Изумрудная паутина

      Юноша с аспидно-черными волосами медленно дышал, глядя в небеса. Шок внезапно перевернувшегося с ног на голову мира постепенно догонял его, и за внешне безэмоциональным фасадом лица невозможно было увидеть, как сердце молодого бога швыряло изо льда в пламя. Воспоминания, утерянные когда-то, раскрывались в его мозгу, как запечатанные коробочки с горькими семенами.       Он был младенцем, вместе со своим братом рожденным от зверского насилия ледяного великана над человеческой женщиной. Женщину звали Вигга. Она не ненавидела своих детей.       Царь ётунов, давший им с Локи жизнь, презирал их за слабость. Лишь раз взглянув на младенцев, Лафей потерял к ним интерес, никогда не глядя на них в последующие разы, когда совершал насилие над их матерью. Всего лишь раз великан показал намек на ухмылку, когда один из близнецов выплеснул ледяную магию, защищая своего близнеца. Слишком слабы для ётунов, слишком омерзительны для людей — им был уготован жребий быть брошенными обеими расами.       Лучше бы они не рождались.       Но жернова судьбы не успели перемолоть в труху близнецов-полукровок. Вторгшаяся в царство ётунов армия Асгарда полностью поменяла ход истории. Сам царь богов ворвался в холодные чертоги и нашел брошенных детей у безвольного тела их матери. Одной ногой та уже была в Хельхейме, но её цепкий и жадный взгляд не покидал младенцев до последнего, пока золотые рукавицы Одина поднимали с голых женских колен синекожих детёнышей. Казалось, Вигга до последнего искала в детях следы человеческой крови. Увидев, как в руках царя их морозная шкура превращалась в мягкую человеческую кожу, женщина растянула тонкие губы в злой улыбке. В ней было холодное торжество и темное ликование, несмотря на сломленное тело. Глядя на близнецов, она тихо шевельнула губами, слишком тихо для слуха человека, но правитель Асгарда расслышал: «Ледяному чудовищу они не достались — моя кровь победила». Женщина умерла с открытыми глазами — такими же изумрудными, как у детей.       В тот день одни лишь норны знали, что своим поступком Всеотец сотворил для близнецов удел куда более страшный, чем быть брошенными в ледяной пустоши.       Теперь его звали Хведрунг Одинсон, а его брата — Локи. Их отцом стал Один Всеотец, их матерью — сияющая царица, а сводным братом юный принц по имени Тор. Их обогрели, обернули золотыми одеялами и относились как к детям царя. От ненужных бастардов, родившихся в ледяной тюрьме, в золотые дворцы, где роскошь и почет — переход был слишком ошеломляющим, и будь Хведрунг чуть взрослее, он бы ни за что не поверил, что подобное может случиться в настоящей жизни, а не в сказках. К их счастью, близнецы были избавлены от бремени этого знания.       Но то, чего не знали Локи и Хведрунг, знал Всеотец. Усыновив детей великана, Один не раз замечал в одном близнеце тот же самый гордый профиль и усмешку, что и у его родительницы. Он чувствовал, что маленький Хведрунг не только впитал холодную и гордую кровь своей матери, но и взял себе её прощальный подарок — торжественную тьму в её взгляде. Именно поэтому он был таким странным, отличаясь от своего более человечного брата.       Хведрунг был сыном войны*. Поэтому имя несущий бурю* как нельзя лучше подходило ему.       Такой как он как нельзя лучше подходил для жертвоприношения судьбе. Теперь Хведрунг понял, почему Всеотец с самого начала избрал именно его. О нет, Хведрунг ни за что не стал бы незаметной тенью у ног властителя Асгарда. Его особая личность и необъяснимое могущество несло угрозу для несокрушимого трона Царя.       Локи был куда менее опасным.       Хведрунг затрясся и зло рассмеялся, добела сжимая кулаки. Подросток смеялся и смеялся, и всякая живность, слыша этот дьявольский хохот, дрожала от ужаса, стремясь как можно скорее убежать прочь. Смех резко оборвался, и юноша яростно улыбнулся небесам, впившись взглядом в невидимый отсюда мир богов.       — Один, о, Всеотец! Ты великий на своём сияющем троне, вольный властвовать над жизнями всех в девяти мирах! — горло Хведрунга охрипло, а голос казался рычанием. Невольно его речь приобрела давно позабытый налет благородства и царственности. — Ты распорядился мной как пешкой, забрав однажды из ада, где я родился, чтобы в один день свергнуть с небес. Ты и впрямь достойный называться мудрейшим царём — избавился от угрозы своему трону, не запачкав моей кровью даже кончик пальца. Как удобно было видение спутанных нитей судеб, чтобы избавиться от меня… Но ты ошибся, царь. Я избежал уготованной тобой участи. Отныне ничто не будет владеть мной. Рок? Паутина судьбы? Я сожгу её. Я вознесусь даже выше царя девяти миров, и тогда судьба подчинится моей власти. И больше никто не посмеет разделить меня и мою часть.       Словно пелена спала с разума молодого колдуна, и он ощутил внутри себя силу, которая раньше была запечатана, лишь изредка прорываясь на свободу. Поддавшись неизвестному чувству, исходящему откуда-то из глубин его души, Хведрунг взглянул вперёд себя и приказал:       — Иди ко мне и отвези меня в Асгард.       Будто дожидаясь этого, из пятнистых лесных теней вынырнул фестрал. Зверь издал инфернальный крик, покорно опускаясь на колено — казалось, магическое животное целиком жило одним лишь желанием служить ему. Вскочив на костлявую спину, Хведрунг щелкнул языком — фестрал забил копытами по земле и взмахнул крыльями летучей мыши, вздымая вокруг себя потоки магии. Для зверя, живущего между миром живых и миром мёртвых, не было ограничений в перемещении. Подчиняясь власти своего нового хозяина, зверь собирался прыгнуть сквозь границу двух миров.       Хведрунг уже не видел, как спустя несколько часов Лодур очнулся, со стоном поднимаясь с сырой земли, и поплелся к замку, помня лишь о том, что он должен быть на войне. Уже не видел, как Принц отчаянно кричал над трупом черного дракона, прижимая к своей груди его большую рогатую морду. Не слышал боли в этом крике, гораздо более сильной, чем от потери просто друга.