Зависимый

...turning in, this is harder than we know we hold it in the most when we're wearing thin... fleurie - hurricane

Аризона встречала с распростертыми руками пропащего сына своего в лице Томаса, встречала, подпинывая столбики термометров до крышесносных цифр, воистину спуская жару с поводка, позволяя ей устраивать беспорядочное кипячение мозгов любой живой особи, рискнувшей сунуть нос дальше тени. Томас же отличался неоправданной гордостью, граничащей с упрямостью, плюс расшвыривал повсюду флюиды безрассудства, от души доводя Ньюта до того состояния, что дома находиться - четыре стены черепную коробку давят, а на улице, - может пронесет, если упаковать пульсирующую от давления головушку в головной убор, а тело бессердечно укутать в щедро выдавленные из старых тюбиков слои средств от солнца. Гамак превратился в русскую рулетку - нужно умудриться прилечь на нем вечером, проветриться, чтобы аж пар со сгоревших плеч пошел, и успеть проснуться, пока солнце не заглянет на завтрак. Парень думал, что еще чуть-чуть, и он с непривычки начнет ловить галлюцинации, как минимум дух оазиса уже стучался в окошко - жарило снаружи по полной программе, но голубое небо докапывалось до самых расслабляющих воспоминаний, связанных с пляжами Калифорнии, - Ньют ни за что в жизни не смог бы описать словами ту степень разочарования, какой его шлепало в самый лоб, когда он выглядывал на улицу, поддаваясь соблазну. И каждый раз его встречали голые пласты песка с редкими, хаотично расшвырянными по кочкам кустарникам, отдаленные силуэты кактусов и сетка забора, которая сверкала так, что грозилась выжечь квадраты своего контура на сетчатке глаза. Изредка удавалось наткнуться на любопытный взгляд Томаса, который баловался редкими забегами по двору, умудряясь выполнять те поручения, которых Хорхе еще не успел ему дать - щеголял он при этом практически в чем мать родила, без майки и с закатанными до уровня «убиться можно» шортами. Ньют, да, разочаровался во всем подряд, - в собственной выносливости, в пригодности для жизни открытого пространства под паленым солнцем Аризоны, в резонности существования этого штата в целом - страна Красных скал годилась для выживания исключительно цитрусов и колючих криворуких чудищ, поглядывающих в небо макушками своих припухших от запасов воды тел. По крайней мере, на это аномально жаркое лето. Единственное, в чем разочаровываться не приходилось - в железном характере Томаса, который продолжал делать набеги на очаги беспорядка и хаоса во дворе, зарабатывая себе кривой загар в виде россыпи красноватых пятен, - они лепились поверх всего, всех синяков, ссадин и шрамов, которые Ньют обнаружил одним утром, когда Томас разбирался с запутавшимся гамаком. Парень чуть сигаретой не подавился, выловив на полотне неровно оседающего загара полосу на самом краю левой лопатки, примерно такой же длины, как и та, что проходила прямехонько рядом с пупком. Ньют вообще готов был завести себе ежедневник, чтобы единственным делом себе на ближайшее время накатать короткое «вырвать себе глаза», потому что было уже просто невыносимо от скуки за ужином или обедом пялиться по сторонам, и кроме совсем уж мизерных деталей интерьера вроде трещин в полу или потеков на стенах замечать бесстыже дремучее количество родинок на теле Томаса, - на лице они для полного счастья мешались с крайне бледной россыпью веснушек, выскочивших под влиянием жарящего всех и вся солнца. Ньют готов был разбить свою собственную голову об стол, залить под веки кипятка, потому что замечать то, что нельзя разглядеть, будучи невнимательным и крайне незаинтересованном в поиске дебильных мелочей, - убийственная дикость, до которой Ньют довел себя многочасовым сном и идиотскими телепередачами на доисторическом куске камня, который Хорхе осмеливался называть телевизором. Но делать было действительно нечего, несмотря на то, что время куда-то в любом случае уходило - на сон, тренировки, чтение коллекции комиксов в комнате Томаса. Ньют чувствовал себя мухой, застрявшей в медовом сиропе, время растягивалось волнами душной, приторной карамели, и он только и мог, что рвать себе крылышки, трепыхаясь в водовороте ядовитой амброзии летних дней, прекрасно при этом осознавая, что единственный способ не пялиться, все еще пытаясь нарыть где-то там на дне вспотевших мозгов тему для разговора - использовать глазницы вместо пепельниц. Когда Томас в очередной раз намыливал посуду, откровенно перебарщивая со средством для мытья, Ньют, сидевший рядом на тумбочке у самого холодильника, позволил себе глядеть на монотонные цвета пластиковых тарелок и фаянсовых посудин, мелькающих в скопе пузырей в руках Томаса. В какой-то момент, выдохнув дым в потолок, он приметил у парня на пальцах желтоватые пятна от сигарет, - следы бурной молодости, которую тот проводил в окружении ржавого забора в доме с комиксами, излишней впечатлительностью, ломками и дядиными сигаретами без фильтра. Такими и Ньют затягивался снова и снова, пытаясь поднять морально как-то откровенное уже с Томасом сожительство, удивленно пяля в стену и откровенно не понимая, какие вменяемые причины остаются продолжать курить, если курево с каждым днем кажется все гаже и гаже. Он бы бросил курить к чертовой матери, но за неимением аналогов приходилось довольствоваться эдакой детской травмой Томаса, по совместительству любовью Хорхе на веки вечные - он на старость лет так и не накопал причин беспокоиться о сохранности легких и зубов. Томас приходил в норму, переставая быть сплошным мешком с проблемами, и в какой-то момент рядом с ним появилась возможность преспокойно отдохнуть, не ощущая гнетущей обстановки постоянной погони за чем-то, или попыток убежать от чего-то. Вместо отсталой упрямости, раз, и всплыла покорная терпимость ко всему и сразу, вместо вспыльчивости и вечного состояниях а-ля «волосы дыбом» - зверская усталость моральная и физическая. Взгляд его в какой-то день просто потерял болезненную тягучесть, но радости всенебесной в нем тоже не зажглось - там разверзлась долбанная бездна. Ньют даже этого не понял сразу, пока не обнаружил себя держащимся за ее края. За что угодно. За мешки под глазами, за фингалы и ссадины, за расхлябанный вид в общем и целом. Он не мог жалеть Томаса. По крайней мере, заставлял себя не делать этого. С той горой обязанностей, что Томас снова и снова зашвыривал на свои плечи, позволяя себе быть чертовым Сизифом, помогать как-то совсем уж плохо выходило. Не только потому что Томас скорее выдует банку растворителя и сожрет тряпку, лишь бы не дать кому-нибудь к ним притронуться в попытке разделить наказание, но и потому что у Хорхе откуда-то появилась привычка бурчать по поводу и без, - слушать его претензии не хотелось. Он мог развоняться на целый час, а то и больше, и консервативность некоторых его взглядов, количество использованных шаблонных фразочек за раз, откровенно говоря, поражала Ньюта - он не сразу вынюхал старого пня в мужчине, таскающем новомодные кроссовки вместе со старым, поношенным прикидом по возрасту. Такой пенсионер из разряда «классических душных» просыпался в Хорхе не всегда, а только если как следует подпортить ему настроение - а портилось оно легко, особенно если Томас шатался где-то в поле его зрения. Ньют не стал его за это винить или переходить в провокацию с попытками развести его на откровенный разговор по поводу всего, что происходило. Играло свою роль далеко не первое впечатление, которое все раз и навсегда расставило между ним и Хорхе, а то, каким тот становился под влиянием очередной бутылки, выданной самому себе из запасов на грустные и одинокие вечера с какой-то ненавистью и жалостью. Мужчина размякал и начинал нести сплошную ересь о енотах и временах, когда он был «папкиным мальчиком» до мозга костей со всеми присущими этому стереотипами о надуманной важности и псевдоопытности, смелости, которая обнулялась каждый раз, стоило с теории переползти на практику. Ньют слушал это, думая о том, случится ли так, что и он будет когда-нибудь бухой вдрызг что-то рассказывать про то, что Томас - его первый мальчик, что, вот, мать его, «видишь эти артритные шишки? Шустрые дамские пальчики, прикинь?», что он лучше сдохнет, чем еще раз опробует на собственных костях вместительность сурка, в которого он влез только благодаря чудесам алкоголя. Нет, правда, это единственное, на что он мог спихнуть неожиданно проснувшуюся грацию дам-фокусниц, пакующих себя в чемодан, - такое он наблюдал на одной из улиц Калифорнии. А так, касаемо конкретно алкоголя - однажды он уже видывал виды, вытаскивая насквозь проспиртованного мужика из туалета ресторана, в котором пришлось проторчать на подработке несколько мучительных месяцев, когда он сам практически упаковал себя посылкой прямиком к порогу клуба анонимных алкоголиков. Тот мужик усердно косплеил складные масштабные линейки, распластав себя на пол-стены, а голову чуть ли не в унитаз засунув. Каким образом он втянул спину и свою пьяную задницу в проем, куда в свое время мусорное ведро едва влезало - загадка всея человечества, но Ньют все еще иногда просыпался по ночам от кошмаров, в которых фигурировали тесные багажники и миниатюрные туалетные кабинки, сделанные на случай внезапного появления хоббитов в ресторане. Ньют привык к подобным библейским картинам, так что то, что рассказывал ему Хорхе из своей гоночной жизни едва ли вызывало стайки мурашек. Понимание того, что это все — на всю жизнь, гонщик однажды - гонщик навсегда, гонщиком стал, гонщиком сдохнешь - да, но не страх. Так что Ньют не воротил нос, как это делал иногда Томас по признанию самого Хорхе. А к разговором не с родственником, а с внезапно свалившимся на голову учеником тот, кстати, довольно быстро привык, пускай и не без помощи всякого там под градусом. Он, если быть совсем честным, немного пользовался тем, что Ньют просто давал ему время, прекрасно понимая, что Хорхе было переваривать единственного и неповторимого Томаса было в разы сложнее. Очередной полдень они провели по-новому, не так, как в предыдущие дни. Хорхе и Ньют мирно беседовали за столом, что по большей части представляло из себя крайне чувственные речи мужчины и попытки Ньюта не думать о том, что быть в стелечку поперек дня - звоночек, мол, пора переходить на более щадящий режим психологической терапии. Томас не отрывал себя от уборки даже когда счет пошел уже на те места, на которые пятна впивались до самого нутра, не сдирались и железной губкой - парень тер ей так усердно, что дырявил резиновые перчатки, но избавиться от многих загрязнений все равно не получалось, - они продолжали упорно светить на всю округу своим «меня моют раз в тысячу лет, че ты мне сделаешь?». Растворитель, вот чудо-то, выжигал уже из Томаса его ядерное в плане уборки терпение, но не эти плотные слои каши из грязи и окаменевшей плесени. В этот день Хорхе не стал доставать из глубин памяти рассказы о сдохших поперек гонки тачках, о веселых вечерках, проведенных в обезьяннике, о Томасе, который накурился и чуть не спалил хату на свой девятнадцатый день рождения. Вместо этого мужчина откопал где-то мятую колоду потрепанных картишек, замызганных жирными каплями. В ней не хватало десятки, семерки и еще парочки карт, но при этом было две или три бубновых дамы. Туз червей был нарисован от руки на куске картона. Ньют позорно проигрывал которую партию подряд, даже уже не пытаясь оправдаться тем, что у него свело мозги от того вонючего дымного облака, в котором они сидели, что его бесит, как Хорхе задумчиво покусывает края карт, когда держит их в руках. В тот момент, когда парень, держа незажженную сигарету губами, оттолкнул от себя шестерки, что Хорхе пытался прилепить ему на плечи как погоны, мимо стола пролетела огромная туча, а верхом на ней, скрипя носками обуви по полу, мотался Томас. — Dios la ayude! * — Хорхе не сдержал хриплый смешок, перемешивая карты. Ньют недоуменно оглянулся, ловя как раз тот момент, когда Томас, открывая дверь в ванную, бросил на дядю косой взгляд исподлобья, чудом удержавшись от комментирования брошенной фразы. Стоило собаке, которую силой заталкивали в дверной проход, жалобно взвыть, как Ньют подскочил со стула, со скрипом придвинул его к столу и, почесав переносицу, засуетился, тоже направляясь в ванную комнату вслед за Томасом. Хорхе проводил его недоуменным взглядом, но Ньют отмахнулся от него, - он просто пошел проверить, чего там еще решил устроить Томас кроме безжалостной травли тараканов, наполненной угрозами отправить их всех бандеролью в китайский ресторан. На деле же Ньют просто догнал до того факта, что собаке понадобится кто-то, кто будет держать ее за лапу и успокаивать, пока Томас будет делать что бы он там ни задумал сделать. Что бы ни задумал сделать человек, который пытался вытравить вредителей методом «пятьдесят на пятьдесят», выставляя в равновесие убойную дозу дихлофоса и набор извращенных монологов для деморализации усатых паразитов. Раньше, чем дверь успела захлопнуться прямо перед лицом Ньюта, он перехватил ее, натыкаясь на недоуменный взгляд Томаса и молящий о помощи - собаки. Парень прошел в ванную комнату, убирая так и не зажженную сигарету за ухо. Вместе они затолкали Филиппа в большую душевую кабинку. Ньют подумал, что надорвал себе и без того покалеченную спину, но виду не подал. Зато вот Томас скривился, стоило ему перехватить огромную волосатую тушку при попытке побега. Весила она около восьмидесяти с лишним килограмм, - парень закрыл глаза, вытирая щедро облитую слюнями руку об бортик кабинки и пытаясь представь что-нибудь вроде бишон-фриза под шесть кило максимум, мальтезе, какого раньше себе хотела Тереза - такая мелкая писклявая штука тянула на брелок для сумки со своими тремя килограммами. Томас к этой породе относился довольно скептически, так как однажды ему довелось встретить одного из бизонов, который только и делал, что трещал о своей горячо любимой собачке, оставленной в другом штате на глухую бабушку и позже ушедшей в лучшие места - у бедняги от одиночества отказало сердце. Хотя, Хорхе такая псина в здешние-то районы тоже не особо бы подошла - шерсть цвета слоновой кости стала бы оттенка «песочный песок в песке под слоем песка» или что-то вроде того. Томас вообще понятия не имел, какого черта вдруг вспомнил о блядском мальтезе, которого планировал купить Терезе и деньги на которого успешно потратил, покупая очередную дозу. Все, что угодно, лишь бы не чувствовать, как визжат позвонки под весом английского мастифа. — Держи его за шкирку, — буркнул Томас. Ньют округлил глаза, но возражать не стал, ухватился, и ухватился как следует, потому что тут только так, либо Филипп вырвется из его рук и оторвет к чертям их по самый локоть. Сам Томас залез в небольшой шкафчик под раковиной. Немного порывшись там, он выудил шампунь для собак с потертой этикеткой. Все шло нормально, не считая того факта, что Филипп оказался чрезвычайно умной и капризной заразой, норовясь обхитрить двух парней, преградивших ему выход из душевой кабинки. Каждый раз, как только на лице Ньюта или Томаса расцветала какая-то задумчивая отстраненность, он начинал дергаться. Впервые, когда это случилось, удар пришелся на Томаса - Ньют удивленно округлил глаза, когда пес попытался проскользнуть в неожиданно появившийся просвет, но мокрым носом уткнулся в резко выплывшего сбоку парня, оставив на его майке мокрое пятно. В следующий раз он дернулся в сторону, задевая шланг для душа и автоматом поворачивая насадку куда-то в сторону. Ньют зажмурился, когда поток воды ударил его куда-то под самый подбородок. Он выругался, хватаясь за Филиппа. — Calmate! — снова вскрикнул Томас, на что собака ответила тихим ворчанием. — Вы не приучали его к водным процедурам, я правильно понимаю? — буркнул Ньют, свободной рукой отлепляя от тела мокрую насквозь футболку, после чего, растянувшись в ухмылке, почесал голову пса мыльными руками. — Дрессировали? — Попробуй не подрессируй мастифа, а потом поживи с ним в четырех стенах, — заворчал Томас, откладывая насадку для душа в сторону и тоже набирая ладонь средства. Он провел по потемневшим от воды бокам Филиппа, снова поймав момент, когда тот забросил ненадолго свои попытки спастись от такой жуткой расправы. Пес раскрыл пасть, вываливая язык. В ванной было довольно душно, Ньют даже вспотел. Он дунул себе нос, выпятив губу - попытался сдуть отросшую светлую челку с лица. Она, вроде как, дернулась чутка вверх, но потом легла обратно совсем криво, заграждая весь обзор. Он попробовал еще раз, после чего обреченно вздохнул, не отрываясь от намыливания собаки - Ньют вообще рисковал отдирать от нее руки, потому что велик был риск того, что Филипп снова взбесится и начнет метаться по всей кабинке. Он не стал отрываться от намыливания пса. А вот Томас попробовал. Дернул мыльную руку в сторону и дерганным движением пальцев осторожно убрал челку Ньюта в сторону, настолько резко и шустро, будто побоялся, что ему оттяпают конечность. Парень в ответ на это дернул головой, шарахаясь от неожиданного контакта, и Томас тут же вцепился в насадку душа, щедро поливая Филиппа водой, концентрируясь на нем целиком и полностью, изображая достаточную увлеченность процессом, чтобы получилось натурально показать собственную отрешенность от недоумения, что расцвело на лице Ньюта. Томас осторожно прикрыл уши пса рукой, чтобы в них не попала вода, и умыл слюнявую морду, при этом морщась не столько от отвращения от ощущения липкости на пальцах, а от добирающихся до глаз капель пота. Дружно шлепнувшись на пол в свежую лужу, Томас и Ньют, укутав Филиппа в огромное полотенце, старательно натирали короткую потемневшую шерсть, - пришлось затащить пса обратно в душевую кабинку, чтобы выжать лапы, с каждой из которых текло, как из ведра. Ньют почесал переносицу, на секунду приостановившись, после чего накрыл голову собаки уголком полотенца, старательно вытирая мордашку. Когда он убрал руки, Филипп смотрел на него несколько секунд, которые, для него, может и были вечностью, - парень в любом случае даже вдохнуть не успел, когда слюнявый язык скользнул по его носу, вызывая поток ругательств и короткий смешок Томаса. Пока Ньют утирался футболкой, нагло пользуясь моментом, когда его коллега по отмыванию Филиппа от многомесячного слоя песка подозрительно перебирал пальцы собаки, оглядывая когти, - если бы его там что-то не успело отвлечь и в его голове не зародился мучительный мыслительный процесс, он точно как-то прокомментировал бы тот факт, что Ньют утирал вязкие слюни Филиппа об его, Томаса, футболку, которую парень гордо таскал уже который день, чисто случайно пачкая ее о всякой гадостью. Не специально, а чисто подсознательно будто пытаясь насолить, - конкретно этот способ не имел ни малейшего смысла, но на большее Ньют едва ли был способен. Он вопросительно вылупился на Томаса, опуская руки с краем старого полотенца с криво вышитым «Филипп» в углу. — В чем дело? — Ты умеешь стричь когти собакам? — задумчиво протянул Томас, глянув на собеседника исподлобья. — Ты что, дурачок? — Они слишком длинные. Может, ему неудобно? — Слушай, если ты решил замучить собаку до смерти, ты так и скажи, — Ньют закатил глаза. — Ты же в курсе, что нужен специальный инструмент? — Ладно. Если руки не из того места растут, можно вообще нерв повредить, так что как-нибудь потом лучше разберемся. — Я просто сказал, что ты дурачок. Я не говорил, что не могу этого сделать, — парень пожал плечами. Томас подозрительно прищурился, вылупившись на Ньюта, но тот только вскинул брови и качнул головой, отправляя его за инструментом. Уже через несколько минут началась душная и кропотливая работа по укорачиванию черных и, да, пожалуй, слишком отросших когтей, к которым Хорхе тоже явно не решался притрагиваться, хотя нельзя сказать, что не пытался - специальными ножницами ведь все равно обзавелся. Томас подумал, что Филипп с непривычки будет переживать, так что осторожно поглаживал его, зарываясь пальцами в мокрую густую шерсть, все же будучи не в состоянии оторвать взгляд от тяжелой, массивной лапы, которая едва ли поместилась в тонких и аккуратных руках Ньюта. Сначала неуверенно, но потом довольно шустро и даже привычно парень начал укорачивать коготь за когтем, - на каждый громкий щелк Филипп реагировал только вздрагиваниями, постоянно норовясь обнюхать инструмент, которым орудовали над его конечностями. Томас наблюдал за этим процессом с неожиданным любопытством и неверием. То количество фактов, что он постепенно узнавал о Ньюте, немного плавали в его понимании реальности, не желая к ней полноценно приклеиваться - парень едва ли как-то затрагивал собственные увлечения в разговорах, Томас просто совершенно случайно дергал за какие-то рычаги в разговоре, вытягивая одно хобби за другим. Проще было затаскать Ньюта, продолжая выдавать идиотские просьбы, чем спрашивать в лоб, чему он вообще раньше посвящал свое свободное время, - выглядел тот так, будто едва ли осознавал самого себя, будучи не в состоянии сложить цельную картинку о том, что он, кто он, и что еще могут делать его золотые руки. Казалось, даже если сейчас начать задавать ему вопросы про мотоциклы или начинку автомобилей, Ньют непонимающе захлопает ресницами, как он это иногда делал, когда его мозг отказывался с первого раза цепляться за заданный вопрос. По большей части он выглядел уверенно, и даже если не знал, как ответить, начинал с ерунды, а там уже догонял мыслительный процесс, со спины оглушая внезапными железными доводами. Томас иногда ловил колючие искры азарта, кусающие под дых, когда заставлял Ньюта серьезно застопориться на доли секунды, переваривая реальность, - парень ловил их и впитывал от самого начала и до конца, потому что взгляд Ньюта в такие моменты был где-то далеко. Далеко от настоящего, от раздражения или презрения. Когда он в такие моменты застывал на Томасе, тот давился его безразличием с упоением и жадностью — все было лучше, чем круглосуточное транслирование невербального пожелания смерти. — Собачник? — поинтересовался парень, подловив не самый ответственный момент, когда Ньют оглядывал работу, проделанной на одной из лап. — Нищий, которому нужно было обеспечивать как-то себя и сестру. Я не особо лажу с животными, нам нормально было, когда мы просто игнорировали существование друг друга. Но у меня есть опыт работы в приюте и обычной нянькой из разряда «погулять-покормить» и так далее. Видывал виды я уже. И эта массивная задница - не самое страшное, с чем я столкнулся в своей жизни. Бывают и побольше, — вдруг забормотал Ньют, снова хватаясь за один из когтей инструментом. — Где ты еще подрабатывал? — Что, так интересно? — Ты спишь в моем доме, носишь мою одежду, ты заблевал мой багажник, мы дрались несколько раз. Кроме того, что ты куришь, как черт, все, что только в зубы сунут, и пьешь изысканное дерьмо, которое тебе даже не нравится, я ничего и не знаю толком. Ну, такого. Не считая мизерного чего-то там с Калифорнии, что вообще никак не кроет все то, что я уже успел тебе рассказать о себе. — Ты можешь спросить все, что угодно, и ты спрашиваешь про работу? — Ньют глянул на Томаса, прежде чем вернуться к стрижке когтей с тяжелым вздохом. — Ну, много где, не думаю, что вспомню. Нянька, сиделка, помощник в приюте, официант, бармен, механик, спасатель, уборщик, кассир. Я и на улице пел. — Серьезно? — Знаешь, однажды мне пришлось отдраить огромный вонючий склад, я выжался на все сто процентов, — Ньют вдруг скривился. — Тогда в итоге карманы забил хуже, чем когда я бухой что-то распевал у караоке-клуба. Я пытался показывать фокусы, но меня избили какие-то конченные придурки. Я был тамадой и клоуном на детском празднике. Вспомнить страшно, Томми, но, поверь мне, одними из памятных, реально паршивых рабочих дней, были те, что я провел с тибетским мастифом, жуткую мордашку которого кто-то додумался оценить в миллион. Ублюдок испортил мои любимые джинсы и юную психику. — У него золотые коронки на зубах? Миллион за собаку - это нормально? — Я за свою и два бы отдал. Но суть в том, что он был куплен, чтобы быть купленным. Чистый бартер - бумажки на престижное мясо. Хозяева за ним не следили, посадили в четыре стены да мизерный дворик, вырос в итоге капризный сучонок, который не затыкался и ссался в постель. А еще весил чуть больше сотки, - достаточно, чтобы протащить меня через несколько улиц по газону, — Ньют вдруг задумчиво нахмурился. — Только сейчас, честно говоря, понимаю, насколько вы похожи. — И что, по-твоему, я ссусь в постель? — усмехнулся Томас. — Ты провез меня через пол-страны. Отец от тебя, прости господи, бумажками отмахивался. Ты тоже не затыкаешься иногда, - если прорвет, то туши свет. Ты капризный, очень капризный сучонок. — Закончил? — Томас закатил глаза. — Я плакал, когда со мной рассчитывались. — Не хватало на новые джинсы? — Жалко пса. Пальцы Томаса замерли в шерсти Филиппа. Ньют прокашлялся, еще раз проверяя состояние когтей на каждой из лап. К его одежде прилипли мокрые, короткие волоски, и парень закатил глаза, только-только заметив их. Он провозился с этим достаточно, чтобы понять, что бесполезны будут махинации любого типа, и попытки снять с себя килограмм последствий линьки требуют куда большей настойчивости. Он вдруг поднялся, разминая онемевшие голени, качнулся из стороны в стороны, пытаясь привести в порядок еще и ноющую спину, после чего наконец ответил на упрямый взгляд Томаса, подозрительно прищурился и усмехнулся, доставая сигарету из-за уха и снова зажимая ее губами: — Нет, Томми. Ты не собака. Жалость тебе не нужна, поверь мне. Он подавил порыв насладиться расплывающейся на лице Томаса реакцией, развернувшись на все триста шестьдесят и гордо промаршировав до выхода из комнаты. Уже за порогом у него щемануло сердце, взвывшее по поводу того, что из сказанного было сказано именно так, как оно должно было быть сказано и каким образом это все сейчас должен переваривать Томас. На самом деле для Ньюта это была новая, неизведанная территория. Ему было проще запинать собеседника голой правдой, чем лепить замысловатые метафоры и ставить секундомеры, чтобы выяснить, когда же до того дойдет что-нибудь крайне очевидное. Именно таким и был Томас, - ему нужно было сказать раз, нужно было сказать два, на третий пихнуть в бок, в четвертый врезать. Они едва не доползли до общения плевками в лицо, но Ньюта подобное выматывало. Он жутко уставал с того, чтобы шипеть на каждое слово Томаса, - агрессия уходила в пассивное ехидство, а задолбанность ситуацией выражалась исключительно во взгляде и вялости движений. Пускай Томас не приходился Хорхе совсем уж близким родственником - у них было что-то общее. Вроде того, что им обоим требовалось время. Ньют вышел из дома, потягиваясь и провожая взглядом грузовик, - тот, поднимая пыль, пронесся одинокой громадной фигурой рядом с забором, направляясь, судя по всему, куда-то на запад. Парень задумчиво пожевал сигарету, в который раз удивляясь тому, насколько же заброшенную местность предпочитали родственники Томаса - в час тут едва ли проходило больше трех-пяти машин, а единственные постройки в округе впору разглядывать через бинокль. Открытое пространство походило на крышку у кастрюли - округлая и однотонная большую часть времени, она накрывала Ньюта, и каждый раз, когда он задирал голову, то тонул в монотонности голубого цвета настолько, что у него кружилась голова - катастрофически плохо оценивались масштабы площади. Вдалеке виднелись небольшие косые возвышенности, песочные горки и рыжеватые булыжники, напоминающие ровно срезанные горы, окруженные хаотичными рядами кактусов, - нечто подобное, если быть совсем уж честным, Ньют видел только на картинках. Он вообще, может, и слышал много чего об Аризоне в целом, но чтобы на собственной шкуре испытать ее сокрушительное влияние - это уже не то. Одно дело смотреть в интернете видео, как кто-то из особенно изобретательных жителей Аризоны жарит яичницу, пошаркивая сковородкой по песку, другое - быть будто куском мяса в чугунном котелке и плясать на углях. Ньют, простояв несколько минут на крыльце и прислушиваясь к отдаленному пению магнитофона из кухни, смешанному с чьим-то бормотанием, приметил сурка, все еще стоявшего недалеко от ворот забора, где он его и оставил после очередной максимально изнуряющей тренировки, причем, распахнув все дверцы в салоне - судя по всему, у Ньюта какие-то глюки или еще чего, раз уж никто до сих пор будто бы не заметил, что машина у Томаса, вот это да, черного цвета. Парень начал всерьез задумываться о том, при какой температуре следует обжаривать целый божий день не слишком крупный автомобиль, чтобы получить вместо него сверкающую лужу стали. Ньют подозревал, что недалек был тот день, - определялось по симптомам, вроде того, что после каждого, даже самого мизерного заезда, ляжки от сиденья отдирай хоть с мясом. Парень спустился с крыльца и, продолжая держать сигарету зажатой в губах, обошел дом, намереваясь втихаря проверить, чем конкретно забита единственная пристройка к дому, похожая вроде как на гараж или какой-то глухой сарай, в который чисто гипотетически мог поместиться сурок. Стоило Ньюту добраться до высоких тяжелых дверей с весьма обветшалыми косяками и креплениями, как вдруг откуда-то из глубин помещения раздался задумчивый голос Хорхе - тот несколько секунд бормотал что-то на испанском, после чего перешел на ровный и агрессивный английский, выбираясь из сарая на свет божий. Мужчина кашлянул от пыли, помахав перед лицом ладонью, после чего наконец заметил Ньюта. Тот собирался завалить его вопросами раньше, чем ему бы сплавило кожу через футболку, но Хорхе только поманил его к себе пальцем, стараясь больше не двигаться, чтобы не выронить ненароком телефон, зажатый между ухом и плечом. Ньют замер, когда мужчина вытащил из-за двери несколько канистр и попытался сделать очередной знак, чтобы подозвать парня к себе. Ньют сделал несколько неуверенных шагов, уже не чувствуя такой энтузиазм к тому, чтобы взять на себя часть работы по дому - он бы предпочел вылизать полы, чем делать что угодно под палящим солнцем, но Хорхе не стал надолго занимать его время. — Да, я уже в курсе, — фыркнул мужчина, одной рукой помогая Ньюту открыть тяжелые, широкие двери. — Разберусь, не надо ни меня, ни его недооценивать, hermano. Проблем в любом случае не возникнет - у Кларка в этом году живут родственники, работы для меня на ранчо не нашлось, так что ты меня не отвлекаешь. Можешь даже не приезжать, у меня позвоночник не разойдётся, если я заброшу его в пикап и довезу. Ньют вяло махнул перед носом ладонью, отгоняя взлетевшее перед ним облако дряни - не такие уж и редкие песчаные бури как следует поквитались в свое время с дощатыми дверьми сарая, так что песчинки со свойственной им назойливостью пролезли между каждой перекладиной, зацепились за самые мизерные выступы, а теперь посыпались дождем на светлую макушку парня, стоило ему легонько пнуть дверь носком, чтобы та шла не так туго. Он предполагал, что эта весьма массивная пристройка к дому выполняет роль гаража, и, проследив за направлением следов на тонком слое песка поверх пола, Ньют понял, что пикап далеко не двадцать четыре на семь стоит на улице. Запах в помещении заметно отдавал сыростью, но мрак в целом был не критичный - солнце шпарило достаточно, чтобы зашвыривать пучки света даже в удаленные уголки, хотя риск того, что Ньют может налететь на что-нибудь и покалечиться, это не отменяло. Чисто гипотетически, все то барахло, что хаотично было разложено на полу помещения, могло быть укомплектовано таким образом, чтобы не пришлось складывать пикап втрое перед жалкой попыткой пропихнуть его между полками со всякими коробками и жестяными банками с гвоздями, инструментами и мелкими ржавыми детальками. Ньют вопросительно глянул на Хорхе, но тот все еще едва ли обращал на него внимание, подпирая собой дверь и бездумно размахивая пустой канистрой. — Все точно по срокам будет сделано, ты меня знаешь. От тебя потребуется только встретить и обеспечить местом. Ну и, может, не расплакаться от счастья, когда его увидишь, — Хорхе усмехнулся собственным словам и глянул на парня, столбом застывшего посреди кучи барахла, пока тот задумчиво изучал мужчину взглядом, отмечая, что от его дневной полупьяной дури каким-то образом в момент не осталось и следа. На кофту за одну дужку он прицепил очки, и, как только бросил трубку, натянул их на нос, поставив канистру на землю. Уставившись на экран телефона, он все еще не обращал на Ньюта никакого внимания, пока тот не прокашлялся, задумчиво скривив лицо. Хорхе тут же вздрогнул, засунул телефон в карман и стянул очки, повесив их обратно. Хлопнув ладонями и потерев их друг о дружку, он визуально оценил размах хаоса, устроенного в гараже, после чего проковылял к тому, что больше всего прочего преграждало выход, - какой-то махине подозрительной формы и размеров. Прежде, чем Ньют хоть слово сказал, Хорхе сбросил с нее грязное покрывало, демонстрируя нехилую такую бандуру. Кивком он указал парню встать другой стороны, чтобы помочь вытащить мангал во двор. — Когда в дом пойдешь - скажи Томасу, чтобы выдраил его, будь добр, — попросил Хорхе, задумчиво пошкрябав ногтем по грязной крышке. — Хотите приготовить что-нибудь на ужин? — поинтересовался Ньют, оттряхивая руки, когда они подвинули эту громадину в сторону. — Нет. Это так, в рамках воспитательной программы. Может, с потом и слезами из него вся дурь выйдет. — Чтобы не пихать его потом сразу в гараж, я могу что-нибудь приготовить, — Ньют почесал переносицу, пачкая ее сажей, и пожал плечами. — Как хочешь. Если понадобятся продукты - все в подвальном помещении, мясо в холодильнике у правой стены. Лестница в доме, дверь слева от книжного шкафа, думаю, ты уже видел. Это если действительно нечем больше заняться. А так я не настаиваю. Отдыхай, впрочем, пока есть возможность. Может, у меня как-нибудь руки дойдут до гриля. — Я наспался уже на всю жизнь, — отмахнулся Ньют. — В таком случае завязывай с великими планами на вечер и давай пока разберемся с делами насущными. Одному это все разгрести мне не позволит пара тройка паршивых хрящей в позвоночнике, а рожу Томаса выносить дольше десяти минут мне пока просто тошно. Ньют, все это время думающий от одной только зверской скуки, каким бы таким образом ему разделить с Томасом его наказание, теперь, получив свое собственное поручение, ощутил неожиданный укол лени - был бы он бессовестным и неопытным разгильдяем, то развалился бы прямо здесь, делая песочных ангелов, но привычка ишачить на двух работах внеурочно ради лишних долларов чаевыми позволила ему взять себя в руки и приняться за перетаскивание пыльного барахла с места на место. На самом деле он сам себя мог успокаивать выработанным за годы благородством, а так Ньют чувствовал зачатки сомнения в собственной душе - велик шанс, что он отказался бы, не будь здесь еще чего-то весьма большого, спрятанного ближе к дальней стене и покрытого очередным грязным балдахином. Но, несмотря на ожидания парня, первое, что ему удалось изучить, пользуясь тем моментом, когда Хорхе не особенно волновало, какой из пыльных углов рассматривал его помощник, - это длинные ряды полок у восточной стены. Завалены они были не так обильно, как шкафчики напротив, но тоже было, за что зацепиться. Положив тяжеленную запечатанную коробку на пол, Ньют выгнулся в спине, из-за чего та жалобно хрустнула, после чего вылупился на содержимое одной из полок. Взгляд первым делом ухватился именно за тусклый золотистый оттенок. Парень осторожно дунул, сшибая целый слой пыли с двух небольших кубков, - этого было вполне достаточно, чтобы разглядеть надпись на корпусе одного.

— МАТАДОР — соло гонок расширенного формата - «крупнокалиберка» енотов - победа годового закрытого чемпионата; 2001 г.

Ньют хмыкнул, прищурившись. На самом деле он еще не совсем разобрался, какая конкретно была структура у всех этих чемпионатов, но факт оставался фактом - весьма внушительным ему показалось слово «крупнокалиберка», хотя он уже прекрасно знал от Томаса, что от гонок среднего формата они не многим отличались. Другой приметной деталью он посчитал фразу «годовой закрытый чемпионат». Ньют оглянулся на Хорхе, заинтересованно его оглядывая. Он да, прекрасно понимал, что, раз уж тот учил гоночному искусству, значит, сам им владел как минимум, но принять этот факт ровно до этого момента не получалось. Тот факт, что Хорхе вообще за руль садится - мистика какая-то. Другая награда была поменьше, но позаковыристее в формах - не просто кубок, а небольшая бронзовая модель машины с гравировкой на боку.

— МАТАДОР — III место соло фестивальных гонок закрытого чемпионата «Дымные колеса»; 2005 г.

Ньют обвел название чемпионата пальцем, стирая с него пыль. Он поджал губы, впервые за все то время, что ему пришлось провести с Томасом, задумавшись о том, а какого черта вообще тот всем этим занимался. Чего он пытался добиться, если отказывался от главных гонок года? К чему он стремился и на каких держался позициях? С кем конкретно Ньют все это время колесил по стране? Сама мысль о том, что Томас не тот, кем себя выставляет, осталась иглой между ребрами, причем, весьма обоснованно, потому что Ньюту лгали. Лгали все время, и он прекрасно это понимал. Дело было не в нем лично, а в Томасе, который на данный момент едва ли справлялся с тем, чтобы не врать самому себе, - за год жизни в отшельничестве у него, судя по всему, напрочь отбило те клетки мозга, которые отвечали за дебоширство, но факт оставался фактом - необузданная, практически зверская жажда чего-то осталась теплиться на дне глаз Томаса, она вспыхивала редкими искрами, когда он давил на газ, каждый раз, когда его пальцы сжимали руль до мертвецкой белизны костяшек. Страсть в нем умерла, но труп ее остался догнивать где-то в душе парня - она расцветала редкими моментами, становилась чернее ночи другими, но в общем и целом ощутимо никуда не пропадала. Ньют чуял ее, - так жгучий интерес к этой сфере в его собственном сердце цеплялся за то единственное, что смог нарыть в более опытном противнике. Хотя, может, в случае Томаса будет важнее вопрос не почему он пришел в гонки, а почему их бросил, каким таким образом на него не лепился ярлык «гонщик однажды - гонщик навсегда». И одно дело, почему он оставлял людей. Другое, почему он оставил самого себя где-то там, на одинокой трассе пустыни. То, что снесло с трассы Ньюта в Малшу, не было Томасом. В глазах его не было ровно ничего, когда он помог парню выбраться из машины и вылупился на него своими пустыми, широкими зрачками. Томаса, может, уже вообще не было. Все то редкое очарование, которым иногда давился Ньют - так, не более, чем эхо от того, что когда-то было тем самым Винни, пускай и крошащим об головы нерадивых соперников стулья. Пускай в нем была злость, - это был невысказанный в свое время бунтарский подростковый дух. Тогда. Жизнь. Не пустота. Не машинальность движений. Не вялость в разговоре и попытки от него уйти. Не стыд от проявления того, во что не верил уже никто. Включая самого Томаса. Ньют вытащил с полки небольшую рамку, лежавшую недалеко от кубков. Сдув с нее пыль, он вылупился на счастливое лицо Томаса, еще совсем маленького, но вполне узнаваемого, не в сравнении, конечно, с нынешним своим обликом, а с теми фотографиями две тысячи тринадцатого. Его обнимала улыбающаяся светловолосая женщина, не самая молодая на вид. Вряд ли это была мать Томаса, или даже его мачеха, хотя исключать такой вариант тоже было нельзя. Ньют все же решил, что это и есть та самая Ава. Продолжая разглядывать ее лицо, парень натирал край фотографии у самой рамки, пока, приглядевшись, не понял, что это не пятно на стекле, а оборванный край самой фотографии. Решив, что спрашивать об этом даже самоубийственно, чем просто бесполезно, парень убрал рамку на место. Просмотрев содержимое полок на наличие еще чего-нибудь достойного изучения, Ньют потер подбородок, делая неосторожный шаг назад. Пятка его наткнулась на что-то жесткое, и парень понял, что сейчас на что-то там наступит и с вероятностью девяносто целых девять десятых продырявит себе ногу, так что он вроде как попытался скорректировать свое падение назад. Оступившись, Ньют случайно пустил в свободной полет одну из закрытых банок с краской, но успел ухватиться за небольшой складной столик, выровнявшись как раз вовремя, - он успел встать на обе ноги ровно до того, как снес накрытую покрывалом махину. Ну, практически. Тряпку он все равно сбил немного в сторону. Ньют вскинул брови, прищурившись. Он немного наклонился, не веря собственным глазам, - рукам поверить пришлось, когда под пальцами он нащупал рельеф шины. Раньше, чем Хорхе успел что-нибудь сказать, парень, ловя волну собственной наглости, вспыхнувшей вдруг в его светлой головушке, дернул покрывало на себя. Вообще, Ньют был скептиком касаемо целой кучи вещей, но в тот самый момент, когда тряпка покорно слетела в сторону, обнажая гладкий черный корпус, сердце у него продемонстрировало чудеса гимнастики, подскочив до самой глотки и шлепнувшись обратно, - парень всеми фибрами души своей уверовал в любовь с первого взгляда. Не будь это чудо света так загримировано, - Ньют знал, - у него бы вышло определить модель мотоцикла, все это время прятавшегося под блеклой половой тряпкой, что вообще, кстати, под дых ножом резануло - из того, что парень смог выжать из своего первого впечатления, он был уверен, что этот транспорт заслуживал шали с золотой вышивкой, не меньше. Дрожащей рукой он обвел край тонированного черным корпуса, пальцами цепляясь за отдирающиеся края наклеек и неосторожно переступая при этом россыпь бутылок и банок на полу, чтобы подобраться поближе. Ньют не сдержал восхищенный, постыдный писк, после которого впору бы сгореть от стыда или расчесать себе горло в кровь, - Хорхе сразу обратил на него внимание, расплываясь в широчайшей улыбке, из-за чего его лицо стало походить на довольную мордашку сытого кота. Вытерев ладони тряпкой и отбросив ее куда-то в сторону, мужчина сделал несколько шагов вперед, упирая кулаки в бока и с любопытством наблюдая за реакцией Ньюта. Тот открыл и закрыл рот, покраснев от собственного щенячьего восторга, но руки отлепить от блестящего корпуса все равно не смог. — Если хочешь спросить, что это за двухколесное божество, то его зовут Миура**, — Хорхе похлопал по мотоциклу, прокашлявшись. — Раритетный транспорт в наших кругах, практически ручная работа, если учитывать, сколько труда в него вложили механики с разных уголков страны и сколько сувениров он везет на себе. — А в оригинале? — Ямаха. Не самая быстрая модель, учитывая стремительное развитие всего и сразу в наше-то время, но этот старик стабильно выжимал свой максимум, — усмехнулся Хорхе. — Но не без фокусов. С ним нужно уметь ладить. Даже это не заставило Ньюта отодрать ладони от наклеек. Он пожевал губы, в панике обводя взглядом гараж, будто в какую-то секунду ему показалась нормальной идея оглушить Хорхе одной из банок и умотать на Миуре в закат. В конце концов, прекрасно понимая безумность собственных слов, Ньют все же заговорил, с надеждой вылупившись на мужчину: — Продаете? Тот задумчиво скривил брови, хмыкнул, отчего колени у парня ходуном заходили. Хорхе демонстративно постучал пальцем по губам, ехидно при этом скалясь, после чего глянул на часы, закатав рукав рубашки. — Оу, уже полчаса как нет, — цокнув языком, буркнул он. - Прости, hermano. Ньют подумал, что он шлепнется в обморок или даже кому прямо здесь, прямо на Миуру, - прекрасная смерть, единственная, которой он заслуживает, рискнув спросить Хорхе о возможности продажи, когда все тут против него - и потенциальная цена, и собственная выдержка, которая на кусочки готова была начать крошиться из-за отказа. Ньют сдержал поток идиотских предложений и вероятных исходов событий, если он все же решит поднять банку с краской на Хорхе, усмехнулся собственной дикости, смиряясь с тем фактом, что после потери родимого Кливленда*** он, как жадный на все двухколесное, бросался на велики, стремясь выжать из них неприподъемную скорость, на мотоциклы и прочую дрянь, которая не вернула бы ему юность, проведенную на дорогах Калифорнии. Ньют еще раз провел ладонью по боку ямахи и, тяжело вздохнув, получил крепкое похлопывание по плечу, призывающее к продолжению уборки. Он еще не начал толком, но уже представил, как напьется вечером, набьет живот жареным мясом и завалиться дальше пересыпать свою дневную норму. Как он заставит Томаса отодрать себя от самобичевания и пинком уложит его на гамак или куда-нибудь еще, чтобы тот избавился от своих жутких синяков под глазами, вручив себя в руки Морфея, из лап которого тот постоянно вырывался. Он практически не спал ночами, это Ньют знал, потому что сквозь сон иногда слышал, как Томас в десятый раз за ночь перемывает кружки, тарелки и кастрюли, как он намыливает стол, перекладывая туда-сюда пачки с наркотиками. Туда-сюда. В центр стола и снова на край. Снова и снова.