***
Юнги продолжает помешивать уже давно остывший кофе в чашке, прислушивается к глухим битам своего сердца, усмехается, «выжил, значит» думает. Уже неделя после того кошмарного вечера, а Юнги всё так же выживает. Небеса не разверзлись, истощённую болью и самобичеванием душу к себе не забрали — Юнги живёт, Мэтью на дне реки гниёт. Чонгук особняк почти не покидает, даже если уезжает, то на пару часов. Каждую ночь Юнги видит кошмары, каждую ночь он убивает одного и того же человека разными способами. Он просыпается в холодном поту, с ещё закрытыми глазами лихорадочно шарит по кровати и успокаивается, только найдя того, кого ищет, только уткнувшись носом в его плечо. Кошмары оставляют его только под утро, позволяют пару часов поспать. Сегодня Юнги проснулся один, он не знает, когда именно ушёл Чонгук, но на часах уже полдень, а его всё нет. Он отодвигает чашку уже противного на вкус напитка и собирается подняться к себе, как на кухню входит Чон. Он чем-то озабочен, неприветлив, выдёргивает стул и садится напротив Мина. — Кое-что случилось, я думаю, ты должен об этом знать, — сразу переходит к делу Демон. Юнги напрягается, ничего хорошего такой тон не сулит. Тревога заполняет помещение, он её чувствует каждым вдохом, он сейчас бочка с порохом, который копился в нём месяцами — одна искра и его разорвёт, пусть Чонгук не добивает, не мучает. — Твой отец, — нехотя начинает Чонгук. — У него случился инсульт. — Что? — Он жив. — Как так? — прикрывает лицо ладонями Юнги. — Мне надо его увидеть, — он спрыгивает со стула и мечется по комнате, не зная, какое направление выбрать. — Мне очень надо его увидеть. Это из-за меня, это из-за стресса. Прямо сейчас, прошу, — подбегает к Чонгуку. — Мне надо ехать, и ты меня не остановишь. Стреляй на поражение, тем более у тебя практика есть. — Перестань истерить, — всё больше хмурится Чонгук. — Ты его увидишь, но потом ты вернёшься ко мне. Без глупостей. — О чём ты вообще говоришь? Мне надо выезжать, — Юнги подрывается к двери, но Чонгук хватает его за локоть и тянет на себя. — Тебя отвезут мои ребята, после визита ты пойдёшь сразу к машине. Если вызовешь полицию, проболтаешься, дашь хоть кому-то знать или вдруг забудешь, что ты мой, хотя бы помни, что ты убил человека, что там, за пределами моего особняка, тебя ждёт тюрьма и минимум двадцать лет за смерть агента. Веди себя хорошо. — Как же такое забудешь, — шипит Юнги и вырывает руку.***
Юнги возвращается от родителей к вечеру и абсолютно разбитым. Он как и есть в одежде валится на свою постель и смотрит на потолок. Отец идёт на поправку, врачи говорят, нужно вести здоровый образ жизни, поменьше стресса и переживаний, иначе приступ повторится. Сынхён пока взял три месяца отдыха от работы, Моника утверждает, что обратно его даже после них не пустит. Сынхён только улыбается и отмахивается. После стольких месяцев в заключении и лишённый родни и близких Юнги первые полчаса только плакал. Сидел на полу рядом с кроватью отца и, позволяя ему гладить свои волосы, рыдал. Испуганную Мэй пришлось выводить из спальни и объяснять, что брат просто соскучился. После того, как небольшая истерика прошла, Юнги солгал отцу, что уехал в другой город и поэтому так надолго пропал. На вопрос, почему тогда никто его не мог найти, Юнги ответил, что «я не хотел найтись». Сынхён рассказал, как переживал, как искал его, и каждое его слово очередной иглой в истерзанное сердце вонзается. Отец просит остаться, пожить у него, но Юнги придумывает легенду, что из-за работы не может, обещает зайти ещё, всё уходит от вопросов. Сынхён не дурак, понимает, что сына что-то гложет, даже про наркотики что-то говорит, Юнги смеётся, заверяет, что он не самоубийца. Сам в это давно не верит. Пару раз поглядывает на мобильный отца на тумбочке — один звонок, и всё закончится. Или начнётся. Юнги не знает, также не знает, кому звонить. Самое ценное и родное для него в этом доме. Там, за пределами, или тюрьма, или тот, кому его душа принадлежит. Тюрьма не кажется соблазнительной, да и Демон слово всегда держит. Юнги вновь выбирает его. Прощается с семьёй, обещает ещё зайти, обнимает и лжёт, а потом покорно опускается на заднее сиденье мерседеса и позволяет ему увести себя обратно в свой персональный Ад и Рай. Чонгук проскальзывает в комнату тенью, молча стаскивает с себя одежду и уходит в душ. Юнги одно его присутствие сейчас раздражает. Он сейчас его ненавидит, потому что если бы не он, то отец бы не болел, то вообще всего этого кошмара, через который прошёл Юнги, не было. Чонгук возвращается минут через десять, ныряет под одеяло рядом и молча следит за так и уставившимся на люстру парнем. Юнги демонстративно поворачивается к нему спиной и начинает изучать взглядом окно. Даже его дыхание сейчас выводит из себя, хочется наброситься на него, вцепиться зубами и ногтями, в клочья под собой разорвать, заставить за всё ответить, но в то же время хочется вновь в плечо уткнуться, дать себя погладить, битами своего сердца усыпить. Юнги свои же чувства душат, он эти сорняки голыми руками полол, но на месте вырванного сразу новый вырастал, теперь они в плющ разрослись, вокруг шеи обвились, его эта одержимость медленно убивает, и сколько бы Юнги эти путы не рвал, не выбирался, в этой долгой борьбе он всё так же проигрывает. Он продолжает молчать, изучать колышущиеся занавески и очередную бурю временной ненависти топить. Потому что она точно временная. Потому что Юнги тяжело с ним, а без него никак. Чонгук не подвигается ближе, опять мысли читает, в этом комочке рядом одну агрессию видит, настроение чувствует, он взбивает подушку, вновь на неё падает и, кажется, засыпает. — Ненавижу тебя, — получается вслух, хоть Юнги не планировал. — Я всё понимаю, — не спит, значит, показалось. — Ты вышел на свободу, увидел отца, который болеет, вспомнил, что ты жертва. Но прошу тебя, перестань обманывать себя, перестань пытаться соответствовать, будь то хоть общепринятым нормам поведения или даже чужим ожиданиям. Ты — это ты. И ты без меня не сможешь. Так же, как и я без тебя. — Откуда такая уверенность? — присаживается на постели Юнги. — Ты протащил меня через эти муки, ты измывался надо мной, как мог, убил ни в чем не повинных людей, сделал меня убийцей, лишил меня семьи и друзей… — Кстати, насчёт друзей, — усмехается Чон и тоже приподнимается. — Помнишь, как ты пытался улететь из страны, но тебя не выпустили? — И? — с подозрением смотрит на него Мин. — Твой дружок мне тогда очень помог, он был моими глазами на тебе, и именно благодаря ему я узнал, что ты поехал в аэропорт. — Джин? — не веря, смотрит на него Юнги. — Быть такого не может! — Может, — добивает Чонгук. — Когда ты уже, наконец, поймёшь, что не надо от людей ничего ждать. Ты ждал своего алчного бывшего — не дождался, он тебя чуть под пули не подставил. Ты ждал понимания своего отца — дождался только, когда он тебя якобы потерял. А чего ты ждал от Джина? Что он поставит дружбу выше, чем безопасность своей семьи? Он что, идиот? Нет. Идиот был один, и это ты. Все остальные просто люди, а им доверять — себе дороже. — Но ты хочешь доверия к себе. — Я Демон, — улыбается Чон. — Мне можно доверять хотя бы потому, что я пока ни разу тебе не солгал и данное слово не нарушил. Он снова откидывается на подушки и прикрывает веки, оставляет Юнги одного с новой тонной вылившейся на него такой страшной правды.***
Хосок не ходит к Чимину. Хосок не видит Чимина. Хосок не живёт. Каждый его день — это работа, редкие свидания с Джой, на сообщения которой он отвечает минимум через пять часов и то, если вспомнит. Хосоку не с чем стоять перед Чимином. Сказать ему, что «прости, я женюсь, но это ничего не значит, потому что люблю я только тебя». Разбить ему сердце этими словами в сотый раз. Хосок только это и умеет. Разрушать прекрасное. Но не в этот раз. Он придёт к нему чистым, начнёт всё с нуля, падёт на колени и поцелует руки, поклянётся, что без него дальше никак. А пока у Хосока война, и он её победит, потому что он воюет за свободу, воюет за любовь. Воюет за ощущение абсолютного счастья, от которого в жилах вскипает кровь. Хосоку есть за что положить свою голову. Всегда было, но понял поздно, понял, потеряв. Стоять перед Чимином сейчас — это смотреть в пол, не сметь взгляда поднять. Осыпаться внутри от стыда, от сожалений, умирать от одного его вздоха. Он не может прийти к нему с пустыми руками, ведь его чёрное, пропитанное людскими страданиями, разочарованиями и предательствами сердце и так полностью принадлежит ему, но одного его здесь мало. Хосок сейчас слаб, он сильно ранен. Каждую ночь он хочет напиваться, каждый день он хочет отсюда сбежать. Но от того, кто внутри, никуда не деться. Хосок сам в себя копьё, с выбитым на нём единственным именем, воткнул, сам сильнее на него давит, слышит, как плоть под натиском металла рвётся, глубже проходит. Хосок выдернет его из себя в день победы, а если проиграет, то с ним в сырую землю и ляжет. Пока Хосок готовится, планы чертит, оборону укрепляет. Каждое утро с мыслями только о нём просыпается, всё надеется, что Чимин его дождётся. Чимин его звезда, и он пойдёт за ней до самого конца. Даже если конец этот не в этой вселенной.***
Юнги сидит на террасе особняка и наблюдает за срезающим кусты роз садовником, когда его взгляд привлекает идущий к нему Хосок. Он опускается в кресло рядом и просит у прислуги воды. — Созерцаешь, значит, — усмехается Чон, кивая в сторону сада. — Чонгука нет, — бесцветным голосом говорит ему Мин. — Я знаю, поэтому я и здесь, — смотрит на него Хосок. — Ну как? Увидел отца? Доволен случившимся? — Мне не нравится твой тон, — хмурится Юнги. — Он тебе ещё больше не понравится, когда я скажу, что это твоя вина, что старый человек не выдержал. И это минимум всего того, что произошло из-за вас двоих. — Мне и так тяжело, не дави. — Поэтому ты сидишь сейчас и наблюдаешь за садовником? Поэтому уже окончательно примерил на себя роль куклы великого Демона и ешь с его руки? — Чего ты добиваешься? Хочешь меня убедить, что ты свободен и сам принимаешь решения? Мне напомнить, кто ты такой? Или напомнить, как по одному приказу ты мне руку сломал? — с отвращением в голосе спрашивает Юнги. — Я пытаюсь открыть тебе глаза, — спокойно отвечает ему Хосок. — Этот мрак, который ты можешь называть как хочешь, сожрал тебя окончательно. Ты, знаменитый поборник за правосудие, один из самых сильных журналистов города, пал ниц перед злом. Вместо того, чтобы бороться, ты настолько попал под его влияние, что стал его марионеткой. Сегодня ты за него убил одного человека, завтра, может, города сжигать и детей пытать будешь. Я не удивлюсь. — Почему я тебя слушаю? — огрызается Мин. — Потому что я говорю правду. Помоги мне. Помоги себе. Начни новую нормальную жизнь, позволь нам всем её начать. — С чего это сам Монстр просит у меня помощи? Силёнок на Демона не хватает? — Юнги ищет взглядом прислугу, чтобы попросить выпить, желательно чего-нибудь покрепче и плевать, что на дворе утро. — Я хочу упрятать его в самую охраняемую тюрьму страны, хочу упрятать так, что он никогда оттуда не вылезет, но я не хочу лично тебе зла. Ты просто жертва обстоятельств. — Я всё расскажу Чонгуку. — О, поверь мне, он всё знает наперёд. — И ты его не боишься? — Нет. Когда есть, за что бороться, то ничего не страшно. Ты уже забыл это чувство, а ведь когда-то, когда его имя нагоняло страх на всех вокруг, ты всё равно шёл напролом, ты всё равно делал своё дело, потому что ты верил в то, ради чего это делаешь, вот и я верю. Не смей забывать, что он тебя избивал, стрелял в тебя, сделал тебя убийцей, чуть не свёл в могилу твоего отца. Не смей этого забывать. Ни одни чувства в мире не стоят того, чтобы из-за них забыть, кто ты на самом деле. Подумай о моих словах, мы ещё поговорим. Юнги провожает взглядом удаляющуюся фигуру и вновь возвращает внимание к садовнику. Хосок целится в самую суть, в того самого, казалось бы, давно уже глубоко упрятанного Юнги. Он не щадит, не выбирает выражений, не делает поблажек. Юнги бежит от себя, у него это даже получается, но тут приходит Хосок со своей «правдой», так сильно ему не нужной, хватает за шкирку и лицом в эту реальность макает, надышаться не даёт, повторяет. Вот только «правда» Юнги сейчас совсем другая. Его «правда» — это Чонгук. Он его трос, его якорь в илистом омуте дна на метр, вонзившийся, на плаву удерживающий, его связь с миром, его сила и его огромная слабость. Они все приходят, дают обещания, просят доверия, клянутся быть рядом до самого конца, но уходят. Чонгук всегда остаётся. Хосок прав, тот Юнги был другим: сильным, бойким, упрямым, тот Юнги воевал за свою правду. Тот и сейчас бы весь мир перевернул, но его нет уже давно. Нет с того вечера, с вина, с остывающего ужина, со свеч, догорающих на столе и потухнувших. Юнги тоже потух — Чонгук своё слово сдержал. Но Юнги вспыхнул вновь, теперь уже факелом, вечным огнём на дне чужих глаз и в сердце. Такой же костёр и внутри Юнги горит. Тот Юнги увидел его — того Юнги не стало. Что-то менять уже поздно. Что-то менять уже не хочется. Это всё сработало бы до их встречи, до зрительного контакта, до первого слова, из губ выскользнувшего. Того Юнги нет уже давно, он похоронен в ворохе воспоминаний — своих, чужих. Погребён под тяжелыми плитами реальности и жестокости. Тот Юнги был смертным и погиб.Этот Юнги бессмертен и будет жить вечно.