Изумрудная паутина

      Инфернальный вой тысяч умертвий поднимал дыбом волосы на голове. Хведрунг невольно отступил, испытывая желание ударить себя посильнее — всё происходящее казалось дешёвым фильмом с плохим сценарием. Чёрный дракон, которого он когда-то уже видел на древнем гобелене, снова взревел, и это вывело подростка из оцепенения. Развернувшись, он поспешил прочь с холма, пока замок не исчез из поля зрения. Тело Дракона колотила нервная дрожь.       — Да какого Мордреда! — в сердцах вскрикнул он, что есть сил ударив невысокое дерево. Ствол с отчётливым хрустом сломался напополам, и крона рухнула, подняв целое облако пыли и листьев. Непрерывно чертыхаясь, подросток что есть силы пнул упавшее растение, отчего то отлетело на несколько ярдов.       — Да чтоб тебя! — он сжал волосы на затылке и буквально свалился на поваленный ствол, низко опустив голову, держа её руками, будто та могла отвалиться.       — Меня?       Дракон подпрыгнул и обернулся на голос. За его спиной, привалившись к камню, на земле сидел Лодур, и на его лице блуждала странная ухмылка. Не улыбались лишь его глаза — бездонные, неподвижные. Глаза Мирового Змея.       Хведрунг невольно вздрогнул под этим оценивающим взглядом. Жалкое, он, должно быть, сейчас представлял зрелище, вымещая зло на ни в чём не повинном дереве и рыча как взбешенное животное с лихорадочным блеском в глазах. Ёрмунганд молчал.       — Ты, — прошипел юный маг, делая шаг в сторону Змея. Это движение, к ошеломлению юноши, стоило ему немалых усилий, и вдруг неясное волнение и трепет охватили Дракона. Он ещё никогда не разговаривал с Ёрмунгандом лицом к лицу, слыша о нём лишь от других Принцев. До сих пор ему не было известно ровным счётом ничего об этом существе. «Объяснения» Лодура и того, второго, крылатого Принца просто не могли считаться чем-то серьезным.       Прерывая поток сумбурных мыслей, Изначальный заговорил, ровно и медленно, никуда не торопясь.       — Ты на пределе, — склонил голову Лодур-Змей. — Ты не понимаешь, где очутился и что тебе делать. Ты боишься.       — Закрой рот! — мгновенно ощетинился Дракон. Оба знали, что Ёрмунганд попал в точку, но признаваться в своём беспомощном положении не хотелось даже самому себе. Как будто страх и беспокойство могли что-то изменить!       — А ты хочешь изменить? — прошелестел Изначальный. Хведрунг запнулся, вспомнив о силе, что позволяла читать мысли. От этого ощущения стало не по себе. По-волчьи зыркнув из-под бровей, юноша отрезал:       — Я не отдам тебе своё имя.       Изначальный смотрел прямо на него, даже не моргая. Вся фигура Вальгарда, подчинённого воле Змея, вдруг стала монолитной и нерушимой, как напрягшийся тигр. Хоть Ёрмунганд не шевелился и не собирался вставать, от него исходило подавляющее ощущение присутствия, давящего на голову. Сам того не заметив, Дракон отступил на шаг, вспыхнув от гнева за свою слабость перед этим… существом.       — Конечно, ты его не отдашь, Хведрунг, — голубая плазма змеиных глаз словно пришла в движение, перетекая в новую форму, и зрачки в форме звёзд начали расширяться. — Но мы можем заключить сделку. Услуга… — Змей оскалился, —…за услугу. Подумай об этом, мой экс-Принц, не каждому существу в этой Вселенной доводилось заключать договор с Изначальным богом.       Порыв ветра поднял опавшую листву и завертел её маленьким смерчем. Подхваченные вихрем косы Лодура разметались, обнажая шею без единого шрама; позвякивание вплетённых в волосы бронзовых колец смешалось с шелестом листьев и далёким гулом непрекращающейся битвы, создавая странную симфонию. Парализованный всем этим Хведрунг следил за маленьким красным листочком, унесённым дальше других и поднявшимся высоко в небо — чтобы вскоре упасть и быть смятым пальцами Змея. Юноша вздрогнул.       — Что… — собственный голос ощущался едва ли громче тихого журчания воды. — Что ты хочешь?       — Чего хочешь ты? — вернул вопрос Изначальный. Заметив напряжение собеседника, он расплылся в усмешке. Это вызвало вспышку раздражения, и Дракон наконец пришёл в себя, задавив слабость.       Хведрунг сжал кулак, впившись ногтями до крови, и твердо ответил.       — Я хочу правду. Правду о своём детстве, о тебе, обо всем этом сумасшедшем доме, который разворачивается вокруг меня! Никто мне ничего не говорит, хотя кажется, что все вокруг всё знают! — почти выкрикнул он, выпустив все накопившиеся за годы эмоции. В груди стало пусто, будто оттуда что-то вынули; молодой волшебник исподлобья глянул на Змея. — Я хочу понимать, что происходит. Ты мордредов Повелитель Судеб, ты должен знать всё.       Лодур-Ёрмунганд засмеялся, откинув голову. Довольный столь пылким и решительным ответом, он чуть подался вперёд.       — Ты прав, моё дитя. Я могу исполнить твоё желание. Согласен ли ты на это? — Змей сверкнул неестественно-голубыми глазами на лице Принца. — Вот тебе моё слово. За каждую мою просьбу я буду открывать тебе одну важную часть столь нужной тебе правды, не утаивая совершенно ничего. Ты узнаешь всё, и даже больше, чем сам того хочешь…       Обольстительный змеиный шепот вливался в уши потоком сладкой отравы. Хведрунг невольно выпрямился, до предела напрягая спину; он чувствовал подвох, он знал, что не может всё быть так просто. Змей вызывал в нём ни с чем не сравнимые ощущения напряжения от присутствия кого-то крупного и великого — до красных пятен перед глазами раздражающее его чувство, которое Дракон подавлял внутри едва ли не до хруста собственных костей. Ёрмунганд не шелохнул ни единым мускулом, ожидая, точно замершая в высоких травах гадюка.       — Что ты потребуешь за эти знания?       — Ничего, что ты не смог бы исполнить. Или ты думаешь, что для меня есть смысл обманывать тебя?       Юного мага не покидало ощущение, что его искусно вынудили лишить себя другого выбора. Не понимал как, но с ним сейчас происходило именно это — несмотря на то, что других вариантов изначально не было. Хведрунг закусил щёку изнутри, тщательно перебирая в голове все свои убеждения, мысли и гордость. Если уж идти в пасть змее, пусть это будет его собственный выбор, принятый с холодной головой, но не жест отчаяния. Успокоив, наконец, свои нервы, молодой ётун поднял глаза.       — Я согласен заключить с тобой эту сделку.       — Прекрас-с-сно, — прошептал Змей. — В знак своих чистых намерений я пойду на уступку и первым исполню свою часть уговора. Подойди ко мне, Хведрунг, сын Лафея!       Дракон преодолел разделяющие их три шага. Словно всё время мира замедлилось, он чувствовал каждое напряжение мышц своих ног, что ступали, придавливая упругие травинки; кожи касался легкий ветерок, несущий частицы пыли и слабый запах гнили и крови, принесённый от Хогвартса; сердце отсчитывало быстрые тяжёлые удары, каждый раз словно проваливаясь в грудную клетку. Шумным прибоем накатило резко ускорившееся время, и напротив глаз молодого мага оказались странные глаза Великого Змея. Юноша схватил ворот Лодуровых одежд, решительно встречая нечеловеческий взгляд.       — Запомни хорошо, Ёрмунганд. Я Хведрунг, названный Драконом, сын Северуса Снейпа!       Изначальный широко открыл глаза и показал зубы в жутком подобии оскала.       — Я запомню…       И Дракон начал падать в угольную темноту.       — Братец, братец!..       — Это не честно! Вас двое!.. Хватит, хватит, Локи, Хведрунг!..       Вспышки проносились перед глазами косяком напуганных рыб, путая органы чувств. Звуки мешались с образами, сливаясь в сумбурные пятна, наплывающие друг на друга, как грязные краски в мутной воде.       — Твоя очередь, Тор!..       — Вы словно два зайца, вас сложно поймать! Играйте по отдельности!..       Зрение начало проясняться, звуки становились всё чётче. Сердце пропустило удар, и перед глазами Дракона предстала картина беззаботной игры троих детей. Один из них был белокурым и ясноглазым, словно соколёнок. Наследник престола. Двое других же, сцепившись руками, напоминали отражения друг друга, забывшие, что им следует оставаться в зеркалах.       — Мы одно целое, поэтому играем как один…       Старший Хведрунг замер, безошибочно прикипев глазами к себе-прошлому. Сейчас он был полной копией своего близнеца, но с самого рождения, казалось, в них была заложена колоссальная разница, разграничивающая одного от другого на каком-то глубинном уровне. Голоса детей звучали слегка неестественно, как будто в пещере, а не на открытом воздухе. Тор потянулся рукой к голове одного из близнецов.       — Хведрунг, стой… У тебя паутинка в волосах.       Невольно Дракон улыбнулся. В его душе вспыхнуло старое, давно забытое тепло и ностальгия. Младших принцев могли путать слуги и даже Один, но Тор… Тор всегда их различал.       Всегда.       Словно давая Хведрунгу время адаптироваться, видение смазалось: дети убежали играть в другую часть гигантского дворцового сада, оставив свидетеля этой картины сидеть в зарослях прекрасных растений, невозможных на планете Земля. Дракон не в первый раз погружался в свои воспоминания. Раньше это было насильно — Лодур взламывал запечатанную память, как хитрый замок, силой навязывая свою волю. Сейчас же воспоминания не двигались, будто кинолента, поставленная на паузу. Поразмыслив, Хведрунг поднялся. Похоже, в этот раз плёнку придётся двигать ему самому. Он сделал шаг, и колесо провернулось, перематывая видение на следующий фильм.       Новое воспоминание несло отпечаток времени: Дракон чётко ощущал, что со дня игры в саду прошло два месяца. Ему и Локи исполнилось десять лет, что в земных понятиях обозначало четыре года. В честь младших принцев устроили большое празднество, отмечая их первое десятилетие: солдаты и учёные, ремесленники и лекари, валькирии и виноделы, бесчисленное множество асгардцев собралось на праздник. Асы шумели и смеялись, выпивая за здоровье их высочеств в большом зале, богато украшенном золотыми листьями и живыми цветами; украшения из костей диковинных животных традиционно стояли у стен — как знак восхода юных принцев на первую ступень становления воинами. Тренировки, начавшиеся с шести лет, с завтрашнего дня станут суровее, чтобы в следующем году, на одиннадцатилетие, Локи и Хведрунг отправились на свою первую охоту в мир Ванахейм. Тор с энтузиазмом рассказывал о своей первой охоте, и близнецам не терпелось скорее попытать собственные силы.       Старший Хведрунг глядел на всё со стороны и с каждой секундой чувствовал, как поднимаются из чернильных вод казавшиеся стёртыми воспоминания, ощущения, мысли. Маленький он был счастлив и взбудоражен до предела, держась с Локи за руки в такой волнующий момент. Он знал, что близнец чувствует то же самое. Им с братом даже не нужно было переглядываться, чтобы знать, о чём думает другой — связь, недоступная тем, кто не рождён одним целым.       Тот день был полон смеха, шума и красок. Вечером, сбежав из своей комнаты, близнецы прокрались на балкон, выглядывая сквозь слишком высокие для них перила на звёзды и мечтая о Ванахейме — первом мире, что им предстоит посетить, как принцам. Год пролетит быстро, сил нужно набрать много; Локи строил предположения о зверях, на которых они будут охотиться, а Хведрунг рассуждал об оружии, которым лучше всего научиться владеть. Конечно же, это должен быть клинок, но не слишком громоздкий — таким совсем неудобно махать из-за тяжести. Лучше, чтобы это было длинное узкое лезвие, похожее на иглу.       — Чепуха, — фыркал Локи, часто размахивая руками и с жаром доказывая свою точку зрения. — Кинжал лучше! Чтобы их было много! Так тебя никогда не застигнут врасплох и можно быть незаметным!       — Зачем тебе быть незаметным, сражаясь с пузатым чибисом? — засмеялся маленький Хведрунг, и оба близнеца сердито зашикали друг на друга. Не хватало, чтобы слуги их услышали и вернули в спальню.       Хведрунг-старший, смотревший на это со стороны, почувствовал, как в груди накапливается горечь, а глаза начинает щипать от непролитых слёз. Те счастливые дни были драгоценны. И они имели свою дату смерти — точку, от которой мир повернулся кверху дном и враз перестал быть прежним. Страшная минута, изменившая всё.       Воспоминание, внезапно вспыхнувшее в голове Дракона, произвело эффект, подобный разорвавшейся бомбе. Он помнил свои руки, протянутые вверх; свой крик, застрявший в горле; своё тело, потерявшее твёрдую почву под ногами. Он падал.       Он падал…       Воспоминание было столь ярким, что на мгновение вытеснило всё вокруг. Лишь когда перед глазами перестали плясать сотни судорожных вспышек, Дракон вернулся в реальность: от пережитого страха тряслись руки, а сердце гулко ухало в груди. Оклемавшись, он снова перевёл своё внимание на воспоминания, предоставленные Ёрмунгандом.       Маленький Хведрунг как раз был вызван к Одину — просто посреди уроков. Локи порывался идти с ним, но его вынудили остаться, ведь, как им сказали, дело было не слишком важным и касалось лишь одного близнеца. Это казалось странным, ведь они никогда не делали ничего порознь, но в тот момент они были ещё детьми и не уловили переменившейся атмосферы. Не придав тому слишком большого значения, маленький Хведрунг в одиночестве пришёл в кабинет Всеотца, представ пред очи царя Девяти Миров. Его ожидал разговор — редкий дар отца, мало времени проводившего с наследником и ещё меньше — с младшими детьми.       В этот момент Дракон почувствовал, как его затягивает прямиком в тело себя-ребёнка. Взгляд со стороны словно отрезало, и теперь он видел всё глазами прошлого себя — как и полагается видеть свою собственную память. Мысли, посещавшие его в то далёкое время, нахлынули на Хведрунга, погребая прошлые-будущие воспоминания и опыт. Он почувствовал удобную одежду на своей коже — золотая вышивка приятно скользила под пальцами, и нервничающий Хведрунг сосредоточился на этом ощущении, теребя узорчатый край рукава. Взгляд метался от восседающего за столом Одина до книжных полок и сложных кристаллических сооружений, выполняющих функцию ламп. Присутствие Всеотца подавляло, как и всегда, но без своих церемониальных тяжёлых доспехов тот казался менее грозным и монолитным. Гугнир, священное копьё царя, поблескивал на своей подставке на расстоянии вытянутой руки от отца.       Один не спешил начинать разговор. Он отвлёкся от важных государственных тайн, отложив документы, и развернулся к ребёнку, почувствовавшему себя ещё более крошечным под этим взглядом. Чем дольше висела странная тишина, тем труднее ему было уговаривать себя дышать ровно и спокойно. Он принц, пусть даже не наследный. Он не должен позорить себя перед царём, выказывая страх. Эти мысли немного успокаивали.       — Хведрунг Одинсон. Известно ли тебе, для чего я позвал тебя? — медленно произнёс правитель, и мальчик вздрогнул от этого основательного и весомого голоса, отразившегося эхом от стен большого кабинета.       — Нет, отец, — внятно произнёс принц, без конца повторяя в голове о воспитании.       — Так и есть. Хочешь ли ты узнать?       — Да, отец, — смиренно согласился Хведрунг, удержав себя от желания свести руки в защитном жесте. Голова была поднята высоко, взгляд направлен Одину в единственный целый глаз — никакой боязни и неуважения, лишь достоинство. В своё время им с Локи уже не раз приходилось получать наказания за недостойное поведение.       — Тогда подойди ближе.       Маленький принц ступил вперёд, по-прежнему держа вежливую дистанцию. Отец не спускал с него пристального взгляда, и что-то странное было во всём этом — и снова из-за малого возраста Хведрунг не уловил, в чём именно крылось ядро его сомнений, вынуждавших идти осторожно, как по полю, усеянному гвоздями.       Один положил ладонь на плечо сыну и произнёс несколько слов. Краски исчезли с детского лица, изумрудные глаза расширились, и маленькое сердечко заколотилось так быстро, что за шумом крови в ушах Хведрунг почти не слышал своего собственного ответа.       Спустя половину года он всё ещё помнил тот разговор, те слова, въевшиеся ему под кожу. Целых шесть месяцев мальчик не мог больше смотреть на мир прежними глазами, заново оценивая всё, что до этого имел. Локи чувствовал тревогу близнеца, но так и не сумел добиться ответа — Хведрунг молчал как рыба. Он не мог, не имел никакого права говорить о своей тревоге ни Локи, ни Тору, ни матери… Никому.       В тот день Всеотец положил на плечо Хведрунгу свою горячую широкую ладонь и произнёс:       — Если бы я спросил, чью жизнь ты ценишь выше — свою или Локи — что бы ты ответил?       Юный принц побледнел. Стены и потолок огромного кабинета вдруг стали слишком тесными и начали давить на виски. Он не смел ответить на подобный вопрос, но вопросы царя непозволительно игнорировать. Дрожа как осиновый лист, мальчик тихо ответил:       — Наши жизни равны.       Широкая ладонь сдавила хрупкое плечо. Хведрунг вздрогнул, когда отец навис над ним, загораживая целый мир.       — Тогда скажу иначе. Если бы выбор стоял между тем, чтобы отнять твою жизнь, и тем, чтобы отнять жизнь Локи, ты бы пожертвовал своим братом?       — Нет! — вскрикнул Хведрунг, оцепенело уставившись на царя. Дрожь полностью прекратилась — его тело оцепенело, как соляная статуя. Неизвестно, остался ли Всеотец доволен ответом, или же слова сына его разочаровали. Маленький принц боялся даже шелохнуться, чтобы не навлечь на себя или Локи его гнев.       Один вернулся к столу, сложив руки перед собой. Его поза была открытой, его голова была чуть склонена, чтобы сверху вниз смотреть на ребёнка, и лишь тяжёлый взгляд вдавливал Хведрунга в пол.       — Я вновь спрошу тебя. Если бы у нас был выбор — спасти тебя или Локи — был бы ты готов самостоятельно оборвать свою жизнь ради его спасения? Решай, Хведрунг Одинсон.       Принца колотила лихорадочная дрожь. Несмотря на схлестнувшиеся в сердце панику и тревогу, он был тих — не слышно было дыхания, не срывались звуки с плотно сомкнутых уст. Животный страх за свою жизнь накатывал мощным валом, затмевая собой все остальные мысли, и сильнее этого был лишь ужас за судьбу Локи. Хведрунг не понимал, почему перед ним ставили такие вопросы, но он был сыном царя. Он знал, что дети правителей всегда должны быть готовы к смерти. Он это понимал!       Но не так рано! Слишком рано! Столько ещё не сделано, столько времени будет упущено! Они с Локи так и не попали на свою первую охоту. Они ни разу не покидали пределов Асгарда, ни разу не прогулялись по городу, окружавшему золотой дворец. Что станет после смерти одного из близнецов? Что будет, когда одного из них… больше не будет в этом мире? А Тор? Что будет с ним?       Хведрунг зажмурился. Он уже чувствовал подступающий горький комок и боль вокруг глаз от собирающихся слёз.       — Я не… я не знаю, отец, — выдавил принц сквозь слёзы. Царь молчаливо взирал на него. Он не казался удивлённым; ни радости, ни печали не промелькнуло на непреклонном лице хорошего правителя, знавшего, чем и когда пожертвовать, чтобы сохранить что-то более важное. А кто из близнецов был для него более важен? Не потому ли Хведрунга позвали на этот разговор? Чтобы он сам решил их судьбу…       — Это непростой вопрос, — голос отца чуть смягчился. Принц с надеждой поднял красные глаза, но столкнулся со всё тем же твёрдым и непреклонным взглядом. Надежда, едва сумевшая пустить жалкие ростки, была безжалостно раздавлена и вырвана с корнем. — Ты должен решить до вашего одиннадцатилетия. Только ты один. Никто, кроме нас, не будет знать об этой тайне. Ты понял меня?       Хведрунг сжал кулак, не замечая, как ранит свою ладонь ногтями до крови. Он через силу вытер слёзы и кивнул. А затем снова кивнул, словно подумал, что первого раза было недостаточно.       — Отец… — уже у двери, немного усмирив дрожь, принц осмелился подать голос. — Я могу задать вопрос?       Царь Асгарда кивнул.       — Почему вы дали мне этот выбор?       — Ты спрашиваешь, почему ты обязан это сделать, или же почему это обязан сделать ты?       — Оба… мой царь.       Прохладное официальное обращение резануло слух, как острое лезвие. Поговаривали, с того самого таинственного разговора принц Хведрунг больше никогда не называл царя отцом.       Сейчас же он прямо и зло смотрел в глаз Одину, прожигая в нём дыру.       — Потому что ты отличаешься от своего брата. Ты разделяешь личное и общее и умеешь выбирать. Из всех нас с этой задачей справишься только ты, — прямо ответил Всеотец. Младший принц ненадолго опустил глаза, размышляя над услышанным, и медленно кивнул, принимая к сведению. Когда он вновь поднял взгляд, он был холоден и жёсток.       — Что же насчёт причины, по которой я должен выбирать?       Царь слегка шевельнулся в кресле, подбираясь. Хведрунга обожгло его взглядом, и дрожащее сердце ребёнка, получившее добивающий удар, полностью скрылось за прочной ледяной коркой, готовое принимать любую правду, что скажет Всеотец.       Один не ненавидел своего сына. Он так же не испытывал и любви — на каменном лице не было ничего. Изрезанный морщинами лик выражал только нутро, ожесточившееся за годы тяжёлых решений, и глубоко скрытую усталость.       — Потому что должен остаться только один.