***
— Ещё один смертный, возомнивший себя бессмертным, — Чонгук сидит в кресле в лаундж-помещении своего казино и вертит меж пальцев изготовленную на заказ из 18-каратного белого золота любимую зажигалку от S.T. Dupont. Напротив него за низким столиком, заставленным бутылками виски и коньяка, вальяжно развалившись на диване, сидит Хосок. Калум, как и всегда, нависает за Чонгуком мрачной стеной. — Мои источники в правительстве не врут, никогда не врали, — рассказывает Хосок. — Им поступила информация от соответствующего издания о какой-то невероятной «бомбе», которая взорвёт страну буквально на днях. Я сопоставил название издания, имя человека, готовящего «бомбу», и других вариантов быть не может. В воздухе явно пахнет бензином. — Так подожжём его, — Чонгук щёлкает по крышке зажигалки и пару секунд любуется огнём. — Сходи в гости к нашему дорогому другу. — К этому журналисту? — удивлённо спрашивает его Хосок. — А чего ты удивляешься? — хмурится Чон. — Я думал, его дело передано Калуму, — смеряет недовольным взглядом мужчину позади брата старший Чон. — Ты не думай, ты делай, — отрезает его Чонгук. — Навести его. Передай ему мои самые искренние пожелания. — С удовольствием, — скалится Хосок. — Но не убивай. — Чего? — моментально портится настроение Хосока. — Я устал объяснять всё, — тяжело вздыхает Чонгук. — Ты поедешь и поугрожаешь, можешь ему что-то сломать, валяй. Подозрения на нас не упадут. Потому что ничего не опубликовано пока, мне не за что его наказывать. А если ты убьёшь его, отмыться будет сложнее. Убьём, если после предупреждения не поумнеет. А пока просто предупредим. — Понял, — недовольно бурчит Хосок. — Сегодня проверю обстановку, на днях зайду в гости. — Не попадись. — Когда я попадался-то? — пытается возмутиться старший. — Буквально месяц назад я тебя из тюрьмы вытащил. — Шах и мат.***
Хосок следит за Юнги три дня. Парень почти из дома не выходит, только пару раз в супермаркет, а один раз едет в пригород. Хосок потом узнаёт, что там живёт его отец со своей семьёй. А вчера приставленный к Юнги человек доложил, что он ездил в одну из жилых высоток на Манхеттене и остался там с ночёвкой. Хосок отмечает себе адрес и собирается как-нибудь проверить всех жителей тридцати пяти квартир в здании, чтобы узнать, к кому именно ездил парень. «Или девушка, или родственники», — решает про себя Хосок, когда приставленный к Юнги работник даёт ему отчёт о передвижениях парня. Хосок знает, что все работающие люди в основном вечер воскресенья проводят дома и никуда не выходят, подготавливаясь к очередной рабочей неделе, поэтому с обеда сидит в неприметном мерседесе перед подъездом Мина и ждёт, выйдет ли он из дома. К девяти часам Хосок покидает автомобиль, высылает двух своих телохранителей к коменданту дома за записями с камер и кодом от двери, а потом проходит к лифту. Юнги уже который день проводит за ноутбуком и телефоном. Он уже подготовил статью, осталось придумать сильный заголовок, прикрепить доказательства, которые он пока ещё не забрал с хранилища, и вуаля. Поразмявшись немного и помассировав затёкшую от постоянного сидения перед ноутом шею, Юнги вылезает из-за стола, чтобы пойти на кухню за четвёртой кружкой кофе, как в дверь стучат. Мин удивляется, потому что никого не ждёт, а Намджун о визите всегда предупреждает, и, подойдя, включает видеофон. Увидев коменданта дома, Юнги открывает замок и дёргает на себя дверь. Мистер Седж, которому уже за пятьдесят и который из-за вечной любви к крепкой выпивке и тяжёлым сигаретам и так обычно болезненно выглядит, сейчас фактически сливается с серыми стенами подъезда и, более того, его ощутимо потряхивает. Юнги уже собирается перешагнуть через порог и поддержать еле стоящего на ногах мужчину, как мистера Седжа резко толкает к стене непонятно откуда взявшийся амбал. Ещё через секунду на Юнги, одним только взглядом втаптывая его в пол, смотрит Чон Хосок. Поняв, что дверь ему уже не закрыть, Юнги бросается вглубь коридора, лишь бы добраться до мобильного в гостиной, но Хосок перехватывает его поперек за талию прямо на пороге гостиной и со всей силы бьёт лбом о косяк двери. Юнги, потеряв сознание, сползает по ней вниз, а Хосок, перешагнув через лежащего на полу парня, проходит в комнату и осматривает её. Один из телохранителей Чона остаётся сторожить дверь. Первым делом Хосок идёт к включённому ноутбуку и, просмотрев открытую статью, которая собой ничего, кроме предположений, не представляет, переходит к сохранённым файлам. Юнги начинает понемногу приходить в себя, а Хосок продолжает щёлкать мышкой по папкам. — Да я тут красавец просто, — открывает фото, сделанное в день выхода из тюрьмы, Хосок. — Пишешь ты отвратно, но фотографии отличные. — Я вызову полицию, — еле слышно произносит Мин, потирая лоб и пытаясь хоть сколько-нибудь сфокусировать взгляд. — Вызовешь, обязательно, — смеётся Хосок, продолжая копаться в папках. — Чонгук-и! Надо же, ты снял его прямо у офиса. Надо ему это скинуть, похож на какого-то мафиози… ой, прости, он и есть мафиози, — хохочет Хосок и смахивает ноутбук на пол. Боль от удара сконцентрировала всё восприятие картины реальности на себе, поэтому до Юнги с опозданием доходит мысль, что в его квартире Чон Монстр Хосок и его обычно Чон Чонгук посылает убивать. Неужели он пришёл теперь по его душу? Юнги отчаянно не хочет в это верить. Хосок обходит осколки разбитого ноутбука и, покрутившись по гостиной, но, видимо, не найдя ничего интересного, идёт обратно к парню. Юнги, заметив движение в свою сторону, сразу начинает отползать к кухне, потому что перед входной дверью стоит человек Чона, и других вариантов нет. Неважно куда и как, главное — спрятаться, хотя Мин и понимает, от этого Монстра не спрячешься. Хосок всё ближе, а у Юнги сердце уже в горле, ещё немного, он просто от его разрыва умрёт — Хосоку и делать ничего не придётся. Ужас сковывает конечности, парализует позвоночник, мысли бьются друг о друга, и во всем этом мареве никакого просвета. Юнги так и умрёт незаметно в своей квартире, ничего после себя не оставив, ничем не запомнившись. Юнги видит его ботинки перед собой, прикрывает ладонями лицо и вжимается в пол, будто он сейчас разверзнется и спасёт его от рук Монстра. Но пол не расходится, сирен не слышно. Юнги всё так же один, распластан перед чудовищем, о паркет скребётся, «не хочу умирать» повторяет и всё равно ползёт, пусть и не от Хосока, а к нему. Хосок хватает его за ворот домашней футболки и, волоча по полу, протаскивает через весь коридор до кухни, и швыряет в угол. Юнги, превозмогая боль, подскакивает на ноги, замахивается и один раз даже попадает по подбородку, но его с силой толкают к шкафам, и он валится на осколки слетевшей с них посуды. — Даже не пытайся, — Хосок останавливается напротив и сверлит парня взглядом чёрных глаз, Юнги видит там всё, что угодно, но только не то, что его пощадят. — Чего кулаками машешь? Думаешь, ты можешь победить меня в бою? Не смеши. — За что? Я ничего не сделал, — пытается оттянуть время Мин и лихорадочно смотрит по сторонам, сам не зная, какого рода оружие может ему помочь остановить Монстра. — Вам это с рук не сойдёт, вам не выйти сухими из воды в этот раз, — пусть Юнги и сам сейчас не верит в то, что говорит, но надо попытаться его отвлечь, надо придумать себе путь к спасению. — Скажем, мне скучно, — Хосок оглядывает кухню, а Юнги, воспользовавшись тем, что внимание не на нём, собирает всю свою силу и срывается к двери. Но стоит только добежать до неё, как Хосок хватает его и, развернув лицом к себе, бьёт кулаком по челюсти. Юнги сплёвывает кровь на пол и не успевает отогнать темноту перед глазами, как получает ещё один удар в солнечное сплетение. Он, обнимая свой живот, падает на колени и уже в открытую скулит от взрывающейся внутри снарядами боли. Надо дать сдачи, надо попробовать хотя бы кричать, вдруг соседи услышат и позовут помощь, но липкий ужас по коже противно расползается, стягивает, не позволяет оценить обстановку, придумать выход. Юнги с детства отличается слабостью и хилостью, и даже то, что он немного ходил в секцию карате в юношестве, ему особо никогда не помогало. Он никогда не мог постоять за себя, а тут и вовсе не постоишь. Против него зверь, чудовище, исчадие ада. Тот, кто убивает голыми руками. Юнги наизусть знает досье старшего Чона, и пусть половина там описанного не доказана, графе «убил голыми руками» Мин верит. И сейчас, сплёвывая свою кровь на светлый паркет, только убеждается. Хосок за волосы больно тянет его наверх, заставляя встать на ноги и, толкнув к стене, снова бьёт по лицу. Больно так, что Юнги уже в голос воет, прикрывает кровавыми пальцами лицо, на котором будто и живого места нет, и молит пощадить, но Монстр не слушает, он только в раж вошёл. Хосок пёс, которому сказали «взять», вот он и берёт, пока приказ хозяина не выполнит — не отстанет. Юнги мечтает снова отключиться, лишь бы не чувствовать очередной удар, но Хосок больше по лицу и голове не бьёт, только по ногам, заставляя перед собой на колени встать. Оставляет разбитого парня в унизительной позе и проходит к столу. Он выдергивает задвинутый под него стул и изо всех сил бьёт его об стену. Стул разлетается в щепки, оставив целыми только толстые деревянные ножки. Юнги, глотая собственную кровь, следит за ним, не понимает, что он на этот раз удумал, всё ещё надеется отключиться и перестать чувствовать боль. Хосок отрывает одну ножку, подбрасывает в воздухе, ловит, примеряет, а потом, схватив со второго стула брошенный на спинку Юнги худи, вновь идёт к нему. Юнги почти уже не соображает, всё лицо залито кровью, хлещущей из носа, глаза заплыли, губы будто в глубоких порезах, не пошевелить. Он чувствует чужие пальцы на своём горле, вцепляется за них обеими руками, лишь бы ещё разок воздуха глотнуть, отодрать эти клешни, но бесполезно. Хосок подтаскивает его к столу, укладывает животом на него, дёргает на себя левую руку и, обмотав её худи, прижимает к столу. — Что ты делаешь? — хрипит Мин и не может приподняться, чтобы повернуться влево и посмотреть на свою руку. — За что? — чуть ли не плачет. — Ты знаешь за что, — медленно выговаривает Хосок. — Искренние и наилучшие пожелания от Чон Чонгука, — с улыбкой выговаривает мужчина и, размахнувшись, бьёт самодельной битой по руке ниже локтя. Ножка от стула в руках Хосока переламывается надвое, а у Юнги уши закладывает от собственного полного боли истошного крика. Он продолжает кричать уже не столько от боли, сколько от страха, что как только перестанет, то опять будет слышать треск собственных переломанных костей, эхом стоящий в ушах. Хосок отпускает его, и Юнги, не в силах даже коснуться переломанной руки, сползает на пол и рыдает в голос. Будто бы на всю левую сторону туловища кипящее олово вылили, ему даже рыдать больно, от каждого глубокого вдоха болит всё сильнее. Хосок проходит к крану, моет руки и, насвистывая «Зиму» Вивальди, ищет зажигалку. Он брезгливо морщится, кинув взгляд на так и плачущего на полу и измазанного в своей крови парня, и, усевшись прямо на стол, на котором только что проводил казнь, прикуривает. — Ты скажешь полиции, что тебя пытались ограбить, хотя живёшь, как нищеброд, — смеётся Чон. — Если ты этого не сделаешь, мистер Седж сдохнет, а за избиение я точно ничего не получу, можешь быть уверен. Хосок тушит сигарету прямо о стол и, спрыгнув с него, идёт в коридор. Он возвращается через минуту с мобильным Мина, набирает скорую, но не нажав кнопку вызова, кладёт телефон на пол рядом с Юнги. — Ты уж дотянись как-нибудь. Хотя я нежно с тобой обошёлся, но мало ли, вдруг не рассчитал удар, — говорит ему Чон. — Запомни, следующего раза не будет, мы предупреждаем только один раз. Если ты сглупишь, и в прессу выйдет что-то, что нам может не понравиться, то тогда приду уже не я, придёт он. И лучше тебе до этого не доводить. Хосок сразу же покидает квартиру, а Юнги целой рукой тянется к мобильному.***
Полицейские — это вторые люди после врачей, кого видит Юнги, когда приходит в себя в больнице. Прямо рядом с его койкой стоит Намджун, позади которого топчутся ещё двое следователей. Если бы не боль от распухших губ, то Юнги бы своему парню улыбнулся, но максимум, на что его хватает, это приглушённое «Нам», которое, при виде хмурого взгляда Кима, застревает где-то в глотке, так до конца не вырвавшись. — Я здесь, как представитель закона, и я должен задать тебе пару вопросов. Юнги теперь уже молча кивает, а Намджун просит медсестру и своих коллег оставить их наедине. — Ты напугал меня, — Ким нагибается к парню и оставляет легкий поцелуй у него на лбу. — Мне пришлось придумать отмазку, потому что мелкие преступления и допрос свидетеля или жертвы — не моё дело. Это были они? Юнги молчит. На самом деле то ли от лекарств, которыми его пичкают последние сутки, то ли от всё ещё не отпустившего его испуга, но разговаривать с Намджуном не хочется, хочется обнять его за шею, прижаться и долго и горько рыдать. Может, слёзы помогут выплеснуть этот зародившийся страх, снимут эти следы от побоев, залечат раненную чужими руками душу. Но нельзя. У них не такие отношения пока, да и Намджун вряд ли поймёт такой всплеск эмоций. Поэтому Юнги на корню душит зарождающийся ком обиды и горечи в груди, смаргивает невидимые слёзы и просто говорит «нет». — Мы проверили камеры, допросили вашего коменданта, ничего, кроме того, что старик сильно напуган. — Это было ограбление. Пожалуйста, Намджун, мне надо отдохнуть, — просит Мин. — Ты просто не хочешь об этом говорить, — хмурится Ким. — Ну, хорошо. Поправляйся. Я всё равно выставил у твоей палаты охрану, и после возвращения домой ты будешь находиться под постоянной защитой. Сейчас главное — твоё здоровье, — он вновь целует парня в лоб. — Он ответит за всё, я тебе обещаю, — добавляет Намджун и идёт к двери. Юнги откидывается на подушку и прикрывает веки. Хосок никуда не уходит, он всё так же перед глазами, так же рвёт его плоть и крошит кости. Демон хотел его напугать, и у него почти получилось. Вот только сегодня на смену столько часов живущему внутри животному страху пришла злость. Она на себя, на него, на несправедливость. Она растёт, как снежный ком, надевает на голову корону, заставляет все остальные чувства перед ней капитулировать и берёт бразды правления в свои руки. Хочется прочувствовать его кожу под своими кулаками, молотить ими до тех пор, пока вместо лица не останется кровавое месиво, сломать ему обе руки, отрезать язык, которым он издаёт такие бесчеловечные приказы, но Юнги этого не может. Зато он может другое. Он может заставить его лишиться солнечного света, может заточить его на долгие годы за железные решётки, а ещё может устроить ему бессонные ночи лишением большей половины имущества. Если раньше Юнги руководили справедливость, желание сделать мир чуточку лучше и мечта о премии, которая будет красоваться на его шкафу, то сейчас сюда прибавилась и месть. И кажется, она одна сильнее всех остальных причин вместе взятых. Чон Чонгук не может творить беспредел и оставаться при этом безнаказанным. Юнги не позволит, потому что те, кто был до него, — не сломались. Он знает поимённо каждого журналиста, которые пошли до конца, которые добились того, чего хотели, за что боролись. Почему Юнги должен отступить? Почему он должен струсить из-за побоев? Он ведь с самого начала знал, на что идёт, знал, когда полез именно в самую сложную часть журналистики, знал, и всё равно шёл. Свернуть с пути сейчас — это ненавидеть себя всю свою жизнь. Юнги ненависти отца хватает. Ещё одну он не выдержит. Пусть Сынхён и думает, что у него никудышный сын, Юнги ему докажет, что справедливость может восторжествовать не только ударом молотка судьи по подставке, но и буквами, выводимыми на бумаге. Сынхён так и не простил сыну то, что он не последовал его примеру и не пошёл на юридический, а выбрал такую «несерьёзную» профессию. Юнги никогда логики отца в этом вопросе не поймёт, но серьёзность своей профессии докажет. Вечером Мина навещает Моника, извиняется за Сынхёна, объясняет его забитым графиком, Юнги с трудом улыбается и просит женщину не оправдываться за него. Сразу после Моники заходит и Джин, и Мин, закатывая глаза, долго слушает причитания друга о том, какой же он всё-таки идиот.***
В Royal, как и всегда, много народу и душно, но Хосок идёт прямо в ВИП-зону, оставляет весь шум и гам за её дверями. — Красивый мальчик, — Хосок берёт в руки бокал брата и залпом опустошает. Чонгук отлепляет от себя яркую брюнетку, просит девушку сходить погулять, а сам тянется к пачке сигарет на столе. — Очень красивый, — Чон ждёт, пока официант вновь наполнит его бокал. — Поэтому и жаль было портить эту красоту. А ты ведь испортил? — О да, — смеётся Хосок. — Лицо я ему знатно подпортил. — И всё? — с нотками разочарования в голосе спрашивает Чонгук. — Конечно же нет, — театрально возмущается Хосок. — Он будет идиотом, если после этого посмеет снова на нас полезть. Я сломал ему руку, может, рёбра ещё. Раскрасил его маленькую кухню его же кровью. — Прекрасно, — довольно усмехается Чонгук. — Нашёл что-нибудь интересное? — Пустые тексты. Ты был прав, если даже у него что-то есть, то это не дома. — Конечно, он вовсе не глупый парень, так же, как и те, кто стоит за ним, — спокойно говорит Чонгук, откинувшись на спинку дивана. — Поэтому пытать и выбивать у него инфу про файлы — трата времени. Даже если он нам назовёт место, не факт, что ни у кого нет больше копий. Подождём, посмотрим, что дальше будет. — Ничего не будет, он хоть и пытался дать сдачи, я его быстро усмирил, — смеётся Хосок. — Он трусливый пацан, рыдал, как девчонка, когда я ему руку сломал. — Это, вообще-то, больно, — кривит губы в улыбке Чонгук. — Бедная куколка, вот и первая трещина пошла. — Кстати, ты будешь удивлён. Я ещё кое-что узнал про этого паренька, — подмигивает старший и подаётся вперёд. Чонгук ожидающе смотрит на брата и делает пару глотков из бокала в руке. — Мальчик-то не так прост. Знаешь, кто его ёбарь? — Ёбарь? — Чонгук откладывает бокал на стол и облокачивается на свои колени. — Гей он, притом судя по тому, с кем встречается, то ножки именно наш малыш раздвигает. Чонгук мгновенно мрачнеет, и брат это отчётливо видит, нарочно делает паузу, ковыряется в ведёрке со льдом. Чонгук тянется за бокалом, делает ещё один глоток, чувствует, как обжигает горло любимый вкус, но удовольствия никакого. Откуда эта внезапная злость, почему хочется его под своими пальцами ощутить, поднажать посильнее и послушать, как кости хрустят, — Чонгук не знает. Зато он точно знает, что доложи Хосок о его ориентации до визита, то приказал бы убить. Потому что картина того, как Мин Юнги выгибается под кем-то и шире ноги разводит, — натягивает нервы в струнку, заставляет зубами скрежетать. — Я его знаю? — наконец-то открывает рот Чон. — О да, ещё как, — усмехается Хосок. — Наш любимый замглавы департамента полиции Ким Намджун. В голове у Чонгука коллапс. Он видит, как швыряет по одной все бутылки со стола об стену, как переворачивает стол, как наслаждается звуком бьющегося стекла, но внешне Чонгук статуя, сидит, как и сидел, вертит в руке бокал и смотрит сквозь брата. Сука. Картинка возвращается, вот только сейчас у трахающего Мин Юнги мужчины появилось лицо, притом то самое, которое Чонгук мечтает лично землёй усыпать. Сука. Хочется прямо сейчас сорваться и к нему поехать. Схватить его за длинные цвета воронова крыла пряди и бить головой о первую стену, впитать его крики, нанюхаться его крови, унять это чудовище злости, восставшее внутри. Только вот злости ли? Сука. Чонгуку не должно быть до Мин Юнги никакого дела, кроме того, что у того есть на него компромат, но сейчас похуй на все документы и доказательства, даже они его вот так по щелчку не выводили. Одна мысль о стонущем под Ким Намджуном своим этим хрипловатым, грудным голоском Юнги заставляет вылететь все пробки, замыкает мозг. Эта картина перед глазами не затирается, Чонгук его длинные пальцы, комкающие простыни, видит, слышит его тяжёлое дыхание, видит бледную кожу, по которой чужая ладонь скользит, и чуть ли не рычит. Чонгука трудно разозлить, почти что невозможно, но Мин Юнги разозлил. Своим блядским видом, любопытством, упёртостью, а самое главное, тем, что не просто позволяет кому-то прикасаться к себе, а позволяет это Ким Намджуну. У Куклы должен быть один хозяин, и если Чонгук его не убьёт, то это будет его и только его кукла. — Ясно. — Какие-то ещё указания будут? — Да, пусть от моего имени пошлют в больницу букет цветов, — спокойно, без эмоций распоряжается Чон. — Букет из красных тюльпанов и белых лилий. Тюльпаны символ кратковременной красоты, а лилии — быстротечности жизни. Он умный парень — намёк поймёт. Он столько выпусков нам посвятил, ничего плохого в том, что мы внимательны к нему, нет. — Сделаю, — усмехается Хосок и достаёт из нагрудного кармана маленький свёрток с порошком.***
Юнги получает огромный букет белых лилий и красных тюльпанов утром вторника и просит медсестру передать ему визитку, наколотую сверху. Букет очень красивый, даже завораживающий. Юнги с улыбкой рассматривает его, жалеет, что не в состоянии подойти и сполна насладиться. Он берёт переданную ему визитку и подносит к глазам. «Цветам свойственно увядать, но память об их красоте вечна. Твою красоту я запомню, твою жизнь ты должен продлить сам. Поправляйся. ЧЧ.» Юнги пару секунд стеклянным взглядом смотрит на золотистую визитку в руке, всё силится перебороть набирающий обороты торнадо страха внутри, но не справляется. Он разносится по крови песчинками, бурлит, поднимается к горлу, и Мин чувствует на языке крошки своих перемолотых внутренностей. Пытается сплюнуть, прокашляться, но не в состоянии взять себя в руки, выдирает капельницы, сгибается пополам и пугает медсестру. — Уберите цветы, уберите их отсюда, — кричит он побледневшей от страха девушке. — И это тоже, пожалуйста, уберите, — молит словно в припадке парень и указывает на выброшенную на пол визитку. — Но куда я их дену? — растерянно смотрит на него девушка. — Выбросите, сожгите, вынесите их из палаты. Медсестра, вздохнув, подходит к койке, проверяет капельницы, подсоединяет обратно и с букетом скрывается за дверью. Юнги понемногу успокаивается, откидывается на подушку и пустым взглядом смотрит в окно, за которым как ни в чём не бывало садится солнце. Демон не позволяет о себе забыть, даже не присутствуя рядом — оплетает сетями, обматывает их вокруг горла и душит. Он пришёл к нему на закате, не просто напомнил о себе, а сделал открытый намёк, не расцени Юнги его правильно, и это будет уже его собственный закат. И пусть красное небо сейчас заставляет вспомнить брызги крови на стене своей кухни — сдаваться хочется только с последним вздохом.Юнги не умрёт трусом.