Фрики Кинлоха

      Сначала зарегистрировали не её саму даже — оружие. Измерили и меч, и клинок, безошибочно хлопнули печаткой с указанием материалов, попросили придумать названия. Оружию.       Здесь так было заведено. Когда какой-нибудь бедолага заваливал Истязания, в документе так и писали: устранён «шипом» или какой-нибудь «белой розой». И только потом ставилось имя ответственного храмовника — хозяина шипов и роз.       Кусланд подумала, что это, наверное, в целях уменьшения психологического давления. Мол, сначала убивает оружие и только потом — ты. Также, как и ты — сначала орудие Создателя, и только потом уже — человек. — Дальше, — сказали ей по ту сторону регистрационного стола, и она развела в стороны молнию второго чемоданного отделения. С книгами и прочими интимностями. — Трусы тоже вываливать? — спросила Элисса небрежно, наклонив голову и почесывая плечо.       Опалолицый регистратор с солнцем во лбу бесстрастно кивнул. Его дело — уследить, чтобы новички не протащили в Башню лишнего. Ну, и ещё предупредить, что из-за уплотненного магического поля связь здесь никакая. Но есть зал с проведенной тень-сетью и общий телефон на проводе. Талончики на часы в зале и звонки — запрашивать у него. — А вот любопытно, — сказал Алистер, когда Овэйн (так было написано на настольной табличке) их наконец отпустил.       Кусланд покосилась. Она и не думала, что Алистер снова заговорит, да еще и так расслабленно — уж точно не после того, как долго и увлеченно таращился на протоптыш в ковре, пока Овэйн перебирал её бельё. — Мне тут пришло в голову, что среди храмовников не так уж много женщин. Интересно, почему? — Тебе хочется, чтобы в Ордене было больше женщин? — А что в этом плохого? Не то, чтобы я заходился слюной от одной только мысли или ещё что… Ну вот! Вот опять этот взгляд!       Кусланд хмыкнула и отвернулась. Завела руки за спину и покатила за собой чемодан. Вообще-то он прав: в этом действительно не было ничего плохого, но девчонки сейчас всё чаще в индустрии, на фермах или в искусстве. В армии, да в страже их почти не встретишь. И оттого, наверное, складывается такое стойкое впечатление, что все эти мечи-щиты не их, девчачьих рук, дело. Ха, скажите это её матери, которая в одиночку уводила у бандюганов корабли. — Тут в основном послушницы. Ну, певчие. Еще магессы, — он зачем-то оглянулся слегка настороженно; и, к тому же, напрасно, в регистрационном холле не водилось никого, кроме тихих усмиренных, да пары, таскающих какие-то ящики, гномов. — Старшие храмовницы работают на внешнем наблюдении. Похоже (In fact), на нашем этаже ты будешь одной из немногих… девушек, если не единственной.       Алистер задумался. Кусланд переступила через жирную складку на утоптанных в проседь, а некогда благородно-карминовых коврах. — Что за внешнее наблюдение? — Зови это испытательным сроком. Когда маг с успехом выпускается и признается пригодным для свободной жизни, его храмовник покидает Круг вместе с ним. Где-то на год. Помогает устроиться, присматривает. Мало ли что. — Угу, — кивнула она, смекая на ходу: у неё два года. Два вместо трёх; потому что успешный выход мага в люди обязательное условие для продвижения по карьерной лестнице любого храмовника.       Они прошли по закругленному холлу еще немного. Складские помещения со сквозными ноздрями арок сменились на застеклено-лоскутные лавочки. Продавали снасти, поплавки, зубные щётки, шерстяные носки и записные книжки — совсем простые или с рисованными драконами на обложке. Здесь же стояла баночка со сложенными бумажками внутри и надписью «запрос на товары оформлять у О.».       Скоро они упёрлись в стену. Алистер нажал на кнопку, похожую на каменный пятачок — Элисса бы ни за что её не разглядела. Где-то наверху что-то загрохотало. — Повезло, что работает, — сказал Алистер.       Из прибывшего лифта пахнуло мокрым графитом и кальциевым мылом. Она зашла первой и без особой оглядки. Лифт как лифт. Суровая гномья работа — прямой, стёсанный гробо-квадрат на цепях и тросах.       Алистер выбрал этаж. Двери сомкнулись. Спустя пролёт, в тишине, неприятно пропиленной скрипом, обоим стало не по себе. — Ну, и как тебе? — спросил Алистер. — Аскетично для учебного заведения. — Для тюремно-учебного, — уточнил он, вроде бы, в шутку, а, вроде, и нет, и в который раз бросил взгляд на её чемодан; ему отчего-то казалось, что предложи он помощь — она обязательно оскорбилась бы. — На самом деле, так у нас не везде. Увидишь, чем выше — тем лучше.       Кусланд усмехнулась про себя. Ну ещё бы. Так всегда и бывает. Чем выше — тем лучше.       Однако когда двери раскатисто разъехались в стороны на нужном этаже — она действительно увидела…       Библиотека была очень красивая. Даже величественная. Шкафы нависали тевинтерскими небоскребами. Бесконечные ряды книжных корешков были похожи на разноцветные аккумуляторные трубки живого, работающего механизма.       Завороженная, Кусланд даже забыла, как благородным людям следует выходить из лифта, но, к счастью, поблизости нашёлся отрезвляющий, недовольный голосок: — А можно не громыхать? — и кто-то рыжий и остроносый кивнул на свои занятые руки. — Читаем. — Ты подожди, ладно? — суетясь, зашептал Алистер. — Я к Винн поднимусь. Спрошу, что там с тобой дальше.       И пошел по лестнице. Кажется, выше лифт не ехал.       Кусланд припарковала чемодан у столика с журналами, комиксами про Защитницу Неварры и носатым чайником на черном блине-грелке. Пошла вдоль книжных шкафов, цепляя взгляды, как еловая ветка пух по весне. Похоже, библиотека была сердцем Круга: местом отдыха, тихого общения и тихих сделок. «Меняю раннего Дженитиви на три батарейки, два шоколадных батончика и эти твои шнурки, которые светятся в темноте». «Фигня! Меняю последний роман Тетраса. Из запрещёнки. Ограниченный тираж!», «Базаришь! Откуда?», «А вот оттуда; ты-то своего Дженитиви, поди, с тутошних полок и стянул. Верхних. Куда обычно никто нос не сует. Вот расскажу твоему храмовнику!»…       Кусланд усмехнулась: оказывается, даже орлесианскому университету есть чему поучиться у Кинлоха. Хотите, чтобы молодежь знала цену литературе — сделайте её единицей товарно-денежного оборота. — Давай так. Ты от меня откупишься, и я к тебе больше не пристану.       Она замерла; за ребристой изгородью из книжных стеллажей шла торговля какого-то иного формата. И тут разменной монетой были угрозы и шлепки насмешек. Кусланд сунулась инстинктивно; выступающие костяшки книг на спинах шкафов — фиолетовые и красные — были похожи на вздутые гематомы. — Ну, что скажешь? Или тебе нравится тут висеть? — сначала Кусланд слышит странный ферелденский говор; этот парень говорит так, будто во рту у него сразу четыре леденца от горла. И все они катаются. И ударяются о зубы, которые он тонко щерит сейчас в улыбке.       Перед ним — прямо на стене — блестящее лоскутное пятно. Паутина из множества слоев клейкой ленты. И в коконе этом — какой-то жалкий бедолага. На него напялили мажью юбку темных времен, волосы облили синюшной краской, к капюшону ветровки присобачили оленьи рога с какого-то чучела, да ещё и ногти позорно выкрасили в самый яркий цвет. А вот и очко в пользу орлейского универа — там это хотя бы сделали со вкусом. В Орлее издевательства — это особый вид искусства. А тут… — Некрасиво как-то, — сказала Кусланд, и к ней повернулись.       Для мага этот задира-паутиноплёт был отлично сложен. Посох за его широкими плечами казался спичкой, выскочившей из объемного коробка.       Её внимательно осмотрели голубые, как стылый лириум, глаза.       На задире — совсем не задранная, идеально сидящая футболка поло с полустоячим воротником. Значит, вкус-то в нём немножко, да водится.       Маг посмотрел ещё с полсекунды, а потом сказал, ворочая леденцы во рту: — Некрасиво? А ты, значит, хочешь преподать мне урок эстетики? — Не эстетики. Просто урок.       Кусланд шагнула вперёд. Сложила ладонь в «бумагу» без «камней» и «ножниц» и с силой клюнула кончиками пальцев ему под подбородок.       Вот демон дёрнул. Видит Создатель, не нужно было соваться. Можно было бы пройти мимо. Просто промолчать и ткнуться носом в какой-нибудь первый попавшийся книжный разворот. Может быть, этот в коконе очень даже заслужил и рога, и ногти. И эти двое — не её маги, чтобы в первый же день так подставляться.       …Но какой она будет героиней, если вот так сразу увязнет во всей этой безразличной, кислой сметане?       Задира в поло закряхтел и закашлялся. Вцепился в свою шею, будто боясь, что кадык его мог упрыгать куда-нибудь мячиком. — Не думала, что маги тут зажимают своих же, — сказала Элисса и пошла к притихшему и всё ещё прилепленному к стене бедолажке. — Ты… что, упала? — прохрипели сзади; ей показалось, что она почти слышит, как трескаются ментоловые сосалки. — Отрастил плечи — молодец. Но это все равно некрасиво.       Она перекусила пару клейких лент легко, как запаковщица на прядильной фабрике, и дальнейшая расправа над немагической паутиной стала делом пяти минут и десяти пальцев. — Хреновая, должно быть, у тебя репутация, — сказала она «рогатому мотыльку», который всё смотрел куда-то в сторону, выразительно и с чувством собственного достоинства. — И храмовник у тебя хреновый. Раз ты висишь здесь, а он где-то там ходит. — Я говорю… ты откуда, блин, такая свалилась?! — хрипел голубоглазый с посохом-спичкой. И качнулся к ней с вытянутой рукой и непонятным намерением — то ли мстить, то ли знакомиться.       Кусланд ушла и от одного, и от другого очень умело и по-естественному оправдано. Она увидела, что в зёве оковролиненой лестницы стоит Алистер и широкими жестами подзывает её к себе. …       Кабинет старшей чародейки Винн был… довольно противоречивым. На столе стоял небольшой старый вентилятор, а в углу решетчатый калорифер. К красивым лепесткам буйно цветущего растения намертво липло залётное озёрное комарьё. Жилой закуток кабинета был цепко зашторен, но из-под тяжёлой, морщинистой полы по-озорному выглядывали носы сапог и чешек. А том «Брессилианского бестиария» на столешнице был кокетливо прикрыт книжицей о садоводстве в морозных условиях.       Как будто комната принадлежала одновременно двум разным людям. — Вы не против, если я буду читать при вас? — спросила Винн, уже читая.       Док на Кусланд, похоже, распечатали на здоровом подпольном станке вот только что: свиток пах и, судя по тому, как она его держала, был ещё горячим. — Вы мечница? — Парница. — Грегор и Преподобная Мать сходятся во мнении, что вы отлично показали себя на Отборе.       Кусланд пожала плечами.       Конечно, она себя показала. Потому что все они смотрели: и отец, и мать, и брат, и эта его курица.       Винн смотрела в теплый, пахнущий свиток. — Семнадцать гимнов по памяти.       Только те, в которых первенствует Андрасте, хотела добавить Кусланд, но не добавила. Вместо этого только отточено процитировала: — Пускай впереди меня только тьма, Но Создатель направит меня. Создатель и есть мой свет. — Похвально, — старшая чародейка вдруг посмотрела на неё, как голодная, но брезгливая цапля на сладкую вату; её шея, окутанная высоким горлом легкого, облегающего свитера, казалась неестественно длинной. — А если между нами?       Кусланд насторожилась. Это проверка или дружелюбие? — Между нами — это как?       Винн посмотрела ещё цепче: — Между нами, женщинами. Андрастианками. Что ты думаешь о Создателе?       Кусланд задумалась и отвела глаза, будто на что-то решаясь: — Как творец — очень, как жених — так себе.       Вентилятор пропустил долгий, ветреный оборот… и Винн вдруг улыбнулась. И улыбка эта превратила цаплю с ватой в кошку, которая только что откушала отборной канарейкой. — Есть один юноша. Маг, — сказала она без какого-либо перехода. — Алистер сказал, что видел вас разговаривающими в библиотеке.       Кусланд отчего-то поостереглась поднимать взгляд обратно к её лицу и посмотрела сквозь низкий и широкий стеклянный стакан. Он был пустой и чуть слышно пах бренди. — Из-за череды перераспределений, у нас сейчас недобор храмовников. Мне бы хотелось, чтобы вы поскорее прошли посвящение и приступили к обязанностям куратора. — Мне бы этого тоже очень хотелось, — откровенно сказала Элисса, уже что-то прикидывая в уме.       Разговаривали в библиотеке. Значит, тот самый голубоглазый забияка, ха? Ну, как бить она уже знает, гасить магию — скоро научат, а уж на язык и широкие плечи сама как-нибудь управу найдёт. Возможно, обтёсывание проблемных магов и их блестящий выпуск ярче отпечатывается в памяти руководства. А это ей даже на руку. — Алим непростой ученик, — сказала Винн, отложив остывший свиток в сторону и катнув пальцами мундштук без сигареты. — Он из тех, кого порой называют «подзаборники». Вы слышали о таких?       Элисса неохотно мотнула головой: в Хайевере «подзаборниками» называли уволенных слуг или отстраненных солдат, которые протирали бока о стены замка и просились обратно. — У него расстройство маготока, Элисса, — посмотрела Винн, впервые назвав её по имени. — Магия взяла это дитя позднее, чем то обычно случается. И теперь она находит… разные выходы. Одним словом, даже для мага, он…       Тут она изобразила слабо читаемый жест рукой. И по-новому улыбнулась: — Особенный. (Different).       Кусланд спокойно молчала. Ну, по крайней мере, теперь понятно, почему он лепит других к стенам. Расстройство маготока. Вот оно что. — Элисса, вы кажетесь мне честной девушкой, и я хочу, чтобы вы ответили мне прямо. Вы сможете с этим справиться? — Между нами? — Между нами.       Кусланд по-честному улыбнулась: — Госпожа Винн, я всё детство провела на псарнях и дрессировала волкодавов с шести лет. — Наслышана. (So I've heard), — сказала ей пожилая чародейка. Тоже совершенно особенная.       Холодно дыхнул вентилятор. Элиссе отчего-то стало не по себе.       Винн по-прежнему смотрела в её молодое, решительное лицо.       Но уже не улыбалась. …       Через десяток минут его привели знакомиться.       Кусланд уже всё придумала. Сначала она извинится. Потом скажет «классная поло».       Алим вошёл. Алим уже был в кабинете, а поло всё ещё нигде не было.       Зато была ветровка. И к её капюшону были присобачены оленьи рога. — Алим Сурана, — кивком поприветствовала его Винн, а потом плавным движением головы обозначила: — Элисса Кусланд. Твоя будущая храмовница. — Класс, — как-то неопределенно сказал Сурана из-под капюшона, не шибко-то закрывающего его смугловатое в чёрных родинках лицо: рога оттягивали.       Винн поднялась и отправилась о чем-то распорядиться и что-то сказать Алистеру. Перед уходом красноречиво взглянула на часы и коротко предупредила обоих: — На пару слов: время к отбою.       Тихо работал вентилятор. Грел калорифер. В бестиарии напечатанные монстры раскрывали пасти. Какое-то время они смотрели друг на друга в полной тишине. — Я Элисса, — сказала Кусланд. — Я понял, — сказал Сурана. — Больше тебя никто никуда не привяжет. — Ага, — сказал Сурана и потрогал рог крашеными пальцами. — И пальцы никто не выкрасит, и волосы не измажут. — Что? — Сурана моргнул; глаза его были тёмными, будто радужка отвалилась, и теперь они все состояли из одного только чёрного зрачка на белом фоне.       Он посмотрел на свои руки, точно впервые видел. — А, это. Экспериментальничаю. Пачкаюсь иногда. То есть, очень часто. Руки-то я обычно отмываю, а вот в ногти въедается. — И в волосы? — И в волосы. Испарения, понимаешь? — А юбка? Тоже эксперименты? — Зачем? Осознанная практика. И это не юбка.       Сурана развел ткань в стороны, как банное полотенце, которое обернули набедренной повязкой. Под не-юбкой — лёгкие бриджи пропадали в высоких сапогах странной наружности. К ним ремешками были приделаны крученые кармашки и маленькие тубусы. Во многих потарчивали узкие стекляшки и совершенно не звенели при ходьбе. — Это что, лириум?! — Нет, пока только колбы для него. — Ты собираешься таскать под юбкой лириум! — Пока нет, говорю же. И это не юбка.       Кусланд заводилась: — Ещё скажи, что рога тебе тоже никто не присобачивал, и они сами выросли. — Нет, это я, — безмятежно сообщил Сурана. — Просто руками. Классно же смотрится. По-долийски.       Нашёл, кому подражать, подумала Элисса раздосадовано.       Долийцы были бичом всея лесов. Немытые кочевники на своих «галлах» — хиппи-вагончиках с красными ленточками и амулетами вместо подвесок. Многие десятилетия назад, в разгар короткой эры свободной любви и легких наркотиков, только последний зануда не пытался прибиться к странствующему долийскому клану и пожить с ними хотя бы денёк, пока родители не хватятся; но теперь долийцы вышли из моды. Однако продолжали существовать. Они грабили. Шрамировали себе лица, сворачивая собственную кровь в татуировки. Практиковали разную магию, отлынивали от человеческой работы и держались от труб подземных заводов далеко — как от проклятых мест.       Кусланд смотрела на Алима с подозрением. Алим смотрел в бестиарий, который хватанул со стола. — Ты это брось, — сказала она.       Бестиарий бухнулся на пол. Сурана обернулся к ней с поднятыми ладонями — видно, принимая первые приказы своей храмовницы слишком буквально. Он смотрел на неё с одновременно любопытным и шугливым выражением, и был похож на собаку, впервые очутившуюся на псарне. — Ладно, — вздохнула Кусланд. — Завтра переодену, а скоро и вовсе вытащу тебя отсюда. — Куда? — вяло поинтересовался Сурана, хотя, казалось бы, после таких её слов мог бы и в ноги ей кинуться ради приличия. И с чувством колоссального облегчения, разумеется. Она здесь, и она его вытащит. — В мир. — А если я не очень хочу? Если мне и тут нормально? — Значит так, расстройство ты маготока, не на ту храмовницу нарвался.       Шипя, она с чувством перешагнула всех монстров бестиария разом и приблизилась к нему так по-командному угрожающе, что Сурана не на шутку стушевался. Но не отшатнулся и не отступил. — Клянусь, я сделаю из тебя нормального человека. С твоего позволения или без него.       Он смотрел в её близкое, разгоряченное лицо и пока мало понимал своё положение. Так же как и сама Кусланд в гневе не могла сообразить, что всё в ней сейчас клокочет лишь по одной причине. Ей жутко и некомфортно. Потому что этот маг стоит тут и пробивает бетонную стабильность её плана своими нелепыми рогами. Стоит тут перед ней и говорит преспокойно: — Ну, слушай, боюсь, не получится из меня нормального человека. А потом не спеша спускает с затылка капюшон: — Я эльф.