Изумрудная паутина

      Агамотто сидел на корточках, подпирая спиной каменную колону. Тень Хведрунга накрыла юношу, но тот не обернулся, продолжая играть с чем-то в руках.       — О чём вы говорили со Старейшиной? — поинтересовался Агамотто, не поднимая головы. Вещь в его руках наверняка была очень увлекательной, но поражало то, насколько бдительным был этот парень, не теряя из внимания своё окружение. Хведрунг одарил единственным взглядом его затылок, а затем задумчиво посмотрел на небо, простирающееся перед горным храмом. Тягучим движением молодой ётун сложил руки на груди, обхватив ладонями локти.       — Ты веришь в то, что я демон? — ни с того, ни с сего задал вопрос маг.       — Ха-ха, — плечи Агамотто слегка затряслись от веселья. — Я полагаю, что это так. Впрочем, не исключаю, что ты можешь быть ифритом*.       — Ой? Меня повысили до джинна, я польщён, — Хведрунг растянул губы в усмешке. Его облик больше не излучал ни тревоги, ни раздражения, что пропитывали душу гриффиндорца все те дни, что ему пришлось провести в мире древней Азии. Даже Агамотто больше не казался Хведрунгу ни назойливым, ни раздражающим. Несомненно, его спокойствие не ускользнуло от наблюдательного собеседника, даже если тот смотрел в свои колени, покачиваясь на краешке широкой каменной ступени.       — Что, если я скажу тебе, что отчасти именно демоном я и являюсь?       Ученик Древней промолчал, предлагая продолжать.       — Я являюсь человеком лишь наполовину. И я обладаю силой, недоступной людям, даже колдунам. Обладал, — Хведрунг не казался огорчённым или раздосадованным, и его голос был ровным и спокойным. — Кое-кто лишил меня этой силы, запечатав её внутри меня. Раньше я мог многое. А сейчас не наколдую даже детского фокуса.       Теперь Агамотто смотрел. Он повернул сперва глаза, затем голову, и наконец развернулся к собеседнику всем своим телом, демонстрируя безраздельное внимание. То, что сказал Хведрунг, похоже, нашло отклик в его душе, потому что кареглазый подросток больше не улыбался. Его глубокий проницательный, как у совы, взгляд, проникал в самую душу, будто считывая самые глубокие слои мыслей полуётуна, недоступные даже ему самому. Юного бога бы не удивило, обладай Агамотто естественной легиллименцией.       — Вы обсуждали с Древней возможность возвращения твоей силы, — наконец ответил ученик Старейшей, не спрашивая, но утверждая.       — Такая возможность есть. Но та печать, что лежит на мне, слишком сильна даже для Древней.       — Это невозможно, не существует подобных печатей, — нахмурился Агамотто. — Магия такой силы; тот, кто проклял тебя, не иначе как бог!       И осёкся, прочитав в ледяных глазах Хведрунга ответ, которого он явно не желал знать. Вороные локоны взметнулись за плечами полуётуна, и тень легла на его худое лицо. Хведрунг весь распрямился и возвышался теперь над собеседником, как восставший зверь, чей сон был неосторожно потревожен. Острые грани его ресниц обрамляли прикрытые глаза, сверкавшие неестественным светом зрачков.       — Я верну всё, что бог забрал у меня. Сами небеса пожалеют, что я остался жив.       Выл ветер, хлестая концы тяжёлых храмовых флагов. Позвякивали, едва покачиваясь, массивные колокола. Гудело небо, полное предгрозовой тревоги.       Агамотто поднялся на ноги, став вровень с Хведрунгом. В его протянутой ладони лежало то, что занимало внимание подростка столь длительное время.       — Возьми это.       Гриффиндорец окинул взглядом поблёскивающую маленькую вещь, молчаливо спрашивая, считает ли Агамото его дураком. Учение Фенрира слишком крепко вросло в его разум, не давая забыть, что от любой вещи нужно было ждать подвоха. Особенно от столь незначительной.       — Не стоит подозревать меня в злом умысле, — угадал его мысли парень. — Мне нет нужды причинять тебе вред.       — Я не верю в бесплатные подарки тому, кого впервые встретил.       Высокий подросток засмеялся, кивком согласившись с ним: — Конечно же, я тоже преследую цели.       — Тогда какую ты преследуешь сейчас?       — Своё… предназначение, — Агамотто наклонил голову вбок. — Я артефактор, Хведрунг. Я создаю вещи, в существовании которых нет смысла, если они не найдут хозяина. И эта… выбрала своим хозяином тебя.       Полуётун тихо фыркнул. Однажды он это уже слышал — и даже тогда, будучи младше, он не поверил в чушь о значимости волшебных палочек, что сами выбирали себе хозяина-мага. Ему не требовались костыли, чтобы быть магом, чтобы быть собой. Но особенно неприятно это было слышать теперь, когда отсутствие магии обнимало тело режущим холодом. Удар копья Всеотца пронзил самый центр его души, превращая полноводные реки магии в сухие безжизненные каналы. Он был высушенным колодцем, очагом без огня, лишённым части своего существования. Но он не показывал своей слабости — более того, не считал это слабостью.       — Я не нуждаюсь ни в каких магических артефактах.       И Агамотто засмеялся.       — Тогда ты будешь рад узнать, что в этой вещи нет ни капли магии. Среди всего, что я сотворил, эта вещь единственная, которую я не смог наделить силой и сущностью, как ни старался. Это всего лишь обычная безделушка. Но почему-то она выбрала именно тебя. Интересно, не находишь?       И неожиданно для самого себя, Хведрунг её принял. Подарок блеснул чёрным, как бездна, камнем, оправленным удивительно тёмным золотом. Всего лишь обычная серьга. И правда. Ни капли магии. Ни капли смысла.       Поэтому он её принял.       Когда солнце стало клониться к горизонту, Агамотто уже давно ушел, оставив Хведрунга в одиночестве размышлять над сегодняшним разговором с Древней.       Это было ожидаемо. Она заметила печать на его душе — не могла не заметить, пока он лежал в лихорадке, пока женщина вымывала грязь из его сломанной груди. Она попыталась изучить печать, но не смогла найти ключ от этого замка. Древняя была мастером мистических искусств, но даже ей было неподвластно взломать заклятие царя Девяти миров.       Возможно, она бы помогла Хведрунгу, если бы тот попросил. Возможно, позволила бы увидеть несколько древних текстов на санскрите, с описаниями ритуалов, заклятий и магических табу. Но он не собирался просить. Не существовало ключа, чтобы отпереть этот замок. Всеотец проклял его, и лихорадочно искать способ вернуть себе божественные силы было равнозначно попыткам голыми руками починить созданные им руины в Камар-Тадже. Пути назад не было, как не было способа вернуться во времени, чтобы переиграть всё с самого начала. Даже Камень Бесконечности не был на такое способен.       Кто-то бы мог сказать, что лишь приняв неизбежность, можно перестать быть её заложником. Лишь смирившись с судьбой, можно начать двигаться дальше. Но только не для него.       Не для самоназванного сына Северуса Снейпа. Не для лидера-Дракона, подчинившего Короля Змей. Не для ребёнка, чьё рождение было самой неправильной вещью в этом мире, ломающей все его устои. Рассматривая голограмму спутанного клубка судеб, как никогда ясно Хведрунг осознал, что куда бы он ни шёл, он ломал судьбу. Вся его жизнь была критической ошибкой в сложнейшей программе под названием вселенная; он был вирусом, попавшим в стройные ряды системного кода. Таким же бессмысленным существованием, как артефакт, не желающий становиться магическим. Всего лишь глупая сережка из чёрного камня в тёмно-золотой оправе, от которой никто не знает, чего ожидать.       Когда он услышал от Древней, что сломать печать невозможно, он не разозлился. Он даже не опечалился. Вся его душа стала глубоким и спокойным чёрным озером, на дне которого жило что-то страшное, слишком ужасное для этой вселенной, чтобы существовать. Страшнее василиска и страшнее Волдеморта. Нечто хтонически чудовищное — настолько, что даже Один Всеотец его боялся. Да, боялся. Теперь гриффиндорец это ясно осознавал. И именно царь Асгарда разбудил это чудовище.       Хведрунг Лафейсон, Хведрунг Одинсон, Хведрунг-без-имени.       Не Хведрунг. Вирус. Ошибка. Монстр.       Подросток не заметил, как ноги принесли его туда, где случилось его столкновение с Мидгардом. Огромный котлован в горной породе давил на сознание чувством безысходности. Рана на теле Земли, которую нельзя зашить. Можно лишь попытаться засыпать дно холодным песком, что укроет раненую почву, как шрам укрывает глубокое отверстие в груди Хведрунга, делая рубец похожим на выгравированное солнце.       Древняя требовала слишком многого, прося починить это. Ни смертный, ни бог не был способен в одиночку восстановить столь масштабные разрушения, не обладая магией.       Но только не он.       Сын троих отцов, и не сын никому. Брат двоих братьев, но не рядом ни с одним. Судьба играла с ним в причудливые игры, швырнув на тысячу лет вперёд, а затем возвратив туда, откуда взяла. Бездушный Камень Времени (ведь иного объяснения путешествию во времени не было) отобрал у Хведрунга целую тысячу лет, которую он мог прожить рядом с Локи и Тором. Он мог бы стать достойным принцем. Он мог бы быть рядом с ними. Но теперь у него этого не было. Для будущих Локи и Тора это прошлое уже свершилось. И оно свершилось без Хведрунга.       Это был самый жестокий шрам, который оставила на нём Судьба.       Небо потемнело, спрятав за тучами кроваво-красное закатное небо. Где-то в небесах молот бога молний выбил гром из железной наковальни. Хведрунг поднял голову, подставив лицо небесам.       Он любил грозу. Любил бой небесного молота. Он любил Тора.       — Великий Мьёльнир… Достался ли он тебе, старший братец? — прошептал маг, растягивая губы в улыбке. — Мы втроём любовались могучим молотом, гадая, чья же рука будет его сжимать. Но я всегда верил, что ты достоин его, как никто.       Чёрное облако заревело и ответило белой вспышкой молнии, на мгновение после неё утопив мир в полной темноте. Достаточно короткой, чтобы никто этого не заметил. Достаточно долгой, чтобы Хведрунг почувствовал, как небо поцеловало его лоб холодной дождевой каплей, предвещающей долгую грозу. Словно сам Тор игриво обнял братьев-близнецов, маленьких, десятилетних, пообещав, что им с Локи нечего бояться.       Он больше не был десятилетним. И рядом больше не было Тора.       Но Дракон больше и не чувствовал ни горечи, ни обречённости от разлуки. Лишь хтоническое спокойствие, идущее откуда-то из глубин тёмных-тёмных вод его души. Он чувствовал, как внутри него струится то, что он ощущал всегда, не понимая, чем оно является. Тьма и власть, которой боялся даже Всеотец.       Его власть.       Хведрунг вытянул палец, указывая в огромный котлован и разрушенные здания храма мистических искусств, как указывают слуге, ожидающему распоряжений. Невероятная сила струилась по венам бога — бога не по титулу, а по сути. Это была сила, о которой Один лишь догадывался, и которую не мог бы заблокировать никакими печатями, как нельзя было поймать ветер голыми руками. Власть была самой душой Хведрунга. И он неоднократно пробовал это могущество на зуб. Его детские попытки были маленькими и невинными, ведь он совершенно не осознавал, что делает. Что такое «стая Дракона»? Всего лишь детская шалость, попытка навести хаос. Он мог гораздо больше, чем довлеть над разумами горстки детишек. И теперь он это знал.       Его господству мог склониться сам мир.       — Встань, земля, — голос Дракона разнёсся над руинами, как звонкий стук скипетра о мраморный пол. Завладевающий вниманием звук, глас, не дающий никакого права ослушаться. Тем вечером каждый обитатель Камар-Таджа почувствовал озноб, не понимая от чего, — как будто воздух стал тяжелее и гуще, прислушиваясь к голосу, зовущему саму реальность. К словам владыки, что взывал, взывал к ней, к земле, с единственным требованием — «Исцели свои раны».       И земля задрожала.