Изумрудная паутина

      Прикосновение к щеке вывело принца из оцепенения. Локи смотрел прямо на него глубокими влажными глазами, похожими на кусочки нефрита. Он выглядел расстроенным.       — Что с тобой? — обеспокоенный Локи коснулся лба близнеца. — Я не могу понять, о чём ты думаешь весь день.       Хведрунг отвёл глаза.       — Отец сказал тебе что-то плохое? — осторожно предположил брат, утешающе накрывая его ладонь своей. — О чём вы говорили?       — Нет, — резко ответил Хведрунг, сжимаясь от волны паники. Локи ещё крепче сжал его руку, с надеждой заглядывая в глаза. — Нет, он ничего такого не сказал. Просто… хотел знать о наших успехах в учёбе.       Локи выглядел ни капли не убеждённым, но промолчал. Хведрунг вздохнул, обвив его руками и прячась в спасительные объятия. Близнец был тёплым; его сердце отсчитывало неровный обеспокоенный ритм, и Хведрунг чувствовал себя виноватым, скрывая правду. У них не было секретов друг от друга — деля поровну всё, они бы не стали прятать даже самые страшные тайны.       Но только не эту.       С разговора в кабинете царя прошло всего несколько часов. Дневное светило уплывало к горизонту, выбрасывая из-за туч лучики-хвосты ярко-красного тревожного цвета, точно чувствовало состояние Хведрунга. Мягкая двуспальная кровать, разделённая на двоих, казалась совершенно неудобной, воздух слишком душным, а малейшие звуки задевали чувствительный слух, лишая возможности уснуть. Проворочавшись добрую половину часа, принц был схвачен близнецом за руки и прижат к тёплой груди, лишь тогда немного успокоившись. Брат больше ничего не спрашивал.       Пусть казалось, что всё налаживалось, жизнь Хведрунга не желала входить в обычное русло. Он больше не мог смотреть на мир прежними глазами. Как он должен был спокойно играть в игры, учиться необходимым принцу вещам, фехтовать и упражняться в магии, как будто ничего не произошло?       Как будто у них ещё вся жизнь впереди.       Царь Асгарда не давал сыну забыть об их разговоре — стоило лишь ему появиться в поле зрения, и мальчик вспоминал о тяжёлом выборе, взваленном на его узкие детские плечи. На целую половину года юный ас словно пропал. То и дело он погружался в мысли, бывало — прямо во время поединка, отвлекаясь от тренировки, за что расплачивался ушибами и порезами. Мир вокруг него словно погрузился в вязкий кисель, медленно и неотвратимо теряя цвета, звуки, запахи, и дошло до того, когда сам вкус жизни выветрился из сердца Хведрунга.       Локи… О, Локи… Бедный брат замечал всё, хоть и пребывал в счастливом неведении. Хведрунг мог казаться прежним, но только не для его близнеца. Состояние третьего принца тревожило его всё сильнее с каждой новой ссадиной на тренировке, с каждым неудавшимся заклинанием, сошедшим с рук Хведрунга. Но сильнее всего ранило его молчание. Брат замкнулся в себе, сделавшись похожим на отчуждённую глыбу мрамора, и до сих пор не обмолвился ни словцом о причине своих дум, тучами нависших над детской головой. Это начинало становиться невыносимым.       Время, данное Одином, утекало сквозь пальцы чем дальше, тем быстрее. До одиннадцатого дня рождения оставалось шесть месяцев — ничтожный мизер, тратить который на бессмысленные вещи истинное кощунство, но приходилось снова и снова делать вид, что всё хорошо. Оставалось лишь полгода, чтобы жить.       Пока в один прекрасный день терпение Локи не оборвалось. Схватив близнеца в охапку, он силой выдернул его из кокона уныния, потащив кататься на лошадях. Бессмысленное теперь развлечение не вернуло Хведрунгу расположения духа, но помогло немного отвлечься — и Локи не собирался останавливаться на этом. Брат не давал ему ни единой свободной секунды, ни грамма времени, чтобы вдохнуть и вспомнить о тревогах. И замкнутое в ледяную клеть сердце юного принца впервые потеплело, отсчитывая давно забытый ритм жизни. Поздним вечером, когда утомлённый Локи первым уснул, уронив голову на грудь близнеца, Хведрунг долго смотрел на него, перебирая чернявые волосы, похожие на враний пух. Ласковые движения успокаивали истрёпанную переживаниями душу; долгожданная передышка заставила маленького аса ненадолго сбросить тяжёлую упряжь, наброшенную на его тонкую шею Всеотцом — и лишь теперь мальчик осознал, что больше не в силах её нести. Внутри него поселилась дикая смесь усталости и спокойствия, похожего на обречённость оленя, убегающего от волков — способного убегать и дальше, но знающего, что однажды рухнет на землю и больше не встанет.       Осторожно, чтобы не разбудить, Хведрунг снял с себя Локи, опустив его на постель и укрыв одеялом. Вымотанный мальчик чуть шевельнулся во сне, кутаясь в тепло, и близнец склонился над его головой, целуя прохладный лоб. Образ спящего брата отпечатался в его памяти несмываемым чернилом: тёплые отблески камина плясали на его расслабленном лице, пряди разметались по белым простыням, контрастирующим со светлой кожей; Локи казался неземным и эфемерным, как лунная фея. На глаза Хведрунга навернулись слёзы — боги и норны, как он был прекрасен! Его хотелось схватить за плечи, вжав открытым лбом себе в грудь, и торопливо рассказать обо всём, не давая себе времени передумать; хотелось забрать с собой и бежать так далеко от Асгарда, как это возможно, где они будут вместе и больше не нужно делать этот чудовищный выбор.       С тихим обречённым выдохом Хведрунг отстранился. Этому уже не суждено быть — дороги назад не осталось, судьба со скрипом провернула свои жернова, готовая перемолоть жалкую жизнь юного аса в мельчайшую муку. Мальчик сделал шаг, спиной отступая от постели. Тень набежала на его лицо, и вскоре он целиком скрылся во мраке, всё больше отдаляясь от Локи, очерченного мягким светом очага.       Путь к кабинету Всеотца отсчитывался не шагами, но медленно пульсирующим сердцем: тум, тум, тум, как гулкий бубен из тугой кожи. Несмотря на позднее время, царь нашёлся на своём месте, занятый делами. Однако стоило Хведрунгу войти, как бумаги были отложены; взгляд правителя устремился на принца, препарируя его нутро, выискивая самые потаённые мысли. Грудь и спина мальчика вновь затвердели, как ледяная корка на глади реки, и внутри стало пусто, как зимой.       — Ты принял решение? — спросил царь.       — Да.       Тишину нарушали лишь звуки чуть слышного дыхания. Один, прочитав ответ на лице сына, склонил голову в знак согласия и с величием поднялся на ноги. Хведрунг отступил в сторону и снова заговорил, выражая лишь спокойствие, парадоксальное в такой ситуации.       — Позвольте мне в последний раз удовлетворить своё любопытство.       Всеотец смерил внимательным взглядом принца, отвечая новым кивком.       — Я хочу… — Хведрунг запнулся. Воздуха стало не хватать, но он переборол себя и произнёс проклятые слова, как бы больно они ни царапали глотку. — Я хочу знать, почему лишь один из нас должен остаться в живых.       Вопреки опасениям, царь не ответил отказом. Он не произнёс вообще ни единого слова; выйдя из кабинета, Один направился в известном лишь ему направлении — растерянный, Хведрунг последовал за ним. Их путь проходил в тишине. Встречные стражники молчаливо кланялись и шли мимо, а больше никто их не тревожил. Когда мальчик уже начал терять терпение, а волнение снова начало подниматься в едва успокоившейся душе, царь остановился. Он бросил короткий взгляд на ребёнка и вошёл в тяжёлые резные двери, убористо расписанные защитными заклинаниями под видом узоров. Принц наконец отбросил тревоги и гордо вошёл в покои Всеотца.       Широкое ложе устилало шелковое покрывало, шитое золотой нитью. Обойдя мебель по кругу, Хведрунг завертел головой, изучая место, в котором оказался. Эта комната была защищена едва ли не лучше сокровищницы, сюда не мог проникнуть кто попало. Побывать тут можно лишь с позволения хозяина — мальчик пытался осознать подаренную ему честь, но эта «милость» показалась пустой и ничтожной в сравнении с куда более глобальными вопросами, что занимали его голову. Ещё никогда он не чувствовал себя таким взрослым в своём крошечном теле.       Один не уделил убранству комнаты ни капли внимания, направляясь к стене за кроватью — узоры на декоративной пластине из блестящего металла изображали змея, кусающего себя за хвост, в кольцах которого покоилось девять планет, оплетённых ветвями Иггдрасиля. Царь нажал ладонью на центральную планету — Мидгард — утопив её в стену, и скрытый механизм бесшумно пришёл в движение, раздвигая казавшуюся цельной поверхность. В тайнике за стеной лежало множество вещей, но Всеотца интересовала лишь одна — отполированный до зеркального сияния кристалл, испускающий внутреннее свечение. При виде него Хведрунг округлил глаза и отступил в неверии.       Голубые кристаллы памяти были невероятной редкостью. Использовать такие ради мелочей — просто богохульственная растрата, не говоря уж о том, что позволить себе эти крошечные камушки мог далеко не каждый даже из самых богатых асов. То, что прятал Всеотец, несло поистине космическую важность, если для сокрытия этой тайны потребовался подобный кристалл.       — Ты должен понимать, насколько ценно то, что я тебе покажу, — сурово предупредил Один, пряча камень в кулаке. — Ни одной живой душе нельзя этого видеть. Особенно твоему брату.       А тебе эти знания уже не пригодятся, закончил Хведрунг в своей голове.       — Я понимаю, — склонил голову принц. Опустив голову в подобии кивка, царь Асгарда повернул ладонь внутренней стороной вверх, и кристалл взлетел в воздух, словно в невесомости. Из сердцевины голубого минерала заструился яркий свет.       — Внимательно слушай меня, Хведрунг, — Вседержитель перевёл всё своё внимание на камень. — Все живые существа от рождения стоят перед множеством решений, исход которых записан на невидимых нитях. Мы называем это Дорогами, Путями Выбора, Паутиной Судьбы. Судьба каждого переплетается с судьбами других и никто не способен избежать последствий — от мельчайшего насекомого до царя Асгарда мы объединены Паутиной. И никому не дано знать своих путей, если только он не пророк или прорицатель — лишь им дано получать видения будущего.       Голубой кристалл медленно пульсировал в такт словам и, подчинённый воле царя, выпустил тонкий луч света, отражающий в воздухе голограмму переплетения Паутины Судьбы. Каждый выбор живого существа приводил к своей Нити, а та разделялась на несколько других нитей-решений, переплетаясь с чужими паутинками, связываясь в непостижимый ограниченному смертному разуму лабиринт вероятностей. От одного взгляда на сложнейший узор у Хведрунга заболела голова, и он перевёл глаза на Отца. Правильно истолковав его вопросительный взгляд, царь произнёс:       — Да. Речь пойдёт о вашей с Локи Паутине Судьбы.       Голограмма видоизменилась, и новое изображение необъяснимым образом заставляло волосы зашевелиться на голове. Показанная Паутина не была прекрасным стройным узором — больше всего она напоминала грязный комок свалявшейся шерсти, неаккуратно задевающий собой нити чужих судеб. Сотни, тысячи нитей соединялись узлом, запутываясь в сложнейший кокон, и начало всему этому кошмару положили две тоненькие паутинки изумрудного цвета.       Хведрунг побледнел, отшатнувшись от голограммы.       — Что это?.. Это не может быть нашей судьбой!       — Смотри! — повысил голос Всеотец, отрезая все протесты. — Я хочу, чтобы ты осознал увиденное с хладнокровием и рассудительностью. Ваши с братом нити по отдельности задевают целое множество чужих судеб, а вместе получится узел, который нельзя расплести! Это рана на теле Судьбы, источник несчастья, которое затронет миллиарды живых существ! Можно лишь вообразить, к каким катаклизмам приведёт одно ваше существование!       Маленький принц затрясся, с ужасом глядя на то, во что превратятся его и Локи судьбы. Увиденное вызывало в нём рвотные рефлексы, но он изо всех сил пытался следовать лишь гласу логики. Дышать становилось всё труднее, словно в комнате начал кончаться воздух. Дрожащими губами он произнёс:       — Это начнётся после нашего одиннадцатилетия?       — Да.       Хведрунг поднял взгляд. Его лицо исказилось в страхе и напряжении.       — Что же делать?..       И умолк.       Он уже знал ответ.       Царь сжал кулак, прерывая голограмму. Впервые его строгий и мудрый взгляд был тем взглядом, которым смотрят на равного. Тайна, доверенная Хведрунгу, делала его взрослым настолько, насколько могут быть взрослыми десятилетние дети, вынужденные решать, кому жить, а кому умереть.       — Я был с тобой жёсток и несправедлив, принуждая к тяжёлым решениям. Но такова цена ответственности перед девятью мирами — никто не защищён от боли, ни ты, ни я. Мне нелегко дался мой выбор. И я желаю слышать твой.       Принц молчал целую вечность, низко опустив голову. За волосами, свесившимися на лицо, не было видно ничего, кроме побелевших, плотно сжатых губ. Всеотец не торопил его, наконец дав столь необходимое, как глоток воздуха, время.       Хведрунг всегда был особенным. С пелёнок он отличался от своего близнеца необычным взглядом — острым, тёмным, как у хищника, словно эта детская личина скрывала существо гораздо больше и опасней. Даже в детских играх он проявлял ту самую черту, за которую Один всегда его держал в поле зрения, — свою власть, которую юный принц пока ещё не осознавал. Пока второй из близнецов был лишь невинным ребёнком, но годы будут лететь быстро, а талант и интеллект, не сдержанные ничем, вскоре распустятся прекрасными отравленными цветами, соединившись с хитростью, хладнокровием и уверенностью в себе.       Считать его всего лишь ребёнком было бы величайшей ошибкой. Однако прямо сейчас именно эта необычная личность появилась как никогда кстати.       Мальчик выдохнул, собираясь с духом. Его лицо омертвело, превратившись в ледяную маску — больше не детские глаза утратили блеск и уподобились потемневшим озёрам.       — У меня есть два условия.