***
Юнги просыпается в постели один, заказывает себе завтрак в спальню, попутно смотрит телевизор, получает очередное «нет» на просьбу об интернете и спускается в сад. Юнги помогает садовнику, слушает его рассказы о цветах и деревьях, забивает голову всей этой не нужной ему информацией, лишь бы не думать о прошлой ночи. Но с кем бы он ни говорил, чем бы не занимался, мозг назло подбрасывает картинки ночи, а кожа всё так же зудит и чешется во всех местах, где касался Чонгук. То есть везде. Это ненасытное чудовище не давало сомкнуть глаз, не позволяло забыться, он не просто занимался с ним сексом, он брал его и брал, будто доказывая, что может, что это его, что мнение Юнги даже не важно. И Юнги отдавался. После первого раза он вообще выкинул все мысли из головы, наглухо запер в себе все чувства — в первую очередь ненависть — и послушно исполнял любую его прихоть. А сейчас он усиленно продолжает закапывать в себе рвущееся наружу «тебе ведь понравилось». Потому что понравилось. Юнги стоит полностью обнажённым перед зеркалом в спальне, проводит пальцами по каждой отметине, оставленной на теле любовником, и шепотом повторяет «так надо». По-другому и быть не должно, по-другому только клиника. Потому что нравиться секс с Демоном — не должен. В Демоне ничего нравиться не должно. Юнги ненавидит себя за то, что, как какой-то подросток, поддался на первую же ласку, что разомлел, что даже просто позволяет себе мысли о том, что ночью было хорошо. Даже сейчас, изучая взглядом засосы, у Юнги внизу живота клубок собирается, ещё больше себя ненавидеть заставляет. Он вздрагивает на резко открывшуюся дверь и рычит на ворвавшуюся в комнату Миранду: — Тебя стучаться не учили? — Подарочек, — демонстративно игнорирует его женщина и бросает на постель коробку. Для Юнги это уже превращается в какой-то ритуал — каждый божий день он получает коробки и каждый раз боится того, что может в них обнаружить. Вот и сейчас подходит, поднимает крышку, а самого чуть ли не потряхивает от десятка мыслей, что его кукловод выбрал для него в этот раз. Подарок оказывается намного безобиднее последнего. Снова цепи, украшенные камнями, как на тело, так и на бёдра. Юнги закрывает крышку и, абсолютно не стесняясь своей наготы, проходит к креслу за штанами. — Он приедет сегодня? — спрашивает он, попутно натягивая одежду. — Я не знаю, — пожимает плечами Миранда. — Может, он приедет, может, тебя позовёт, в любом случае, в этот раз указания чёткие: ты должен надеть всё, что в этой коробке, и на голое тело. — Так и сделаю, можешь не сомневаться, — очаровательно улыбается ей Мин и плюхается в кресло, провожая Миранду из комнаты взглядом. Юнги и вправду это сделает. Он наденет этот нелепый наряд извращенца, будет вилять голой задницей перед Чон Чонгуком и ещё горячее отдастся ему этой ночью, как и все последующие. Чонгук думает, он кукловод и он ведущий игрок, только Юнги думает по-другому. Никаких больше попыток сбежать, сопротивления и скандалов — Юнги будет играть в свою игру. Он даже Намджуном, который считал себя главным в их отношениях, крутил, как хотел, и спокойно мог одними хлопающими ресничками добиться своего. Пусть самого главного так и не добился. И тут добьётся. Тем более он одержимость Чонгука ночью сполна на себе ощутил. И она ему только на руку. В восемь за Юнги приходит Итон и просит спуститься на ужин, где его ждёт сам Демон. Юнги натягивает на себя всё, что было в коробочке, накидывает на плечи тонкий шёлковый халат цвета бордо и идёт к лестнице. Ноябрь в Нью-Йорке холодный и ветреный, поэтому прислуга уже давно не накрывает стол на террасе. Находиться с Демоном в одном помещении будет сложнее, чем если бы на воздухе, думает Юнги, и сам дает себе мысленно по лбу, вспомнив, что всю ночь провёл вообще под ним. Чонгук сидит за небольшим квадратным столом, которого явно до этого в гостиной не было, и попивает вино. Огромный прямоугольный стол, за которым спокойно можно было бы усадить человек пятнадцать, так и стоит в сторонке и пылится. Видать, Демон решил держать жертву на расстоянии вытянутой руки и именно поэтому приказал накрыть столик на двоих. Чонгук одет в обычные серые брюки и в простую белую рубашку с расстегнутыми верхними пуговицами, но Юнги одного взгляда хватает, чтобы вновь решить про себя, что он «демонически красив». Юнги поправляет ниспадающие на лоб волосы и опускается на стул напротив. — Ну зачем этот халат? — недовольно морщится Чонгук. — Почему ты стесняешься своего роскошного тела? Вроде они уже столько времени знакомы, ближе просто некуда, но у Юнги от его голоса до сих пор мурашки по телу табуном проходятся, и, как и всегда, первое желание — забиться бы куда-то в угол, в идеале — сбежать. — И тебе добрый вечер, — прочистив горло, говорит Юнги и, дождавшись, пока Чонгук наполнит его бокал, сразу тянется за ним. — Я даже в ресторан тебя не позвал, специально дома решил поужинать, чтобы ты не стеснялся, а ты опять сделал всё по-своему. — Какое великодушие! — Юнги возвращает на стол пустой бокал и стучит пальцем по нему, привлекая внимание обслуживающей их девушки. — Тебе просто нравится меня унижать, и я унижаюсь перед тобой, но перед другими не буду. — Ты считаешь, что я ужасный человек? — вдруг резко спрашивает Чонгук и внимательно смотрит на намазывающего на булочку масло парня. — Я в этом уверен. — Почему? Потому что ты отвечаешь за последствия своих поступков? — Потому что ты больной ублюдок, которому надо лечиться, а не управлять империей, дающей ему абсолютную власть. Ты садист, убийца, маньяк, для которого нет ничего святого, который не умеет чувствовать, не знает, что такое сострадание, понимание, любовь. Мне продолжить? — приподнимает бровь Мин. — У меня реально есть пара вопросов к твоим родителям по типу того, как они могли воспитать и вырастить такого, как ты? Как вообще ты с твоим поганым характером дожил до этого возраста, и на тебя не нашлась управа? — Юнги перестает есть и буравит Демона разъярённым взглядом. — Их воля, они может бы и не растили, — усмехается Чонгук. — У них, во всяком случае, был шанс от меня избавиться, вот только я оказался живучим. — В каком смысле? — Ты ведь знаешь мою биографию, — Чонгук делает паузу, ждёт, пока ему сменят тарелку. — Так вот, ты должен знать о похищении кланом Цзи… — Да, да, — часто-часто кивает Юнги. — Тебе было пять лет, тебя похитили прямо со двора вашего особняка. — Да, оказалось, что пара охранников работала на Цзи. — Ну, они, вроде, выкуп огромный попросили, а твой отец его оплатил. Эта история очень мутная и старая, даже я не мог о ней нормальную информацию собрать, — возвращается к еде Мин. — Для прессы и общественности всё было именно так, — кривит губы в ухмылке Чонгук. — Только за меня никто не заплатил, — Чонгук умолкает, играет с бокалом, а у Юнги от этой паузы лопается терпение. — Как это? — он даже откладывает нож и вилку в ожидании ответа. — Цзи попросил взамен меня один из портов в Сан-Франциско, а не деньги. Потерять контроль над этим портом в то время означало бы потерять всё влияние. Мы бы перестали быть одной из уважаемых «семей» страны. — Только не говори мне… — Юнги прикусывает нижнюю губу и, не веря, смотрит на Чона. — Мой отец и дядя, с которым мы делили этот порт, отказали Цзи. — Но порт в Сан-Франциско принадлежит Цзи, я точно это знаю, я делал интервью с управляющим! — ошарашено смотрит на него Юнги. — С какого года? — улыбается Чонгук. — Порт стал принадлежать им четыре года назад. — Ничего не понимаю, — облокачивается на стол Юнги. — Но ты ведь жив? — Цзи не был детоубийцей, меня просто выбросили на улицу. Четыре года назад я подарил ему порт взамен моей жизни. Не люблю быть должным. — И ты… Как ты жил в этой семье, как вообще можно было обречь своего ребёнка на погибель? У меня в голове не укладывается, — растерянно хлопает ресницами Мин. — Тут ставки слишком велики, они больше и ценнее человеческой жизни. Я, наверное, должен был их понять. — Понять? — восклицает Юнги. — Твой дядя погиб от сердечного приступа пару лет назад… Не погиб, — исправляет он сам себя. — Я его задушил его же галстуком. — А отца простил. — Не простил. Смерть не страшна, когда знаешь, что она уже рядом, уже пришла. Она страшна, когда не знаешь, когда придёт. Мой отец просыпается каждое утро в страхе и засыпает так же. Я сказал ему, что убью его, но не сказал когда. Это весело, — улыбается Чонгук. — Очень, — понуро отвечает Юнги. — Теперь, кажется, я начинаю понимать, откуда в тебе столько зла и ненависти. Ты ведь не знаешь, что такое любовь, ты её не получил. Ты озлоблен на весь мир из-за предательства своей семьи. Мне тебя жаль. — А я считаю, что это был отличный урок. Зато я, в отличие от тебя, не верил в силу справедливости, не подставлял свою жизнь под пулю, зная, что там, где деньги и власть, я точно её получу. Я не верил в любовь, и поэтому никогда не смотрю на ворота и двери в ожидании, как это делаешь сутками ты, думая, что твой рыцарь примчится и спасёт тебя. А он давно тебя похоронил. — Я человек, — взрывается Юнги. — Я верил и буду верить в людей, а ты — Демон. Нам друг друга никогда не понять. — Но у нас с тобой есть то, в чём мы оба нуждаемся: ты позволяешь мне чувствовать себя живым, ты интересный, вечно борющийся, смешной. Ты даже трахался со мной ночью так горячо, планируя что-то в своей очаровательной головке, — улыбается Чонгук. — А я научу тебя верить только в себя самого, перестать ждать и надеяться, покажу и уже показал истинные лица тех, кто тебя окружает. Они все, как мой отец, просто на своём маленьком уровне. Помни это, куколка, и держись за меня, потому что я хотя бы с тобой честен. — Спасибо, оставь себе свою честность, — бурчит Юнги. — Тебя интересует моё тело, оно тебе надоест, тогда посмотрим. — Не надоест. Знаешь почему? — ухмыляется Чонгук. — Потому что меня интересует не тело, меня интересует твоя голова. И вообще, меня так сильно никто никогда не интересовал, так что прими уже, что тебе от меня не избавиться. — Пошёл ты, — еле слышно произносит Юнги, роясь в своих многочисленных мыслях, вызванных этим странным диалогом. — Куколка, вчера ночью ты был таким горячим, таким податливым и вкусным, так хорошо роль играл. Чего ты опять ощетинился весь, ядом брызжешь, или тебя кто-то укусил? Скажи, что за гадюка такая в моём особняке живёт, и я обещаю тебе, что её найдут. — Есть такая, — вдруг странно улыбается Юнги и смотрит по сторонам, убеждаясь, что они одни. — Миранда зовут. — Перестань, — громко смеётся Чонгук. — Я серьёзно, — запускает своё коронное обиженное выражение лица и надутые губки Мин. — Я чувствую себя ужасно, она постоянно мне грубит, ходит вокруг, издевается. Я не обязан это терпеть, и если ты хочешь, чтобы у меня было хорошее настроение, будь добр, убери её или замени. — Нет. — Даже если я сниму халат? Юнги нужно избавиться от этого цербера любой ценой, и его не остановить. Отсутствие в особняке Миранды облегчит Мину жизнь и, возможно, даже поможет, как минимум, добраться до интернета, связаться с семьей и Намджуном, как максимум, сбежать. Оголиться в очередной раз ради такой цели будет несложно. Гордость Чонгук и так ему в глотку запихал и заставил проглотить. Терять больше нечего. — Грязно играешь, куколка, — скалится Чонгук. — Как могу, так и играю, — пожимает плечами Юнги и тянется к самой крупной клубнике в вазе слева. Обхватывает губами ягоду, немного посасывает и, не сводя взгляда с Чонгука, откусывает, и смачно жуёт. — Очень грязно играешь, — Чонгук барабанит пальцами по столу, пожирает его взглядом, шумно сглатывает, когда Юнги слизывает сок с губ. — Но мой ответ — нет. — Как хочешь, — Юнги отодвигает стул назад и, поднявшись на ноги, скидывает струящийся вниз по плечам халат. Видит, как меняется взгляд Чонгука, как мгновенно темнеет радужная оболочка глаз и на самом дне разгорается огонь, который будет пожирать этой ночью самого Юнги. Чонгук буквально не дышит, рассматривая перетянутое тончайшими цепями из белого золота хрупкое тело, лижет его взглядом, предвкушает, нарочно оттягивает момент до прыжка. Он уже весь подбирается, чешет языком клыки, готовясь сорваться за соблазнительной жертвой, но добыча сама идёт в руки. Юнги обходит стол, а Чонгук, не в силах оторвать взгляда от стройных бёдер, на которых поблескивают драгоценные камни, тянет руку и моментально получает шлепок по пальцам. Юнги играет с ним, и Чонгуку это нравится. У этого паренька внутри стальной стержень, потрясающей красоты внешность, но самое главное, огромная власть, которую он имеет над Демоном. Чонгук, как завороженный, рассматривает тело, будто созданное лучшими скульпторами мира, скользит взглядом по цепям, сейчас служащим указателями для рук Чонгука, в который раз понимает, что никакие драгоценные камни не способны затмить красоту Юнги. Всё меркнет рядом с этой светящейся изнутри нежной кожей. Он принадлежит ему, и эта мысль, кажется, делает Чонгука счастливым. Юнги усаживается ему на колени, обвивает руками его шею и шепчет прямо в губы: — Точно нет? Да. Утром следующего дня Миранда собирает свои вещи и съезжает с виллы, оставив в недоумении весь персонал. Юнги пьёт кофе в гостиной, не обернувшись, кидает ей «ариведерчи» и, проигнорировав её «шлюха», возвращается к журналу. Эта маленькая победа стоила Юнги бессонной ночи, наполненной звуками шлепков двух голых тел и собственных стонов, до сих пор эхом отражающихся в ушах. Он не жалеет ни об одной секунде. Игра стоила свеч. А под ягодицами, прямо на бабочках, чешутся и болят следы укусов Чонгука. Каждый миллиметр кожи пропитан его запахом, на боках и бёдрах, как клеймо, выжжены следы его пальцев. Зато внутри пустота, внутри ничего не болит и не горит. Кажется, Юнги утратил чувство самосожаления. Он перестал сетовать на судьбу, грызть себя за беспомощность и чувствовать вину. Теперь он новая версия себя, и она ему очень нравится. Пусть Юнги и не подозревает, что Чонгуку она не нравится от слова совсем.***
Хосок задерживается у выхода из Royal, беседует с администратором, своим давним знакомым, а Чимин, отпустив его руку, выходит на воздух. Он прогуливается по тротуару, дышит свежим, после накуренного и заполненного разными запахами в клубе, воздухом и, задумавшись, не замечает и задевает плечом одного из идущих в его сторону парней. — Глаза разуй, — рычит на него тот, что покрупнее, а Пак, испугавшись, делает шаг назад и извиняется. — Задолбала эта шваль, которую уже даже сюда впускать начали, — брезгливо стряхивает с плеча невидимую пыль незнакомец и впервые смотрит в лицо Чимина. — Надо же, малыш сейчас расплачется, — сюсюкается парень, которого смехом поддерживает его друг. — Я ведь извинился, — дрожащим от нервов голосом говорит Чимин и пытается обойти явно не совсем трезвых парней, но его не пропускают. — В жопу себе свои извинения засунь, — мерзко ухмыляется незнакомец и наступает. — Или хочешь, я их тебе туда засуну? — Лучше в рот, — продолжает гоготать второй. — Посмотри, какие губы. — Прекрасные, правда? — оба парня вмиг оборачиваются, а Чимин, увидев Хосока, сразу подбегает к нему. Хосок заводит его за спину, просит идти в ламборгини, но Пак так и остаётся стоять, о чем жалеет уже в следующую секунду, когда Чон лбом ломает нос одному и, не дав опомниться второму, бьёт его сперва в челюсть, потом в солнечное сплетение. Охрана Чона стоит рядом, ждет приказов, не вмешивается. Хосок будто с цепи сорвался, пинает носом ботинка принявшего позу эмбриона парня на тротуаре, а второго молотит кулаками, попутно ловя, не давая упасть. Чимин кричит, просит уйти, просит телохранителей вмешаться, говорит, что «уже достаточно», но Хосок будто не слышит. Тогда Пак хватает его за локоть, пытается оттащить от них, но Хосок сильно толкает его в сторону, и парень падает на тротуар, больно ударившись о него задницей. Только тогда Хосок поворачивается к нему, вмиг забыв о незнакомцах, и опускается на корточки, обеспокоенно вглядываясь в его лицо. — Прости, крошка, ты просто под горячую руку подвернулся, — говорит Чон и протягивает руку, чтобы погладить его по щеке, но Чимин отползает назад, не даётся. — Они ведь тебя обижали, я не сделал ничего плохого, — пытается оправдаться Хосок и, услышав звуки сирен подъезжающей машины скорой помощи, несмотря на сопротивление Чимина, поднимает его на ноги. — Домой. Я хочу домой, — всё равно вырывает руку Чимин. — Хорошо, я отвезу тебя домой, — тихо говорит Хосок и ведет его к ламборгини, но Пак просит такси или другую машину. Хосок не спорит. Передает Чимина одному из своих, а сам садится в ламборгини. Он напугал Чимина, не сдержался, слетел с катушек. Он бы убил обоих, он собирался, если бы не писк боли упавшего на тротуар Чимина. И сейчас, носясь сквозь шумные улицы ночного города, он чувствует, как горят его ладони, как бьется Монстр внутри, желающий крови, которой его лишили. Утром он поговорит с Чимином, вымолит у него прощение. Сейчас давить опасно. Есть риск, что Пак снова закроется, вот только Хосок его терять не хочет.***
Утро встречает Хосока сильной головной болью и двумя пропущенными звонками от Чонгука. Наспех приняв душ, Хосок срывается в офис, лишь бы ещё больше не злить и так вечно недовольного Чонгука. В кабинете брата, как и всегда, будто прибитый цепями к его столу Калум. Сам Чонгук стоит у окна и задумчиво смотрит на просыпающийся внизу город. — Я не слышал звонков, отрубился, — Хосок просит у вошедшей следом секретарши американо и плюхается в кресло. — Веселая была ночка, — так и не оборачиваясь, не спрашивает, а утверждает Чон. — Ночка как ночка, — пожимает плечами Хосок и тянется к поставленной перед ним чашке. — Нет, — цокает языком Чонгук. — Она была однозначно веселая. Иначе, — он проходит к столу и, схватив лежащую на ней газету, швыряет её в лицо брату, в последний момент успевшему отложить чашку. — Вот это дерьмо про тебя в утренних газетах бы не писали. Хосок разворачивает газету и пробегается глазами по статье, над которой висит его фотография. — Откуда я знал, что он был сыном прокурора? — тяжело вздыхает старший. — Это всё? — Чонгук опускается в кресло напротив и пристально смотрит на брата. — Это всё, что ты можешь мне сказать? Ты чуть ли не до полусмерти избил его, сломал ему челюсть, пару рёбер, повредил внутренние органы, парень до сих пор в коме, и для чего? Ты решил какие-то мои проблемы? Напугал поставщика? Наказал за невыполнение обязательств? Заставил что-то подписать и принес нам денег? Ради чего моя фамилия сегодня вновь на первой полосе? — Да просто побазарили, с кем не бывает, — отмахивается Хосок, усиленно пряча взгляд. — Ради сына прислуги, — говорит спокойно, будничным тоном, но Хосока не провести, он брата лучше всех знает и расползающуюся по комнате опасность разве что воочию не видит. — Нахуя ты спрашиваешь, если знаешь? — вскипает скорее от беспомощности Хосок и, заметив, как дернулся Калум, поворачивается к нему. — Ей-богу, ещё раз при мне двинешься, я твою тупую башку голыми руками откручу. — Я с тобой разговариваю, — привлекает его внимание Чонгук. — Да, из-за него. — Зачем? — Оскорбляли. — Он тебе кто? — Моя крошка. — Чон Хосок, — старший ловит нотки нарастающего раздражения в голосе брата. — Я сплю с ним. — Очередная твоя шлюшка. — Да. — Только за шлюшек ты морды не бил, — усмехается Чонгук. — Ты бы даже палец не испачкал из-за тупого траха. Максимум, натравил бы своих парней. — Я знаю, куда ты клонишь, — злится Хосок. — Избавься от него или докажи мне, что он и вправду просто очередная шлюшка, иначе я избавлю тебя от него. На носу свадьба года, а ты мне планы портишь. — Не угрожай мне. — Я не угрожаю, я предупреждаю, — цедит сквозь зубы Чонгук. — Ты заблудился, я пытаюсь вернуть тебя на правильный путь. Прими мою помощь и делай, что говорят, иначе буду думать, что Монстр — размазня, влюбившаяся в тощую задницу. — Ну всё, — Хосок подскакивает на ноги. — Во-первых, я не влюбился ни в кого, во-вторых, задница у него отнюдь не тощая. Не забивай голову мелочами, делай свою часть работы, а я сделаю свою. Хосок разворачивается и быстрыми шагами идёт к двери.***
Хосок сидит в машине и выкуривает уже вторую сигарету на голодный желудок. «Не влюбился», — это даже не обсуждается. Конечно, он не влюбился. Да, Чимин ему нравится, им дико хорошо в постели. И это всё. Подумаешь, Хосоку нравится делать ему подарки и ухаживать, нравится, когда он улыбается, когда обнимает или просто держит его руку на своём бедре. Монстр не знает, что такое любовь. Монстру она не нужна. Чимин — сладкая игрушка и ею же останется. Все ведь с этого и начиналось, Хосок просто хотел поиграть, но не думал, что не наиграется. Только сейчас, сидя в машине, он понимает, что прошло столько времени, что вот уже второй месяц он зациклен только на Пак Чимине, не видит никого, кроме него, не хочет видеть. Чонгук прав, высказывая недовольства. Это какая-то порча, мания, болезнь. Будто бы у Хосока только что глаза открылись. Будто он и вправду влюбился. Смешно. Что же тогда Чимин думает? Что у них любовь? Что это не просто трах и развлечения? Хосок затянул это всё, перегнул палку, завис на этом пацане, не позволял тёмным мыслям просачиваться в мозг, а Чонгук его с головой в них окунул. И спасибо ему за это. Надо заканчивать этот фарс, надо вернуть Монстра на место, потому что Чимин умудрился превратить его в ручную зверушку. Омерзительно. Хосок заводит автомобиль, запрещает себе думать о том, что даже сейчас он безумно хочет его видеть, и давит на газ. Чонгук прав — ради шлюшек Хосок руки не пачкал. Изначально Чимин был тем, кого Хосок просто хотел трахнуть. Он своё получил. Зачем тогда не прекращает это? Зачем ждёт каждое утро, чтобы вновь вылететь на встречу с ним? Он не будет обманывать ни Чимина, который думает, что это любовь, ни себя, думая, что со временем его жажда к нему пройдёт. Напротив, она всё больше разрастается, и чем дольше они будут вместе, тем глубже Чимин пустит в нём корни. И дело вовсе не в угрозе Чонгука. Совсем не в ней. Хосок за Чимина не боится. Хосоку на него плевать. Он даст Чимину выбор и уже сейчас с горечью понимает, что тот выберет. Чонгук прав. Даже когда не прав. Даже когда лишает брата самого светлого в его жизни. Даже когда обрекает Хосока на жизнь без Чимина.Жизнь ли?