— Это… это невозможно, — борясь с внезапной засухой в горле, еле произносит Мин, так и не поворачивается, напротив, чуть ли в стекло не вжимается, лишь бы оставить между ними расстояние, не дать Демону пробраться в самую душу.
— В моём мире возможно всё, — доносится насмешливый голос, и Юнги чувствует, как мужчина нагибается, водит носом по его волосам, как стоит непозволительно близко, как одним своим присутствием заставляет жалеть о том, что вообще когда-то на свет родился. Юнги от этой нежелаемой близости, двумя пальцами куда-то меж лопаток вонзающейся, заставляющей кровь в жилах стынуть, а кожу слоем льда покрываться, подташнивает. Ему кажется, если он сейчас эту мучительную пытку чужой рукой не прекратит, то выблюет на отполированный пол не только скудный ужин, но и все свои внутренности.
Он резко разворачивается, понимает, что делает огромную ошибку, потому что смотреть Чонгуку прямо в глаза невыносимо тяжело, находиться с ним на расстоянии пары сантиметров — смертельно. Юнги видит на дне его зрачков отражение себя, точнее, того, что от него остаётся после каждого такого столкновения, каждой мимолётной встречи.
Возможно, эта последняя.
— Это какой-то идиотизм. Это ни в какие рамки не лезет, — Юнги растерянно хлопает длинными ресницами и смотрит по сторонам.
На одном из столов, свесив длинные ноги вниз, сидит Чон Хосок, который, поймав взгляд Мина, сразу подмигивает ему. Юнги неосознанно дёргается влево, будто от глаз хоть одного из этих братьев можно скрыться, но Чонгук кладёт руку на его плечо, опускает медленно ниже, до локтя, наслаждается напуганным взглядом Юнги, а потом усмехается:
— Я не давал ему приказа, значит, он тебя не тронет.
— Ублюдок, — Юнги топит с головой недавнее прошлое, пропитанное болью, которой его наградил старший Чон. Весь его страх, собравшийся до этого в клубок, взрывается, даже он не в силах выстоять под натиском совсем свежих воспоминаний и хруста своих же костей, эхом отдающего в ушах. Юнги сильно толкает мужчину в грудь, но тот даже с места не двигается.
— Ты должен быть в СИЗО! Ты должен быть под заключением до суда! Как ты так разгуливаешь на свободе? Как это вообще возможно? — кричит на весь ресторан Мин.
— Я там, — продолжает усмехаться Чонгук, ещё больше выводя из себя своей улыбкой Юнги. — Пресса, полиция, общественность — все убеждены, что я там. Так что закон работает, а ты молодец, ты отлично постарался.
— Нет, нет, нет, — Юнги обхватывает ладонями голову, чтобы унять отдающий стуком в уши звук под рёбрами, и обходит уже не мешающего ему Чонгука. — Этого быть не может. Это всё слишком, — он, как полоумный, бегает глазами по заведению, почему-то считает многочисленную охрану Чонгука и продолжает судорожно глотать воздух, которого резко мало.
— Я аж горжусь тобой, — Чонгук проходит к одному из столиков и, выдернув кресло, садится в него. — Я сомневался, что ты проигнорируешь предупреждение, но ты меня удивил. Я люблю удивляться.
Чон подзывает одного из собравшихся за стойкой официантов, которых туда загнали его же люди, и просит «Хеннесси».
— Ты пришёл меня убить? — сиплым голосом, опустив плечи, задаёт главный вопрос Юнги.
Ясное дело, что да. Юнги сделал то, чего хотел, думал, что у него получилось, но до конца не сработало. Демон, даже получив срок, сидеть не будет, своим присутствием здесь он это только доказывает. И да, он пришёл его убить. Реальность внезапно невыносима для его хрупких плеч, наваливается бетонными плитами, складываемыми друг на друга, как домино, погребая под собой последние надежды, последнюю веру.
Сколько ему говорили «не лезь, убьёт», он всё равно лез. Шёл напролом, не сгибался, не сдавался, а сейчас даже себе признаться стыдно, но он жалеет.
Человеческая сущность чересчур самоуверенная и трусливая. До самой гильотины человек уверен в своём ангеле-хранителе, идёт даже к ней с гордо вздёрнутым подбородком, рассчитывает, что и в этот раз пронесёт. Но Юнги больше не верит, что все те, кто полёг, кто положил голову на эшафоте, за секунду до того, как опустилось лезвие на горло — об этом не пожалели.
Юнги жалеет. Смотрит в эти вырывающие его душу глаза, в которых нет ни капли сострадания или хоть какого-то понимания, и осознаёт, что он проиграл, что не выстоял, что сделал самый большой шаг в своей жизни, а оказалось, он последний.
Миром правят сильные. Юнги думал, он такой же, но перед ним Демон, и один его надменный взгляд втаптывает Юнги в чёрную почву, вбивает и сверху такой же засыпает. Смерть слишком высокая цена. Даже Юнги её платить не готов, хотя почему-то думал, что сможет.
Он делает глубокий вдох, чувствует, как горло пощипывает от алмазных крошек, которые дерут слизистую, и решает, что умрёт достойно. «Как хорошо, что Джин ушёл», — вдруг думает Мин и даже улыбается про себя. — «А то даже на моей могиле бы орал, что «я же говорил, что был прав».
— Я не убиваю людей, — прерывает мысли Юнги тягучий голос Чонгука. — Не делай из меня убийцу, ты и так столько всего на меня повесил, а сколько ещё у тебя в запасе…
— Откуда ты знаешь? — Юнги подходит ближе и останавливается в четырёх шагах от кресла. Уже почти не страшно, всё равно это последняя ночь в его жизни.
Чонгук делает глоток из бокала, ставит его на столик слева и вновь смотрит на парня:
— Я знаю всё. Более того, я знаю будущее. Твоё точно знаю.
Он поднимается на ноги и медленными шагами подходит к Юнги, нависает сверху непроходимой скалой, заставляет ёжиться в своей тени, окутывает своим запахом, уже руки протягивает. Юнги чувствует костяшки на своём лице, но возмутиться не успевает — Чонгук сам отдёргивает руку, и взгляд его всё мрачнее, молчит пару секунд, а потом вкрадчиво спрашивает:
— Ты не боишься смерти?
— Я знал, на что я иду, так что не боюсь, — спокойно отвечает Мин, который терять лицо не будет, пусть и внутри землетрясение, под собой города хоронящее.
— Тебя просто неправильно с ней знакомили, — хищный оскал пугает Юнги, и ему снова хочется спрятаться, лишь бы перестать находиться так близко к Демону. — Вторую часть файлов свет не увидит.
— Ну конечно, ты же меня убьёшь, — сглатывает вязкую слюну Мин.
— Ни в коем случае, — ласково говорит Чонгук и снова тянется.
Юнги делает шаг назад, а Демон вперёд, всё пытается дотянуться, дотронуться. Юнги не понимает его такую очевидную тягу. Чонгук сам её не понимает. Но трогать — его острая необходимость, будто бы зло внутри успокаивается, демоны усмиряются. Чонгук сразу чувствует себя лучше.
Высасывает пальцами чужую душу, подпитывает свою.
— Я покажу тебе кое-что намного хуже смерти, — говорит, а в глазах Ад свои врата раскрывает. Юнги видит полыхающее пламя, чувствует запах палёной плоти, знает, что это он сам в этом огне сгорает.
— Сыграй со мной в игру, выпусти файлы. Я потерял почти полтора миллиона, потеряю ещё больше со вторым докладом, а я ведь убивал за меньшее, куколка, — продолжает тем временем Демон.
— Ты ужасный человек, Чон Чонгук, — еле слышно произносит Мин, потому что с ним даже говорить не хочется. Они на разных полюсах, они лёд и огонь, свет и тьма, им не о чем говорить, им никогда друг друга не понять.
— Идём, покажу тебе кое-что, — Чонгук протягивает руку, и Юнги знает, что или его потащат силой, или он сам пойдёт. Он вкладывает ладошку, позволяет ледяным пальцам сплестись со своими и следует за направляющимся к двери на балкон мужчиной.
Прямиком в ад на своих двоих.
Холодный ночной воздух пробирает до костей. Юнги ёжится, хотя на дворе лето и он одет в футболку, пусть она вся и в дырках по задумке дизайнера. Чонгук останавливается у перил, облокачивается, смотрит на город внизу, кажется, даже забывает, что он не один. Юнги топчется рядом, не может понять, в какую игру они играют, всё думает, что лучше бы она поскорее закончилась. Рядом с Чонгуком тяжело дышать, не то чтобы соображать, тем более, на что-то надеяться. Чон резко поворачивается к нему, одним движением подхватывает его под задницу и, повернувшись, сажает на перила. Юнги испуганно цепляется пальцами в его запястья, боится обернуться на чёрную пропасть за собой.
— Что ты делаешь? — пищит испуганно, ногтями в чужие руки впивается.
— Не бойся, — Чонгук разводит его ноги, становится вплотную прямо между ними. Юнги от страха обвивает его торс ногами — что угодно, лишь бы не полететь вниз головой с высоты шестнадцатого этажа. Чонгук близко настолько, как до него был только Намджун, настолько, что впору бы самому податься назад и полететь вниз на встречу с асфальтом. Это неправильно. Этому не может быть оправданий, но Юнги его обнимает, не реагирует на дыхание, обжигающее шею, на бьющееся почти что под ухом самое чёрное сердце из всех, держится, как за якорь.
Предаёт себя.
— Страх смерти — странная штука, — Чонгук заводит руку за его спину, водит пальцами по позвоночнику. — Ты такой смелый и борзый, борющийся с несправедливостью и преступностью, а стоит тебе оказаться на волосок от смерти, ты обнимаешь меня, цепляешься, держишь. Ты забываешь, кто я. Сейчас я — твоя смерть и твоё спасение. В шаге от смерти нет плохих или хороших.
— Спусти меня, я боюсь высоты, — у Юнги позорно дрожит голос. Он действительно боится высоты с самого детства. А сейчас готов от страха лицом в его выемку меж ключиц зарыться, но это последний бастион — его Демон не возьмёт.
— Ты ведь ничего не боишься, — Чонгук обхватывает пальцами его запястья и легонько толкает Юнги в грудь. Мин вскрикивает, отчаянно машет закованными словно в кандалы чужих пальцев руками и сам подаётся вперёд, прижимается, обнимает изо всех сил, намертво вцепляется. Чонгук обнимает в ответ, гладит по волосам, по спине, шепчет, что «не отпустит, не сегодня», и Юнги верит.
Постояв так казавшихся Юнги вечностью пару минут, Чон снимает его с перил, даёт парню прийти в себя, выровнять сбившееся дыхание. Стоит разуму вытеснить страх, и Мин сразу же отталкивает его и отскакивает в сторону. Чонгук на это только улыбается.
— Ты хочешь сказать, что ты вовсе не плохой и что я зря тратил своё время, но не выйдет. Ты преступник, на твоей совести сотни смертей, и ты должен сидеть. То, что я цеплялся за тебя — это неосознанно, ты сам это прекрасно понимаешь. Это был страх, — непонятно кого убеждает Юнги — себя или Демона.
— Чистый животный страх. Он прекрасен. Ты прекрасен, — продолжая откровенно разглядывать его, говорит Чон. — Всё, что ты говоришь, я отлично понимаю, как и то, что ты больше ни слова про меня не напишешь.
— То есть ты меня не убьёшь сейчас? — растерянно смотрит на него Юнги.
— Нет, но я покажу тебе, что с тобой будет, если ты ослушаешься меня во второй раз, — одним своим тоном чужую душу на нитки распускает. — Ты и так исключение, так как я делаю предупреждение один раз. Но играться с тобой мне нравится.
Чонгук хватает Юнги за руку и, насильно таща его за собой, проходит обратно в зал, идёт прямо к Хосоку. Он берёт пистолет брата, лежащий рядом с ним, осматривает, а потом, не целясь, стреляет в первого попавшегося официанта. Юнги вскрикивает и, прикрыв ладонью рот, в ужасе оседает на пол у стола, на котором сидит Хосок. Остальной персонал забивается за барную стойку, и Мин только слышит чужие всхлипы, доносящиеся оттуда. Застреленный парень лежит на полу, а Юнги, как завороженный, смотрит на расползающуюся под ним лужу крови.
— Зачем? — пропитанным болью голосом спрашивает Юнги и поднимает глаза на стоящего рядом Чонгука.
— Убийство — самое страшное преступление, — Чонгук возвращает брату пистолет и смотрит на Мина, так и сидящего на полу. — Ты убил его.
— Ты больной.
— Я легко могу повесить на тебя это убийство, а ещё могу повесить парочку изнасилований, даже обвинение в педофилии могу, — монотонно говорит Чон. — Представь, какой кошмар, добропорядочный гражданин, именитый журналист, оказался наркоманом, алкоголиком, убийцей, насильником. Ты только выбери, за что хочешь сидеть, и я тебя посажу.
— Психопат, — продолжает повторять одними губами Мин.
— Я убил перед тобой, но ты этого не докажешь. С чего ты взял, что ты сможешь упечь меня за решётку своими докладами? — Юнги чувствует, как меняется голос Чонгука. От холода в его интонации хочется сдохнуть, хочется стать несчастным официантом, который погиб из-за Юнги же. — Я могу опозорить тебя перед общественностью, ты никогда не увидишь свою малышку сестрёнку, потому что извращенцам видеть детей не положено…
— Откуда…
— Твой любовник сам от тебя откажется, потому что не пристало капитану полиции ебать парня, и не просто какого-то, а убийцу, насильника, педофила…
— Откуда… — Юнги сжимает пальцами коленки, чувствует закинутое умелой рукой горящее лассо отчаяния, обвивающее горло.
— Я не убью тебя. Я тебя уничтожу. Докажи мне свою смелость, скорее тупость, и я реализую всё вышесказанное, — Чонгук идёт обратно к своему креслу. Он опускается в него, берёт в руку бокал и будничным тоном говорит своей охране:
— Мне нужен его зуб.
— Что? — удивлённо смотрит на брата Хосок.
— Что? — вторит за ним растерянный Юнги и начинает отползать назад по мере того, как на него двигается громила с щипцами.
— Чон Чонгук, что ты творишь? — кричит Юнги и только поднимается на ноги, чтобы сорваться к выходу, как бугай хватает его за шкирку и волочит по полу к боссу. Швыряет на пол так ничего и не понимающего парня, садится сверху, подзывает второго, который блокирует руки и фиксирует голову кричащего и барахтающегося Юнги.
Мин отбивается из последних сил, прячет лицо в задравшейся до подбородка футболке, но они сильнее. Шок мешает бороться, соображать, он всё ещё отчаянно верит, что это шутка, что очередная угроза, что Чонгук не до такой степени психопат. Сжимает в зубах свою футболку, молится высшим силам, чтобы так же, как и в его любимых американских фильмах, полиция в последний момент успела, чтобы приехали, спасли его, вырвали из лап этого чудовища. Но никаких сирен, оглушающих всё вокруг, никакой полиции, никакого спасения. Демон восседает на троне, попивает коньяк, наслаждается зрелищем, не поднимает большой палец вверх, пусть и не опускает, но Юнги уже всё равно в трясине, захлёбывается страхом, предстоящей болью, сдаётся снимающей скальп безнадёжности. Юнги один на один со своим личным кошмаром.
Ему насильно грубо раздвигают челюсть, грозятся сломать пальцы, если не откроет рот. Чонгук продолжает наблюдать за чужой агонией у своих ног с откровенно скучающим взглядом, даже на часы поглядывает. Юнги чуть ли не плачет, кусается, отбивается, матерится, но бесполезно, они грубо пихают ему в рот плоскогубцы, разбивают десну, губы. Юнги тошнит от запаха железа, но ещё сильнее его тошнит от боли, когда бугай резким движением выдёргивает коренной зуб.
Юнги захлёбывается кровью, она льётся ему в глотку, на футболку, от боли в голове мини-бомбы взрываются, их осколки в глаза впиваются. Он прикрывает руками рот, скулит так, что у любого, у кого есть сердце, оно бы сжалось — жаль, в этой комнате таких нет. Чонгук лениво протягивает ладонь, в которую сразу же кладут чужой зуб.
— Куколка моя, твой зуб — доказательство твоей смерти, — нагибается к сжавшемуся в комок и борющемуся со своей болью Мину Чон. — У тебя высокий порог боли, — одобрительно поглаживает чужие спутавшиеся пряди Чонгук, а Юнги отползает подальше, смотрит на него так, что будто готов зубами в глотку вцепиться, пусть один из них ему уже и вырвали.
— С помощью твоего зуба я могу сделать так, что ты умрёшь для всего мира, но ты будешь жив, — продолжает Чонгук. — Не понимаешь о чём я? Так вот, скажем, устроим тебе аварию, пожар в твоей квартирке, и найдут только зуб, определят по нему твою личность, ведь останки превратятся в пепел. Но ты будешь жив. Станешь моей ручной зверушкой без имени, фамилии, без личности. Куколкой. Я могу это устроить. Ты этого хочешь?
— Больной ублюдок, — выплёвывает на пол кровь Мин.
— Выбор за тобой, — усмехается Чонгук и поднимается на ноги.
Он медленно подходит к обезумевшему от боли парню, садится рядом, притягивает его к себе, нежно гладит по волосам и сразу получает кулаком в челюсть. Потом ещё раз. Сдачи не даёт, всё равно руку протягивает, будто назло, на самом деле только потому, что хочет, и желание это сейчас его надвое складывает. Даже кровь у него другая, горит алым огнём, манит. Чонгуку надоедает играться, он заламывает чужие руки, с силой прижимает к себе и шепчет прямо на ухо:
— Любишь играть по-крупному, люби и ответственность нести, — Чонгук грубо отталкивает парня от себя и встаёт на ноги. — Вырубите его, — приказывает он своим людям, а сам салфеткой, взятой со столика, стирает чужую кровь с рук.
Юнги уже не сопротивляется, когда к нему подходят, не реагирует на лёгкий укол в шею и тяжелым грузом валится на пол.
— Можно же было вырвать зуб с анестезией, раз уж ты всё равно собирался его вырубить, — хмуро смотрит на брата Хосок.
— Зачем? Я хотел, чтобы он почувствовал боль. Потому что боль отныне станет всем, что он будет чувствовать, если не поумнеет.
— Почему ты играешь с ним? — спрыгивает со стола Хосок.
— Потому что он интересная кукла.
***
Юнги просыпается под утро в своей постели. Он подскакивает на кровати, оглядывает заляпанную высохшей кровью футболку и тянется к телефону.
— Все файлы, которые я вам передал, я забираю обратно, — говорить невыносимо тяжело, щека отекла, раненая десна опухла, но он всё равно пытается произносить слова чётко. — Потом объясню. Я больше делом Чонов не занимаюсь. Я и так достаточно помог правительству, попытался во всяком случае. Я не разрешаю пользоваться материалами. Вечером на нашем условленном месте всё заберу.
Юнги сбрасывает звонок и, массируя онемевшую видимо от обезболивающих, которые ему кололи, когда он был в отключке, челюсть, идёт в ванную. Первым делом надо сходить к своему стоматологу и вставить имплантат. Стоматолог долго ругается на «грязную» работу и ворча вставляет на место удаленного зуба имплантат с временной коронкой. После приживления имплантата Юнги придёт ещё раз, и его заменят постоянной.
***
Номер отработан на отлично. Преподаватель хвалит всех, отдельно выделяет Чимина, а последний, и так с трудом справляясь с бушующими внутри эмоциями, чуть ли не рыдает от счастья. Пак только проходит в гримёрную, чтобы наконец-то снять с себя костюм и смыть тяжёлый макияж, как туда заносят огромный, с трудом прошедший через дверь букет белых нераскрывшихся бутонов роз. Двести цветков, сорванных только для того, чтобы потешить чьё-то эго и обрадовать чьи-то глаза. Чимин ошарашенно смотрит на цветы, честно говорит согруппнику Минхо, что не знает от кого они, и тянется к визитке:
«Крошка, ты был лучшим. ЧХ.»
***
Хосок ждал этого дня долго. Он заранее узнал о выступлении, о том, что одним из ведущих танцоров будет Чимин, и сразу купил билет на самое лучшее место. И не пожалел.
Этим вечером Чимин покорил его во второй раз, заставил и так бушующее внутри желание ещё больше разрастись, выжечь дотла все остальные мысли и оставить только образ порхающего по сцене паренька в белом. Он прекрасен настолько, что Хосок как бы не пытался, но слова для сравнения подобрать не смог. Он мысленно дал сам себе пять за свой потрясающий вкус и почти полтора часа боролся с огромным желанием стащить Пака со сцены и увезти к себе.
Чимина хочется настолько сильно, что попахивает одержимостью. Хосок с этим желанием не справляется. Ладони до сих пор помнят бархат его кожи, его глаза, смотрящие прямо в душу, в ушах звенит его голос, а губы… те самые, с которых и началось знакомство Хосока с этим парнем, достойны целой книги. Камасутры.
Хосок хочет его до сжимающихся в кулак ладоней, до гортанного рыка, до дрожащих пальцев и узла внизу живота. Хочет вылизать каждый сантиметр этого божественного тела. Его бьёт током в двести двадцать только от одного взгляда на затянутые в лосины ноги, которые развести бы широко, дать ему оседлать себя, обвить руками тонкую талию и насаживать, и насаживать. До искр перед глазами, до порошка от костей на ладонях, до чужой крови, обволакивающей пальцы. Он сидит и смотрит сквозь, он уже видит Чимина на коленях перед ним, ему поебать, что можно и нельзя, он хочет свой член в нём, в его глотке, на его губах. Он будто уже слышит, как эти полные персиковые губы причмокивают, как заглатывают. Он отчётливо видит следы своих зубов на чужой аппетитной заднице, видит, как натягивает её на свой изнывающий член, как кончает в него, на него, повторяет.
Хочет. Хочет. Хочет.
Хосок только и делает, что ёрзает в кресле, бесится, что зверь желаний заперт в клетку, осторожничает. Заказывает Паку белые розы, с иронией думает, что белый — цвет невинности, пусть и с Чимином хочется упасть на самое дно, грешить ночи напролёт, так, чтобы никогда не отмыться, так, чтобы в вечном огне гореть. Хосоку не страшно. Пусть только взамен этого мальчишку с пухлыми губами ему отдадут. Долбанный малолетка, от которого дыхание спирает.
***
«Неужели он сидел в зале, неужели он смотрел номер? Как хорошо, что я ничего не знал, я бы перепутал партии, я бы сбежал в истерике», — думает Чимин и возвращается к зеркалу. Смотреть на цветы отчего-то не хочется. Хосок его изводит. Своей упорностью, тараном, ходит вокруг, рвы роет, загоняет в ловушку — Чимину не выбраться. Пусть он сам этого пока до конца и не осознаёт. Но одно он знает точно — одно упоминание имени старшего Чона, и у него внутри струнки нервов с глухим треском рвутся.
Чимин только тянется к ватному диску, как в дверь стучат, и Минхо, открыв её, слышит единственное «сгинь». Парень понимает, что лучше выполнить прямой приказ, а не искать себе приключений.
— Спасибо за цветы, наверное, — Чимин даже не оборачивается, выжимает гель на ватный диск и подносит к губам.
Хосок останавливается позади, кладёт руки на чужие плечи и любуется невероятной красотой Пака через зеркало.
— Ты слишком прекрасен для этой сцены, ты должен блистать не здесь, — Хосок медленно массирует чужие плечи и продолжает прожигать взглядом красивое лицо.
— Всему своё время, — старается спокойно отвечать ему Чимин и яростно трёт ватным диском уже щёки.
— Твоё время может наступить через секунду, — нагибается к его уху Чон, не удерживается, проводит языком по мочке, на вкус пробует. — У меня огромные связи, ты только пожелай и будешь главным танцором в Метрополитен-опера.
Чимин откладывает грязный ватный диск в сторону, набирает в лёгкие побольше воздуха и смотрит прямо в глаза мужчины через зеркало.
— Взамен я должен с вами переспать?
Грязная ухмылка портит красивое лицо собеседника.
— Взамен ты должен стать моим.
— Омерзительно, — по слогам выговаривает Чимин.
— Прекрасно, — имитирует его Хосок. — Я устал за тобой бегать. Поговорим в открытую. Я могу исполнить твою мечту о танцах, я могу исполнить любую твою мечту, а ты взамен исполнишь моё желание. Это как бизнес. Каждый получит своё.
— Но тут одна проблема, мистер Чон, — Чимин резко поднимается на ноги и, прислонившись задом к стойке, зло смотрит на него. — Я не шлюха, и меня не купить.
— Это не проблема, — Хосок становится вплотную, пресекает собой попытки вырваться.
— Всё в этом мире можно купить. И тебя тоже.
Он проводит костяшками по чужому лицу, замечает, как дрожат так им желанные губы, чувствуют ту борьбу, которая идёт внутри парня, но всё равно продолжает давить:
— Я хочу тебя, Пак Чимин, а я всегда получаю то, что хочу.
Хосок проводит носом по его щеке, приближается к губам и получает сильный удар кулаком в лицо. Хищник моментально реагирует на запах своей крови, ловит занесённую для повторного удара руку, с силой выворачивает, заставляя Чимина охнуть от боли и вдавливает его в стойку. Пак пытается ударить его ногой, так как руки блокированы, но Хосок, не дав ему даже шевельнуться, впивается в его губы. Чимин кусает, больно, до крови, но Хосок продолжает зажимать его в стальных объятиях и яростно целовать, пусть и поцелуем это не назовёшь. Он целует оголодало, не обращает внимание на кровавый вкус чужих губ, вгрызается, сминает пухлые губы, раздирает, толкается языком, больно кусает в ответ, не реагирует на чужой стон боли и, только сполна испив, резко отпускает.
Облизывает свои губы, смакует чужую кровь на своих губах, аж причмокивает. Потом делает пару шагов назад, издевательски смеётся над попытками разъярённого Чимина дотянуться до него, ударить, ловит полетевший в него баллончик лака для волос и отбрасывает в сторону.
— Перестань беситься и подумай о моём предложении, — Чон идёт к двери. — Я вернусь за ответом, и лучше ему быть положительным, отрицательных я не принимаю.
Чимин ещё долго смотрит на закрывшуюся за мужчиной дверь, а потом, с трудом подняв огромный букет с дивана, швыряет его на пол, пинает долго и остервенело. Топчет красивые бутоны, размазывает их по старому деревянному полу, выпускает на несчастные цветы всю свою ярость.
Сразу после гримёрной Чимин прямиком едет в полицию, пишет заявление и на удивлённый вопрос полицейского, вправду ли это был Чон Хосок, выкрикивает, что «да», и показывает на свои истерзанные и опухшие губы.
***
Хосока вызывают в полицейский участок утром следующего дня. Он долго вертит в руке мобильный, проводит пальцами по своим губам, вспоминая вчерашний поцелуй, и усмехается. Чимин, кажется, не понял, с кем воюет. Придётся объяснить.
Хосок посылает в участок своего адвоката, а сам, поправив воротник белоснежной рубашки и надев сверху серый пиджак, спускается вниз к ожидающему его ламборгини. Пора показать крошке серьёзность своих намерений. Монстр сорвал все оковы, попробовал его плоть на вкус. И ему понравилось.
Отныне Хосока ничто не остановит.
