профессиональное, касающееся одной только работы, но радость всё равно находит лазейку, прокрадывается на губы, на щёки, в душу. Пятнадцать лет прошло, а мне всё, как в первый раз его задания, вовлечение в его жизнь, его деятельность, его мысли. То, что он делает для Ассии сам, не по заказу Ордена. Мы делаем. Я киваю ему в ответ, и, хоть он повёрнут ко мне затылком, но каким-то образом замечает мой утвердительный знак, продолжает свой путь к двери. Но тут вдруг отмерла Офелия. — Папочка, пожалуйста, не уходи! — полудемоница кинулась к отцу, схватила его за руку, заглянула в глаза умилительно, даже умоляюще, — Мне столько всего надо рассказать про сегодняшнюю революцию. Самаэль посмотрел на неё сверху вниз, отрешенно. Ни малейшей готовности вступать в коммуникацию на его лице не отражалось, и мне даже стало немного страшно. Неужели дочери отказал инстинкт самосохранения? Видно же, что Самаэль утратил желание общаться. Не только видно, но и чувствуется. Не могу же это ощущать одна я? — Офелия, пойдём, — я подошла, взяла девочку за руку и попыталась увести, — расскажешь сейчас мне о своей революции, а папе — как-нибудь потом. Но лицо Офелии выражало такую горячую мольбу, что я сразу заподозрила неладное. Ой, накосячила она там со своей революцией... Как пить дать, накосячила! Зуб даю. Офелия, дерзкая Офелия, для которой положить голову на плаху — не в пример легче, чем попросить прощения, и вдруг смотрит так. — Пожалуйста, пап, нам надо поговорить, — голос дочери звучит тихо, и тревога в моей душе растёт в геометрической прогрессии. — Что случилось? — спрашиваю я, но полудемоница обращает на меня не больше внимания, чем на Белиала, который сейчас снаружи пытается отбить слона у юных озорников, для которых это целый аттракцион. С улицы доносятся весёлые голоса и гомон. Глядя на мордашку Офелии со столь нехарактерным для него выражением верится, что все беды мира свалились на этого ребёнка. Самаэль вздыхает демонстративно, всем видом давая понять, что решение даётся ему нелегко. — Пожалуй, я могу остаться на ужин, — говорит он, и это уступка. Офелия поплатится, если причина, по которой она добивалась отцовского внимания, окажется недостаточно весомой, но всё-таки Самаэль идёт на компромисс. Офелия попросила. Все вчетвером мы направились к ближайшей двери, через которую, благодаря волшебному ключу, можно было попасть домой.***
На ужин был борщ. На первое, на второе — тамагокакэ гохан (1). Офелия поморщилась, собираясь отказаться от борща, кто вообще ест суп на ужин? — Белиал, — недовольно буркнула полудемоница, усаживаясь за стол, — Интересно, мы можем хотя бы в туалет сходить так, чтобы без символики? — Вся наша жизнь наполнена символикой под завязку, — с улыбкой возразил Самаэль, — чем больше символики в жизни живого существа, тем оно высокоразвитее. Человек обречён соблюдать ритуалы. Сверхчеловек соблюдает сверхсложные ритуалы. Офелия фыркнула. Ей не хотелось принимать такое положение вещей, но она понимала, что придётся. Отец сказал. Сандра поставила перед ней тарелку риса с яйцом и подмигнула. — Между прочим, то, что ты отказалась от супа, тоже очень символично. Офелия отодвинула рис. — Ну давай уже свой борщ, что ли. Пожалуйста. Семейство уселось за стол. Некоторое время все усиленно занимались едой, но в столовой лёгкой дымкой повисло ожидание. Каждый понимал, что это далеко не первостепенная причина, по которой они здесь собрались. Офелия ерзала на стуле, нервно трясла ногой, будучи не в состоянии контролировать все эти тики. Она видела, что отец, не шифруясь, наблюдает за ней, и понимала: отвертеться не выйдет. Она сама нарушила его планы, уговорила остаться, и это было, откровенно говоря, не лучшей её идеей. Следовало дождаться, когда отец будет в хорошем расположении духа и не будет занят, но там в коридоре Академии перспектива откладывать и ждать показалась Офелии настолько невозможно мучительной, что она поддалась порыву. Теперь она жалела об этом, но поздно пить боржоми. Офелия скосила глаза на мать. Та сидела с прямой спиной, словно проглотив кол, и переводила встревоженный взгляд с Самаэля на неё, Офелию. Чувствовала, что назревает что-то нехорошее. Офелия едва слышно вздохнула, сегодня она, как никогда, была рада присутствию матери, которая умела уравновешивать отца и немного разбавлять ту тяжесть, которая может от него исходить. Бросив короткий взгляд на Рика, полудемоница убедилась, что брат съежился в точку и сидит тише воды, ниже травы, стараясь даже не стучать ложкой о дно тарелки. — Ну так, — начал Самаэль, и Офелия вздрогнула, — как всё нынче прошло у моей звёздочки? Его голос звучал приветливо, но глаза смотрели с подозрением и холодом. Офелия ненавидела этот его взгляд, а, когда он был направлен на неё, ненавидела ещё сильнее. Всякий раз в такие моменты у полудемоницы возникало ощущение, что они с отцом играют в игру, в которой ей никогда и ни за что не выиграть. — Хорошо, — ответила Офелия, но её приподнятый голос прозвучал фальшиво, — только я думаю, что не получилось совсем не затронуть учителей и учебный процесс. Самаэль отодвинул пустую тарелку из-под борща и подпер подбородок кулаком, мягко улыбнувшись. Офелия хорошо знала, что таится в чёрной бездне этой мягкости. — Расскажи. Мне любопытны все подробности, дорогуша. Ещё бы ему было не любопытно. Офелия пожевала губу и откинулась на спинку стула. — Я толкнула речь. Кажется, она произвела очень большое впечатление на всех. Толпа смотрела так удивленно и шокированно. Думаю, мне удалось их пробить. — Это просто превосходно, милая, — ответил Самаэль. — Только... Самаэль насторожился, а Офелия почесала руку и отвела взгляд. — Только мне пришлось уйти с уроков. В этот момент полудемоница дала бы голову на отсечение, что мать нахмурилась, сдвинув брови, и закусила губу, чтобы только удержаться от встревания в разговор и не начать тут же озвучивать своё обвинение в нарушении обещания. Этим она займётся потом, когда они останутся наедине, сейчас же отец ни за что не одобрил бы такое вторжение, и мать это знает. В отличие от Сандры, Самаэль не изменился в лице. — Это всё? — только и спросил он. — Не всё. Слушай, пап, я тут сражалась с Наполеоном недавно. Против Сидящего Быка. — И что же? — Мы поспорили на желание. Если победа будет за мной, то Боня исполняет моё желание, а, если за Сидящим Быком, то я исполняю желание Бони. Победил Сидящий Бык. — Не расстраивайся, милая, у тебя ещё всё впереди, — заверил Самаэль. — Я не расстроилась... — Зря. Ты не должна относиться к своим поражениям равнодушно. — Да, да... Офелия провела ладонью по лбу и обнаружила капли пота на ней с каким-то странным удивлением. — Я не расстроилась, потому что буду очень рада выполнить желание Бони... — Это очень великодушно с твоей стороны. Несмотря на страх и напряжение, Офелия раздражённо скрипнула зубами. Казалось, отец получает удовольствие, перебивая её всякий раз, когда она намеревается перейти к главному. Хотя, почему «казалось»? Совсем даже не «казалось». — Он хочет сюда, во внешний мир, пап, — как на духу выпалила полудемоница. — Он хочет что-о? — мать всё-таки не сдержалась, но отец не обратил на это никакого внимания. — Что ж, — сказал он, хлопнув двумя ладонями по столу и вставая, — могу поздравить тебя с тем, что тебе не придётся отдавать долг и выполнять желание Наполеона, поскольку это невозможно. Спасибо, Кося, риса я не хочу. Жду тебя сегодня вечером. Он направился к двери, но Офелия ломанулась за ним, схватила за руку. — Папа, прошу тебя! Ты же такой сильный, могущественный, ты всё можешь! Сделай это, умоляю, ради меня! В глазах Офелии стояли злые слёзы, но отец бросил на неё красноречивый, обжигающий взгляд, и полудемоница отпрянула охваченная непонятным страхом. — Это невозможно, — всё-таки объяснил Самаэль, — тот, кто умер, умер навсегда и воскресить его — не в моей власти. Даже мои силы имеют предел. Последнюю фразу он, словно с трудом выдавил из себя. Признать ограниченность своих сил ему было крайне неприятно и сложно. — Я и не прошу воскрешать, — слёзы всё же потекли по щекам полудемоницы, — я прошу провести его сюда хоть так, хоть призраком. Самаэль отвернулся от неё, и у Офелии упало сердце. Он больше не будет слушать её. Не хочет. — Ты должна быть благодарна за возможность видеться и общаться с ним хотя бы в Лимбе. — Почему ты это делаешь?! Зачем?! — девочка сорвалась на крик, в сторону Самаэля полетели слёзы и капельки слюны, — Тебе доставляет удовольствие издеваться надо мной, над ним, над миром, да?! Ты всё можешь, только не хочешь, потому что иначе тебе будет скучно, да? — Офелия! — голос встающей из-за стола матери прозвучал грозно, но Офелию уже было не остановить. — Ты играешь нами, тебе на самом деле на всё плевать! Самаэль стоял, всё ещё не поворачиваясь, и это только сильнее бесило. Полудемоница чувствовала, что никак, никаким образом не может достать своего отца, и это сидело в её душе, словно острая заноза. Она может сказать что угодно, может даже кинуться на него с кулаками, но, пока он сам не снизойдет до неё, ничто не будет иметь эффекта. Смириться с этим было, пожалуй, ещё сложнее, чем с невозможностью для Наполеона вернуться в мир живых. — Ты бесчувственный, ты злобный! Знаешь, я никогда не думала, что настанет день, и я захочу быть человеком больше, чем демоном! Если быть демоном означает быть таким, как ты, то я больше не хочу! — Офелия, хватит! — мать кинулась к ней, обняла за плечи, и было непонятно, чего в этом жесте оказалось больше: стремления прекратить гневные и глупые речи или же защитить дочь от возможного порыва демонической ярости. — Не говори того, о чём потом будешь страшно жалеть. Самаэль иронично хмыкнул. Офелия вырвалась из объятий матери. — Ты думаешь, что он любит нас? Ха, как можно быть такой дурой! Всё, что он делает, объясняется чем угодно, но не любовью! Он не любит ни тебя, ни меня, ни Ассию, а то бы не позволил Ассии быть таким отвратительным местом! Он ведь может! Лицо Сандры стало жалостливым, она снова сделала попытку обнять дочь, но та не далась. — Ненавижу его, ненавижу! Офелия впала в истинно демоническое неистовство, но Самаэль только бросил неё снисходительный взгляд и цокнул языком, покачав головой. — Человечишка, — произнёс он брезгливо и обреченно, словно ставил диагноз, а потом исчез в фиолетовом дыму. Офелия уткнулась в материнское плечо и разрыдалась. — Тише, тише, — шептала Сандра, гладя полудемоницу по волосам. Вгляд женщины растерянно буравил пространство, — пойдём, дорогая, тебе надо успокоиться. Через несколько минут Рик остался в столовой один. Он встал из-за стола, собрал посуду, сложил её в раковину на кухне. Потом протер поверхность скатерти и отправился в свою комнату. Там его ждал любимый мир чисел, который почти всегда отвечал ему взаимностью, в отличие от всего остального, что было в его жизни.***
Мы вошли в её комнату, и Офелия сразу же бросилась на свою кровать и зарылась лицом в подушку. Некоторое время мы обе не произносили ни слова: она плакала, я стояла у двери и терзалась своей бесполезностью. Вся эта ситуация отдавала таким откровенным абсурдом, что у меня никак не выходило укомпоновать произошедшее у себя в голове. Офелия наорала на Самаэля. Оскорбила его, наговорила гадостей, устроила истерику буквально на пустом месте. Офелия, которая обожала и боготворила своего отца, для которой не существовало никого дороже него. Фарс, алогизм! Не будь я личным свидетелем этого, ни за что бы не поверила. И из-за кого весь сыр-бор? Из-за Наполеона! Из-за того, что Самаэль, дескать, может привести его в Ассию, но по какой-то неуважительной причине не желает этого делать. Да с чего Офелия вообще взяла, что её отец на это способен? Почему она ему не верит, когда он говорит, что это не в его силах? Офелия всегда верила Самаэлю. Никому больше не верила, а ему — непременно. Нет, всё это определённо неспроста. Я подошла к кровати, присела на край и стала ждать. Минут через десять Офелии удалось взять себя в руки; она села и обняла руками колени. Тогда-то я и попробовала заговорить с ней о своих догадках. — Офелия, доченька, — я протянула ладонь к её голове, но она раздраженно боднула мои пальцы, явно не желая никаких прикосновений; я покорно опустила руку, — расскажи мне, что произошло. Ты же знаешь, что можешь всё мне рассказать, и я не осужу тебя. Обещаю, что не буду злиться. Она иронично хмыкнула, словно моё удовольствие или недовольство не имело для неё совершенно никакого значения, и с моей стороны было бы слишком честолюбиво считать иначе. Такое отношение пробудило во мне обиду, но я быстро подавила это чувство. Мне не впервой. — Ага, как же, могу рассказать, — ехидно приговорила Офелия, кривя губы, — Только последствия потом не разгребешь. Ты же у нас совсем неприучена что-то от папы скрывать. Донесешь ему всё нынче же вечером, ты же его покорная раба. Эти слова тоже больно укололи меня, но я старалась не подавать вида. — Ты сейчас хочешь сорвать на ком-нибудь обиду, я понимаю. Другой мишени, кроме меня, нет, но не говори несправедливости. Разве я когда-нибудь предавала твоё доверие? Ответить на это ей было нечего, поэтому она снова только ядовито хмыкнула. У Офелии никогда не бывало таких серьёзных секретов, которые в обязательном порядке следовало бы знать Самаэлю. Все же невинные девичьи тайны, которыми со мной делилась дочь, не представляли опасности, хоть и были для неё чрезвычайно важны. Офелия не знала, что я ни за что бы не стала скрывать от Самаэля опасную информацию. Или знала, но никогда не думала об этом. — Почему ты думаешь, что мне есть что скрывать? — спросила она, глядя на меня исподлобья. Я пожала плечами. — Ты никогда бы не кинулась на своего отца без крайних причин. Она опустила голову, словно не желая смотреть мне в глаза. — Боня... — Боня?! Я, конечно, знала о глубокой привязанности моей дочери к французскому императору, но вопрос никогда не стоял... так. — Да, Боня! — Офелия вскинула голову и посмотрела на меня дерзко, с вызовом. Я замялась. — Ну... Милая, это же... Он же давно умер. — Да, спасибо! Как же я раньше не замечала! — Ох... У меня всё никак не возникало нужных слов, чтобы объяснить бедной девочке, что её чаяния ну совершенно бессмысленны. Это было чересчур очевидно! Французский император и моя дочь. Мёртвый французский император. Хотелось громко, в голос нервно расхохотаться. Как жаль, что я не смогу рассказать об этом Самаэлю. И почему мы с ним не предположили, что пубертат нашей дочери может вылезти нам вот такими фортелями, ведь это же, если подумать, очень логично. Какая девчонка в подростковом возрасте не влюблялась в харизматичных исторических личностей. — Ты думаешь, что это очень глупо, — на лице Офелии появились усталость и скука. Мне хотелось сквозь землю провалиться! Отчего-то было ужасно нерационально стыдно за то, что я ничем не могу ей помочь. — Что бы я только не отдала, лишь бы обнадежить тебя, но, увы, я не вижу здесь ни одного шанса, — тихо ответила я. — Зато я вижу! Она соскочила с кровати и заметалась по комнате, как пойманный в клетку хищник. — Почему он не сделает этого для меня?! В глазах бедняжки застыло отчаяние, от которого у меня в груди что-то с громким треском расходилось по швам. — Да с чего же ты взяла, что он может? — мой голос тоже то и дело грозил перейти на крик. — Смерть — родственница времени, а папа у нас — повелитель времени, если ты не забыла. Я убеждена, что он мог бы его даже воскресить, не то, что привести в Ассию. — На самом деле это выражение «смерть — родственница времени» может значить что угодно, и совсем необязательно тут имеется в виду, что... Офелия вскинула голову к потолку и почти зарычала на меня. С прикроватной тумбочки рухнул будильник; горшок с орхидее на подоконнике пошёл трещинами, как и стекло в раме окна; подушка с кровати прилетела мне лицо. Хорошо, что только подушка. — Да почему ты ему так веришь?! — воскликнула дочь, а меня хватил столбняк от таких заявлений. — А ты... Разве перестала ему верить? Ползущая по деревянной оконной раме трещина внезапно остановилась; будильник прекратил биться в конвульсиях. Офелия замерла посреди комнаты с потерянным лицом, словно ребёнок, забытый в очереди у кассы. Больше всего на свете мне хотелось подойти к ней, обнять. Защитить её от неё же самой. Как жаль, что от всех на свете объятий не будет сейчас никакой пользы. — Почему ты перестала ему верить? — я старалась поймать взгляд Офелии, но дочь упрямо отказывалась смотреть мне в лицо. — А что, я по-твоему такая дурочка, что не могу сама догадаться? — Если бы ты догадалась сама, у тебя остались бы сомнения, которые не позволили бы тебе говорить в таком тоне с твоим отцом. — Ой, не строй из себя провидицу, — лицо Офелии исказила гримаса, — ты не можешь говорить мне, как я стала бы вести себя в той или иной ситуации. — Да, конечно, не могу. Я легко и примирительно улыбнулась, потому что видала: гнев Офелии начал сходить на нет. Остались капризы и раздражение, но истерика схлынула. — Мам, — начала полудемоница как-то нерешительно, — может, ты поговоришь с ним, и хоть тебя он послушает? Это предположение польстило мне. Неужели Офелия действительно думает, что Самаэль уступит моим просьбам скорее, чем её. — Милая, я... Если я сейчас скажу «нет», мы смертельно поссоримся, и это, вероятно, будет ещё страшнее, чем то, что произошло между ней и Самаэлем. — ... Я сделаю всё, что в моих силах. Офелия кинулась ко мне и обняла за шею. — Я тебя люблю, — её голос всё ещё был угрюм, но для меня он прозвучал прекраснее любой музыки.