Изумрудная паутина

      Комната мягко раскачивалась перед глазами, погружённая в тягучий обволакивающий мрак. Портьеры наглухо закрывали все окна, не пропуская ни капли света. Если бы на это помещение взглянул неосведомлённый зритель, он ахнул бы от восхищения дороговизной и помпезностью обстановки: резная кровать, гигантский шкаф, в котором, при желании, можно жить, два стола из светлого дерева, вышитые золотом и пурпуром гобелены, большой камин с тлеющими угольками.       Для обитателя этой спальни ни одна из дорогих вещей не имела ни малейшего смысла. Золоченые поверхности, точно присыпанные пеплом, больше не блестели, лакированная древесина казалась высохшей и серой, а огонь, отбрасывающий тёплые оранжевые тени на роскошную мебель, погас, оставив лишь слабо тускнеющую золу.       Тишину нарушил тихий сдавленный всхлип. На холодной кровати, рассчитанной на двоих, сжался в клубок маленький ребёнок, заглушая слезы прижатой к лицу подушкой. Уже вторые сутки он не выходил из комнаты, не желая никого видеть. Высокие тяжелые двери тихо приоткрылись, и дитя мгновенно накрылось одеялом, прячась от посетителя. Остались на виду одни только черные кудри, что рассыпались по простыни.       — Локи, прошу тебя, не прячься… — тихо произнесла мать. Тот не ответил, только сильнее сжавшись под одеялом. Царица выглядела уставшей, но не позволяла себе сутулиться под грузом горя.       — Хеймдалль осматривает каждый мир… Он найдётся, — Фригг присела рядом с сыном на кровати.       — Это ведь вранье, да? — глухо ответил Локи, показывая мокрые красные глаза. — Страж может увидеть что угодно, где бы оно ни было… И три дня не может найти моего брата. Просто скажите правду! Он мёртв, да?!       Фригга сжала губы в тонкую полоску и обняла сына, не сумев скрыть слезы. Локи отчаянно вцепился в неё, громко всхлипывая. Как бы ни хотелось отрицать это, Локи был прав. Хеймдалль не мог найти второго близнеца ни в одном из миров, ни даже за их пределами. На весь Асгард опустился траур: асы искренне скорбели по погибшему принцу.       Гарри с трудом открыл глаза. Ему снился очень странный сон. Он уже полтора месяца жил вместе с тётей и дядей, и за все это время это было его первое сновидение. Он чувствовал, что это что-то важное, но не мог его вспомнить, как ни напрягал память. Он в принципе не помнил ничего, что было с ним до того, как его поселили в доме Дурслей. Может, это было одно из потерянных воспоминаний?       Он медленно поднялся с кровати — та была для него очень большой, купленной на вырост. Собственная комната не радовала Гарри, он чувствовал себя слишком одиноко — спать вместе с Дадли было гораздо лучше. И все же, это было не то. У него все время возникало чувство, что рядом должен был спать кто-то ещё, а может даже и не один, но он старался не обращать на это внимание. «Если я забуду об этом, одиночество не будет меня мучить», — думал мальчик, сосредотачиваясь на чём угодно, но не на этом сосущем чувстве пустоты в груди.       — Вставай, пора завтракать! — по обычаю, из коридора его звал Дадли. Он решил во что бы то ни стало разговорить кузена и даже делал в этом успехи — Гарри научился выдавливать из себя благодарность за еду и приветствие по утрам. Дядя Вернон не особо был рад ещё одному ребёнку, но терпел под взглядом жены. А вот тётя Петуния вызывала у Гарри смешанные чувства. Светловолосая, ещё довольно молодая, полная энергии женщина, любящая жена и мать — было в ней нечто знакомое. Но вот при виде племянника что-то менялось в её взгляде, нечто неуловимое, словно из другого мира.       — Доброе утро, тетя Петуния, Дадли, дядя Вернон, — тихо произнёс Гарри, спустившись в кухню. У женщины чуть округлились глаза: впервые он обратился к ним по именам, обходясь до этого лишь скомканным приветствием. Она бросила короткий взгляд на сверкающего как новенький золотой Дадли. Это явно была его заслуга: тот трещал с кузеном без умолку, найдя в нем благодарного, пусть и безмолвного, слушателя. Ответив на приветствие, Петуния стала накладывать всем завтрак. Гарри каждый день пристально наблюдал за каждым её движением — отточенные быстрые жесты, не пропускающие ни единой детали. Соли и зелени ровно столько, сколько нужно, и ни граммом в сторону, ни единой капли чая не оказывалось вне чашек, ни пятнышка на идеально вымытом столе. Он и не заметил, когда в какой-то момент встал с утра и сам попытался повторить действия тети. Яйца, бекон, тосты, он до мелочей выучил весь процесс. К его несчастью, с непривычки получилось ужасно, и весь дом целый день проветривали от гари. В тот раз тетя Петуния впервые отругала племянника. Но, услышав осознанное «Простите, тетя, я больше не буду», растеряла всю злость, вздохнула и показала, как делать. Вонь горелого выветрилась, завтрак сделали по-новому, и с тех пор её отношение к Гарри качнулось в положительную сторону. Мальчик же решил делать завтрак в качестве благодарности за то, что пустили его в дом. Он не произносил этого, но женщина чувствовала это в его действиях.       Понемногу жизнь для Гарри входила в колею. Чувство одиночества уходило: он ощущал присутствие тёти, дяди и кузена в доме, и этого было достаточно. Странные сны его больше не посещали, завтраки у него получались все лучше и лучше — он даже решил проявить изобретательность. Получалось довольно неплохо, потому прохладное отношение дяди тоже понемногу начало таять. А Дадли, никогда не оставлявший брата одного, сумел добиться невероятного: в день рождения тёти Петунии её племянник улыбнулся.       Гарри заново адаптировался к жизни. Он больше не улыбался, но взгляд вновь становился живым, и тревога, о которой Петуния не подозревала, отпускала её. Он просил все больше поручений, будто желая отплатить за всё. Поначалу Петуния отправляла его отдыхать, говоря, что его помощи с завтраком вполне достаточно, но изредка на полках сама по себе пропадала пыль, заставляя женщину усмехаться. Мальчишка был чертовски упрям, и, вбив себе что-то в голову, уже не отступал.       Но как бы парадоксально хорошо ни складывалась их совместная жизнь, женщину никак не покидало смутное беспокойство. Мальчик возвращался к жизни, и она начала бояться иного: что он станет таким же, как Лили. Это было неизбежно для сына двух магов, и рано или поздно его способности всё равно дадут о себе знать. А затем его заберут в этот ужасный мир — мир, который убил её сестру и искалечил племянника. Она прекрасно знала, кто охотился на Гарри, и что шрам на лбу мальчика не просто какая-то царапина (в свое время наслушалась о магических ранах от Римуса), потому всё чаще присматривалась к Гарри, пряча тревогу. Но тот вёл себя как нормальный ребенок: не взрывались и не летали вещи, не расцветали цветы на потолке, не прыгали лягушки по участку. Совершенно никаких намеков на волшебство. И в Петунии зародилась надежда, что её племянник сквиб. Да, так было бы лучше всего…       Он задыхался, сжимая свои плечи руками. Он и не представлял, как ему теперь жить без близнеца, без его части. Они же всегда были одним целым! Неужели Локи теперь только огрызок целого? Это было ужасно больно. Даже если бы у него отрезали кусок плоти, было бы не так тяжело.       — Вернись… — прошептал он в остывший камин. Не то, чтобы именно камин был для него чем-то важным — ему было всё равно куда шептать молитвы. — Умоляю, возвращайся ко мне… Ты же не умер, правда?       Гарри с беззвучным криком вскочил с кровати, схватившись за горящую на лбу Соулу. Чувство было ужасное, словно этот шрам ему заново выжигали каленым железом. Глаза безумно вращались, пытаясь ухватиться взглядом хоть за что-нибудь в комнате, но в глубокой ночи вокруг была одна темнота. От духоты легкие сперло, и дышать стало нечем. Он сорвал с себя одеяло, от боли не замечая ничего вокруг, и рванул к единственному источнику прохлады: окну. Он не обратил внимания, когда выпрыгнул со второго этажа, не причинив себе никакого вреда от приземления; не заметил, как с его рук начали срываться красные искры, понемногу разгорающиеся до тоненьких язычков огня, пляшущих на коже и в волосах. Он мог лишь бежать вперед, словно ошалелый зверь, и поток ледяного ветра был единственным его помощником, что понемногу сдувал с его тела болезненный огонь, охлаждая и возвращая способность мыслить. Очнулся он где-то у исхудавшего ручья, загнанного в бетонные берега. Обессилено упав на колени рядом с ним, Гарри уставился в свое отражение, наблюдая, как в его глазах понемногу затухает ярко-рыжее пламя. Он загнанно выдохнул, подняв взгляд к звездам, и слова сами сорвались с его уст, обращённые неизвестно к кому.       — Не плачь.       Локи вздрогнул, сфокусировав взгляд и внимательнее посмотрев на камин. Что-то показалось ему странным.       Угли по-прежнему лежали на своем месте, не тлея и не пылая. Внезапно по черным головешкам скользнула красная искра. Вот оно! Локи буквально сорвался с ложа, в спешке запутавшись в одеяле и упав спиной на пол. Охнув от боли, он едва заставил себя развернуться и подняться на дрожащих руках, не отрывая взгляда от камина. Что-то вот-вот должно было случиться, он пока не знал, что, но предвкушал это всеми фибрами души, ощущая, как волоски на руках поднимаются, будто наэлектризованные. Мальчик пристально вглядывался в остывший камин, даже не моргая, чтобы не пропустить искру снова. Но то, что он увидел, превзошло всё, чего он ждал.       На углях взвилось целое облако искр, словно кто-то резко подул на костер. А после вспыхнул крошечный огонёк, за секунды охватив весь камин и превращаясь в вихрь, закручиваясь, словно торнадо. Пламя ещё раз рвануло ввысь, но в этот миг у него словно закончилось топливо, и он обессилено опустился, вновь превращаясь в одинокий, не больше свечи, лепесток огня, а затем и вовсе начал гаснуть.       — Стой! — в отчаянии закричал Локи, бросаясь в камин и хватая огонь руками. Последний тусклый язычок лизнул ему пальцы, и внезапно ворвался под кожу. Боли не было, хоть на центре ладони и остался красный ожог — юного принца это совершенно не волновало. Он чувствовал поднимающееся в груди счастье, прижав обожженную руку к груди и убаюкивая крошечный огонёк под кожей.       Проснувшись, Гарри первым делом с опаской ощупал вещи вокруг себя — одеяло, подушка, стена — всё было на месте. Только тогда он открыл глаза и уставился на потолок. Он был в своей комнате.       «Сон?» — подумал мальчик и облегчённо вздохнул.       Расчесав отросшие до плеч волосы, он переоделся из пижамы в уличную одежду: поскольку он уже адаптировался к жизни, сегодня тётя обещала отвести его на Reception* — подготовительный класс, ведь ему уже было четыре года; а следующей осенью, когда ему будет пять, он вместе с Дадли отправится уже в школу. Радостное возбуждение от предстоящего похода охватило его целиком и он выскочил на кухню, не заметив пучка травинок, что налипли на подоконник и были небрежно сорваны игривым ветром.