Зависимый

...forget the horror here leave it all down here it's future rust and then it's future dust... foals - spanish sahara

Томас никогда не выбирал мотоциклы, потому что это было слишком легко и быстро, по крайней мере, если касаться конкретно его случая, - как только он забирался на любое двухколесное чудовище, будь то байк или банальный велосипед, то вся его наблюдательность и осторожность катились к чертовой матери. Все их остатки, по крайней мере - Томас едва ли мог похвастаться чем-то подобным даже при вождении автомобиля. Просыпалось давно выжранное жизнью расстройство внимания, а типичное для него неумение расслабляться отдавалось в висках бурчанием дрели в тонах повышенной нервной возбудимости - каждый раз, когда он пытался оседлать мотоцикл, из глубин его личного психологического ада выплывали почти судорожные подергивания мышц, какая-то неосязаемая дымка полета сквозь пространство, которая лепилась поперек всего обзора, оседала сладостной тяжестью на плечи и влияла на мозги почти как ядреная доза чего-нибудь легкого и незатейливого. Томаса до последней клетки тела, практически насквозь прошибал встречный ветер, и иногда количество мурашек на руках и общая бледность лица указывали на то, что парень чувствовал каждый атом пространства, врезающийся в его тело на большой скорости. Между воздухом и его телом на подобном виде транспорта не было преграды из стали, стекла, руля и подушки безопасности, это тет-а-тет, который превращает Томаса в кусок мяса. Любое столкновение на встречке или банальный влет во что угодно, судорога, куснувшая под локоть - он не впечатается ребрами в руль, ему вряд ли исполосит лицо кусками лобового стекла. Он просто сотрет себя об асфальт, когда, перевернувшись в воздухе несколько раз, прошвырнется по нему, по инерции проглатывая еще несколько метров в состоянии абсолютного олицетворения вакуума. Он задержит дыхание и скрючится в неумелой попытке сгруппироваться, ловя в спину обломки от мотоцикла, разлетевшегося фейерверком из металлолома и пыли под ногами. Между ним и смертью - лишнее движение. Щелчок пальца, вдох и выдох не к месту превращает шлем из средства индивидуальной защиты в контейнер для зубов под опознание тела. Это быстрее, чем пуля, пробившая легкое, чем наркотики, которые сначала позаботятся о том, чтобы наставить на путь становления овощем, а потом начнут дробить тело в фарш, быстрее, чем артериальное кровотечение, чем яркая пульсирующая струя из дыры в тканях. Он остался бы горсткой тряпок и потрохов, пятнами вишневыми и алыми. Хруст его костей перебил бы рев громадины, разлетевшейся по дороге в нескольких метрах от его тела. В случае конкретно с его организмом - был риск отказа сердца до того, как он фатально удариться головой или сломает позвоночник. У него был риск даже не получить второй шанс. Ирония всей его жизни - вот она, зарылась носом в рыхлую корку подсознания и показывает оттуда язык, потому что Томас выбирает наркотики, курево, порошки и таблетки вместо мотоциклов. Саморазрушение вместо самоубийства. Драму вместо честности. Он не отпускает Ньюта, даже когда тот пытается отвлечь его своим недоумением на пару с крайне дерьмовыми и раздражающими своей практически детской невинностью отговорками, будто он действительно рассчитывает сплясать на чужой усталости, заговорив зубы и незаметно прошмыгнув за забор. Томас вместо того, чтобы поддаться, заметно повышает градус угрозы во взгляде, стоило ему только увидеть в чужих руках шлем и прочую старую, покоцанную временем и легкими авариями Хорхе защиту. Он не отпускает его, когда Ньют смеется на высказанные вслух опасения и говорит, что в среднем по стране погибает каждый тысячный мотоциклист, так что беспокоиться о нем - последнее дело. Парень смеется и щурится, когда Томас уже около трассы ляпает поперек свежего вечернего ветра, что вот, мол, откуда ты можешь знать, может где-то прямо сейчас выжил девятьсот девяносто девятый? Его спор с Хорхе в таком случае останется нелепым примечанием в некрологе, а биография будет полна белыми пятнами и недосказанностями. Томас набрасывает на плечи замызганную дутую ветровку и пожимает плечами, но из-под шлема в ответ на это все еще раздается смазанное неопределенное бурчание. Ньют чешет запястья и качает головой, но все еще не газует в попытке улететь к горизонту. Он поворачивает голову к Томасу, и тот видит в блестящей поверхности лицевого щитка отражение собственного силуэта с неровным пятном догорающего костра на фоне. Ньют снимает шлем и смотрит на парня, швыряясь настолько откровенным холодом ему прямо в лоб, что тот ежится, но остается эталоном упрямого барана стоять около забора, придерживая ржавую решетчатую дверцу, которая так и норовила со скрипом скользнуть в сторону и захлопнуться. — Нет, ты сейчас серьезно? — Настолько серьезно, что я уж лучше ударю тебя, чем разрешу это сделать. — «Разрешу», да? — процедил Ньют. — Это когда это мы успели до такого докатиться? — Мотоцикл, — буркнул Томас, кивком указав на байк. — Чисто теоретически, чуть ли не мой. Почти. В любом случае больше мой, чем твой. Слезай. — Хорхе продал его. Это теперь не то, что не твой мотоцикл, так уже и не его даже. — Тем хуже для тебя, если разнесешь его. Хочешь на своей шкуре прочувствовать всю мощь стоимости эксклюзива? — Я не разнесу его, — парень закатил глаза. — Конечно, не разнесешь. Раньше, чем ты напялишь шлем обратно, а ты напялишь его, чтобы как минимум пыли дорожной не нажраться, я тебя ударю, сказал же. — Хочешь, можем сделать так, как я уже предлагал? Нацепишь на меня ошейник с поводком и поедешь рядом, чтобы я не смотался в дали дальние, — Ньют скрестил руки на груди, но парень напротив и на это только промолчал. — Пойдет, нет? Мне волочить с гаража цепь или что-то вроде того? — Ты не смотаешься никуда. — Таки нет у тебя никаких проблем с доверием ко мне? К моим навыкам, значит, какие-то конкретные претензии? Тебе серьезно демонстративного полета по трассе в Нью-Мексико не хватило? — О доверии можешь забыть - мне в принципе наплевать. Катись на все четыре стороны, если тебе так надо, я не держу, правда, если ты еще не понял. Только возьми для этого что-то четырехколесное и более надежное, бога ради. Пожалей сестру. — Пожалеть сестру? — Ньют поморщился, после чего слишком уж активно замотал головой. — О, нет, ты это не сказал. Я не верю. — Я считаю до десяти. — Томми, ты совсем тронулся? — парень вскинул брови в откровенном ступоре. — Раз. — Томас. — Два. — Ты что, собрался сейчас торговаться? Сделай то, если хочешь то, сделай так, если хочешь эдак - условия мне какие-то ставишь? А я и не знал, что дихлофос настолько мозги разжижает, правда, — забормотал Ньют, не скрывая, впрочем, усмешку, застывшую на губах. Томас моргнул. — Три. — Ты серьезно так этого хочешь? Хочешь, чтобы я сказал это? — Четыре. — Господи, просто сходи в долбанный гараж и возьми с полки второй шлем, хватит выносить мне и себе мозги. Если ты еще не в курсе, то, когда ты уставший, у тебя иногда на роже написано, что ты там хочешь. Сложно держать мимику под контролем, когда не спишь которые сутки, карауля свои кокаиновые пожитки? Томас так замер с открытым ртом, натыкаясь на зверскую упрямость и вызов в блеске чужих глаз, ловя это шустрой пощечиной наотмашь. В какой-то момент он перестал узнавать Ньюта в сидящей на байке груде сплошной уверенности и пассивной агрессии, но ничего в ответ на эту тучу сплошного «катись в зад» со стороны каждого даже самого мизерного жеста парня, в нем не проснулось - он с удивлением не обнаружил в себе ни капли сил на что угодно, кроме чисто формальных угроз, от которых было мало толку - Ньют упорно пародировал камень, едва ли реагируя на какие бы то ни было внешние раздражители. Его любопытство, прочно сплавившееся с брошенным вызовом превращали любые аргументы по поводу безумности его задумки в писк комара на фоне оркестра. И беспокойство, плещущееся на дне взгляда Томаса - капля в океане азарта в глазах Ньюта. Он смотрит слишком упрямо и долго. Томас никогда не выбирал мотоциклы, потому что это было слишком легко и быстро, - как только он забирался на любое двухколесное чудовище, то вся его наблюдательность и осторожность катилась к чертовой матери - все ее остатки грубой коркой остались на кончиках пальцев, которыми он вцепился в чужую футболку, обняв Ньюта со спины и уперевшись лицевым щитком прямо куда-то в район выпирающей лопатки. Пристроившись сзади слишком резко и неуклюже, он вынудил Ньюта проворчать лишние несколько минут перед тем, как вдарить по газам. Небольшой рюкзак он отдал на сохранение Томасу, предварительно выдув половину бутылки воды, которую из нее достал. Отсутствие какого-либо расстояния между их телами открывало Томасу безграничный мир весьма ощутимых симптомов шила в чужой заднице - он удивлялся количеству телодвижений, которые умудрялся делать Ньют, устроившись при этом на мотоцикле. До того, как они рванули по трассе навстречу одинокому силуэту дорожного указателя на горизонте, он все подстраивался под собственного пассажира, хотя Томас на деле в жизни не видел, чтобы кому-нибудь наличие груза в виде лишнего человека причиняло такой уж дискомфорт. В конце концов он попытался сбросить все на то, что, какой бы запал сейчас не заставлял Ньюта подрываться близко к полуночи куда-то в глушь Аризоны, у Хорхе, как ни крути, доводы по поводу относительной управляемости байка были железными. Так что Томас позволил парню шевелиться, сколько ему влезет, лишь бы байк оказался в итоге в мертвой хватке, управлялся уверенно и четко. Первое время, рассевшись позади Ньюта, он держал руки поднятыми, позволяя тому разобраться со всем тем, с чем следовало разобраться до того, как они доберутся до скорости близ убийственной черты. Мельком глянув на небо, сквозь щиток он разглядел дикую по масштабам и пейзажности россыпь звезд над головой, так что занимал он себя именно их разглядыванием, прежде чем Ньют, поправив шлем на голове, не вывернул вдруг руку назад, неловко касаясь пальцами его запястья, а затем и рукава олимпийки - он потянул ладонь Томаса вперед, и тот подавился воздухом, когда грудной клеткой прислонился к чужой напряженной спине. Ньют наклонился вперед, сжимая руль, но шустро поднял голову, стоило Томасу вдруг усомниться в правильности положения собственных рук. Он понятия не имел, как обращаться с боками Ньюта. Дело было в их исключительной аккуратности, в которую громоздкие лапищи и их размах совершенно не вписывались - Томас прекрасно понимал, что за воздух и молитвы на скорости под триста миль в час не подержишься, но он не мог разобраться, каким образом обхватить парня, чтобы не смутить ни его, ни себя, не сложить руки в три погибели и не улететь на первой же кочке к праотцам. Он не сказал бы, что в итоге держался достаточно крепко, когда Ньют, покорно вытерпев чужую тупость и неопытность, вдарил по газам. Проблема с хваткой решилась сама собой, - Томас вцепился в парня так, что в полной мере провел ему обследование грудной клетки, пальцами нашарив как минимум два нижних ребра. Вокруг все заплыло в какой-то дешевой пародии на паршивые галлюцинации, и в какой-то момент он подумал, что сейчас просто скатится с байка, - парень чувствовал покалывание в ступнях, эдакий легкий холодок, задержавшийся где-то в ботинках, но не сразу понял, что это была первая реакция его организма на возрастающую скорость. О том, что они вообще движутся, ему намекнули подлетевшие края чужой верхней одежды, оставленной нараспашку на растерзание встречному ветру. Томас насупился, с ярым отупением вглядываясь в пролетающие мимо силуэты кактусов, в смазанный контур дороги, дрожащей по волнистой линии, точно обводящей каждое движение мотоцикла, когда тот плавно петлял из стороны в сторону, пока Ньют позволял себе выезжать на встречную линию и «обхаживать» транспорт, пытаясь если не смириться с его капризностью, то хотя бы нащупать ее и взять под контроль. В конце концов он выровнялся в самом центре и завис на незримой прямой, все еще едва ли поднимая скорость. Томас вспомнил о том, что они, пускай находятся и не на особо обжитой территории Аризоны, - это не совсем отшиб, богом забытый, - помогла очнуться от ощущения отстранения от внешнего мира бледная дорожная разметка около погнувшегося после какого-то легкого торнадо знака, - она была уже достаточно старой, едва ли выделялась на фоне асфальта, особенно если учитывать песок, заброшенный ветром по контуру дороги и нередкие кустарники, «выгрызающие» себе места под потоками выхлопных газов с трассы. Неожиданно выловив в полутьме два более-менее ярких пятна куска разметки, сделанной на старое-доброе отвали, на которое не брезговали в подобных местах, он вдруг подумал о том, что, даже если отсечь риск потери управления и последующего прочесывания ближайших кустов собственными костями, - насколько велик риск банальной встречи с автомобилем? Томас постарался прислушаться, настроиться на ту волну восприятия звука, чтобы в случае чего сразу выхватить в монотонном бурчании Миару пыхтение чужого двигателя, хотя смысла в этом было мало. Максимум, что он мог сделать - пощекотать Ньюта, чтобы тот руль дернул в сторону, - ему буквально во всем следовало положиться целиком и полностью на водителя. Сказать, что руками и ногами уже приходилось сдерживать активно разрастающийся в груди комок раздражения - ровным счетом ничего не сказать. Он сжал челюсть так, что явно нарывался на выяснение того, какое конкретно давление способны выдержать его задние зубы, если не считать, конечно, риска откусить себе язык, если Ньют начнет считать ворон. То, что он на себя набросил, - чужая старая ветровка. Тот запах, который Томас сейчас ощущал, был его плотью и кровью несколько лет назад - запах паленой выпечки, горького курева и дешевого одеколона. Он чувствовал упорное постукивание в висках, но вместо того, чтобы игнорировать возрастающую активность органа в груди, в ритм бросал самому себе на разжевывание секундные вспышки мыслей, - основной мотив этой попытки постичь дзен на скорости под сто с лишним миль в час было строгое «это не Ньют», - граната поперек трахеи, - он оглушает себя тем фактом, что он чисто физически не может чувствовать запах чужого тела через шлем. Томас судорожно втягивал воздух, пытаясь набрать его как можно больше, чтобы чуть ли не на языке распробовать. Он знал, что эта трущобная кантри какофония горьких ароматов вперемешку с потом - его детище целиком и полностью, но почему-то догадка о том, что Ньют сейчас, быть может, пах именно так, учитывая то, чем он забивал свободные минуты и чьей одежде давал вторую жизнь, наотрез отказывалась выходить из башки, лепилась она плотным комком поперек глотки, мутными пятнами под веками, и ветер не сшибал ее, оставляя мешаться с потом, выступившим на лбу от волнения и ужаса перед теми цифрами на спидометре, которые он не видел, но которые каждой клеточкой своего тела чувствовал. Он закрыл глаза, мысленно вскидывая руки к небу и вопрошая не зачем он забрался на этот чертов байк, а почему его это никоим боком не колебало, - ничего, даже если учитывать возрастающую вместе со скоростью вероятность сдохнуть. Все его ежедневные мольбы и молчаливые взгляды, заброшенные в потолок, грозились свалиться на голову дождем из кармы и побелки мироздания в ту самую секунду, когда он расслышал отдаляющееся рычание пролетевшего мимо автомобиля, - не более, чем мошка на горизонте, пух, вспышка, - его не колышет морально никак ни одна любезно всплывшая в воображении та реальность, где за рулем мотоцикла он, за рулем, упорно выворачиваем в сторону навстречу несущейся на четырехколесной повозке смерти. Его не бьет ни грамм, но это едва ли волнует сердце под ребрами, уже удачно пристроившееся под ритм пьяной чечетки, - Томас мельком почти ощупывает легкое болезненное покалывание в череде глухих ударов, напоминающих пропущенное через граммофон тиканье бомбы. Нечто подобное он иногда ловил в те моменты, когда чувствовал легкую боль от чего угодно - она порой не цеплялась за нервные окончания, напрямую на которые и воздействовала, а била наотмашь прямо по сердцу. Ребра от этого порой будто вибрировали, - они ныли от любого надавливания или лишней порции внимания в целом. Встречный воздух, уже несколько минут упорно вылизывавший его коленки, был тем единственным, на чем удавалось, пускай и моментами, господи, - концентрироваться. Все остальное, Томас был готов поклясться, в какой-то момент обратилось туманной пеленой из ощущения чужого тела в его руках. От давления грубо пульсирующей под ней тени почти отчаянного недоверия впору было волком выть. Призрачный силуэт живого, настоящего адреналина, а не дешевой синтетической дряни, вцепился в самые кости, и Томас подавился воздухом, зажмуриваясь. Это было не так, как в машине. Никаких обуглившихся краев этой зверской пульсации во всем теле, никакой готовности получить в случае чего подушкой безопасности по носу. Чистое, животное ощущение дыхание смерти в самое ухо. Каждый выдох - выстрел в висок, и каждый все еще - будто сон. Томас прокатывает сладость живого азарта на пальцах, он вертится вокруг него робко, совсем не пряча ребяческий огонек во взгляде, - ему мерещится искра, он кроется этим, когда на деле все - ядерное пламя из одного сплошного желания. Слой за слоем, и все в один тугой пучок, шлепнувший за небо судорогой невыжатого крика в горле, застрявший на лишнюю секунду под солнечным сплетением, и оставшийся пеленой повышенной чувствительности поверх кожи. Томас застревает на этом уровне реальности, как муха в меде, ему сладко и тошно одновременно. Тяжелое дыхание адреналина садится ему на шею, пока свое он бездумно швыряет под щиток шлема. Он перестает осознавать вообще что бы то ни было, когда позволяет себе закрыть глаза, а Ньюту делать свое дело - увеличивать скорость до блядских «сколько ты там хочешь, только, пожалуйста, не останавливайся». Заевшая пластинка в башке лепит свой монотонный текст на язык, она заставляет парня открыть рот и наперебой шептать «быстрее» и, совсем по одури и состояния вроде живого сиропа лепить поперек кривое «rapido», которое никто, в том числе и сам Томас, не слышит. Он выползает на ту точку осознания пространства, которая по всем факторам напоминает состояние легкой дремоты. Он - пушинка. Искра. Кусок пульса - один едкий удар поперек тишины. Его практически не существует. Ньют, в паре шагов от заявленных ста восьмидесяти пяти начинает сбрасывать скорость, потому что пальцы на его животе расслабляются и сам Томас не кажется напряженным трясущимся куском чего-то позади. Он, мать его, куда-то сползает с байка. Парень реагирует моментально, выкатываясь на песок в унисон с уменьшающимися показателями на спидометре. Ньют тормозит под плотным ночным покрывалом из тени и мешанины блесток в полосе млечного пути, расчертившего купол над головой. Он тормозит и пялится на приборную панель, и, может он совсем крышей поехал, может это, господи прости, заразно, и в обществе Томаса изначально было опасно находится, - в какую-то секунду ему кажется, что он чуть ли не собственным позвоночником ощущает глухое, неровное пульсирование чужого сердца. Свои корявые движения, которыми он поправляет чужие руки на собственной талии, Ньют сопровождает тяжелым вздохом, после чего глядит на прерывающуюся из-за неровностей рельефа, едва видимую линию горизонта и нервно пожевывает губы, буравя взглядом точку где-то перед собой. — Все в норме? — глухо бурчит он, головы даже к пассажиру не поворачивая. Томас молчал, вроде как, пару секунд, но Ньюту показалось, что он в этот момент, если бы постарался, успел бы посчитать звезды на целом куске звездного неба между двумя скалами. — Нет. — Хочешь обратно? — Нет. По лицу Ньюта нельзя сказать, что он вообще слышит ответы Томаса, но, прокашлявшись, он поддерживает разговор, стараясь перебить дикое трещание сверчков в округе, ибо, правда, терпеть еще и их - последнее, на что он готов тратить силы душевные. — Тебя из-за ломки так кроет, что на мотоцикле аж в сон клонит? Совсем башка не варит? — он говорит размеренно и спокойно, пускай едва ли стараясь подбирать слова. Томас на это только что-то неотчетливо бурчит. Ньют концентрируется не на этом бессмысленным набором вялых звуков, а на легком подергивании чужих пальцев под собственным солнечным сплетением, - он силится не опускать голову, чтобы посмотреть на это безобразие. — Нет у меня ломки, — вдруг проговаривает Томас достаточно четко, чтобы это можно было разобрать. — Я не настолько глубоко был в этой яме, чтобы сейчас концы с концами не сводить, вроде как, была уже об этом речь. Меня не плющит и вылетов в предкоматозное состояние я не планирую. Ты набрал свои эти сто восемьдесят пять? — Нет. Я здесь в принципе не только за этим, так что можешь пока расслабиться, — парень почесал переносицу. — В смысле не только за этим? — Держись покрепче. Ньюта аж самого с собственных слов передернуло - он прекрасно знал, что если Томас приложить чуть больше сил к тому, что он уже и так делал, то от внутренних органов парня останется плюс-минус фарш, но сказать нужно было хоть что-нибудь, чтобы не обеспечивать Томаса невнятным, бесполезным ответом на вопрос. Вместо того, чтобы заваливать его кучей объяснений, которые он бы точно не смог вменяемо оформить в устной форме, Ньют опустил щиток шлема и, проехав еще несколько метров, оглянулся по сторонам. Томас подавился воздухом, когда мотоцикл на небольшой скорости вдруг качнулся в сторону и выехал на бездорожье. Пробравшись прямиком между кустарниками в непривычной тряске, Ньют выровнял транспорт и пустил его прямиком к молчаливым скалам, контур которых выделялся своей черной монотонностью на фоне сверкающего небесного полотна. Томас поджал губы, наблюдая за проползающими мимо кактусами и неровными каменными глыбами, которые накладывались друг на друга пластами, образовывая причудливые формы. На самом деле сколько они успели проехать, постоянно петляя из стороны в сторону, парень не имел ни малейшего понятия, да и думал он совсем не об этом, когда справа и слева от него выросли очередные громадины. Проводив их взглядом, Томас нервно сглотнул, замечая очередные неаккуратные силуэты на горизонте. Когда Ньют наконец остановился, Томас не сразу сообразил, что ему следует разжать свою мертвую хватку и дать парню слезть с мотоцикла. Только когда тот попытался сделать это самостоятельно, ухватившись за чужие пальцы, он очнулся и поспешно отодрал себя от его спины, чувствуя не стыд, но головокружение, отдававшееся не только тугой пульсацией в самые виски, но и жаром в ушах и щеках. Он стянул шлем, пока Ньют ставил байк на подножку, и оглянулся по сторонам. Не выделив ничего примечательного из того, что раскинулось позади, он глянул в сторону направления движения и нахмурился. Здесь был косой спуск вниз, невпопад украшенный выступами, корягами и растениями. Где он заканчивался, сказать точно было нельзя - было слишком темно, но где-то ближе к линии горизонта, вдали, можно было разглядеть копну света от фонарей. Судя по всему, если бы они не съехали с трассы и где-то там на свернули, то могли бы до нее добраться. Томас из-за того, что он не следил за направлением движения с самого начала, будучи едва ли в состоянии вспомнить, в какую-то сторону от дома они вообще рванули, теперь не мог понять, какая именно это станция заправки из всех, что он знал поблизости. Он редко когда мотался по бездорожью даже на своих двух, не рискуя выходить на открытое пространство в периоды убийственной жары, так что сам факт того, что Ньют каким-то образом нашел это место, пускай и случайно, судя по тому, как часто он сворачивал и притормаживал, его приятно удивил - место было тихое и уютное, пускай и темноватое. Ньют все еще возился с мотоциклом, пока Томас стоял, сжимая в руках шлем и оглядывая россыпь из созвездий. Только когда сзади раздался кашель, парень обернулся, натыкаясь на чужой внимательный взгляд, едва видимый даже в свете фар от мотоцикла. Ньют молча встал близ самого отшиба с рюкзаком, который Томас сбросил с себя и оставил на сиденье. — Слушай, тут дело такое… — нехотя проворчал он, даже не смотря на собеседника и продолжая при этом рыться в сумке, хотя выглядела она далеко не битком набитой - он будто уже нашел то, что искал, но просто волочил это от одного края кармана к другому, стараясь чем-то забить время или выжать из себя пару слов, чтобы как-то оправдать то, что происходило, потому что именно чего-то такого и требовал настороженный взгляд Томаса. Ньют ответил на него не сразу, пока вдруг не замер, глянув прямо на парня, все еще не решившегося подойти поближе. Он вытянул из сумки пакет за пакетом, стараясь удержать все барахло в руках, но рюкзак в конце концов просто свалился в песок, когда он перехватил упаковки поудобнее. Ньют скривил губы, перебирая это все, когда Томас вдруг открыл рот и сделал несколько шагов вперед. Он попытался что-то там ляпнуть крайне неуклюжее и неудобоваримое в данной ситуации, но одна только напряженная аура парня напротив его остановила. Все, все в Ньюте, начиная с ужаса, застывшего в глазах и упорно заглушаемого чем угодно, что он там только мог накрутить в своих мыслях, каждое дерганное и неуверенное движение, будто он был в шаге от того, чтобы развернуться и убежать, - все вопило о его невысказанном самому себе «что ты делаешь?». Руки Томаса будто все еще были на его теле, сдавливали убийственно и беспощадно, - от этого грозили остаться синяки, но только не как те пожелтевшие чудища на шее в виде чужих пальцев, а вмятины. На сердце. Обещаешь? — Не знаю, насколько у тебя хорошо с соображалкой в плане отношений, но у меня лично с этим все плохо. То, что я тебе тогда сказал, насчет людей. Что ты пользуешься ими, но понимать их не понимаешь. На деле, знаешь, у тебя с этим наверняка получше, чем у меня. «Что ты делаешь?» — Что? — Я отвратителен в плане сопереживания, Томми, — Ньют вздохнул, почесав нос мизинцем - в ладони он все еще сжимал упаковку с порошком. — Я не знаю, зачем или почему ты начал это делать. Не знаю, правда. Томас моргнул, нервно сглотнув. Руки у него опустились точно по швам и он повел плечами, но это был не ответ на будто бы риторический вопрос, это, скорее, попытка как-то объяснить застывшую в чужом взгляде усталость, - он действительно чувствовал, что парень напротив не хотел об этом говорить, скорее, придерживался какой-то формальности, идиотской надобности объяснять все подряд, - он явно сдерживался, чтобы не протараторить все, что, вероятно, снова и снова прогонял в мыслях целыми каждый божий день, что пришлось лицезреть чужую кислую рожу. — Это - не ты, понимаешь? Ты ведь… — он неопределенно махнул забитыми руками. — Ты борешься. Такие, как ты, не проигрывают. «Перестань». — Ньют. — Такие сдаются. Но не просто так. А ты сдался ни за что. Я при­ехал за то­бой, по­тому что я не мо­гу за­быть все это. Ньют, кривя лицо, разодрал первую пачку, пачкая куртку в облаке вылетевшего из нее порошка. — Можешь сказать что-то вроде «не лезь не в свое дело», но я уже вроде как говорил, что это и мое дело теперь тоже. Как и я - твое. Так, Томас? Я же верно все говорю? По­тому что я не хо­чу. Ньют, крепко сжав губы после коротко брошенного «да простит меня гринпис», растряс дозу по ветру, - половина пустилась в пляс куда-то прочь со склона, остальная зарылась в песок под ногами. Парень помахал ладонью перед лицом, после чего распорол вторую пачку. Томас наблюдал за этим молча, силясь засунуть руки в карманы, чтобы не начать грызть ногти, возвращаясь к привычным симптомам старого нервного расстройства. Он наблюдал за тем, как те деньги, что он тратил с заездов, улетали в небытие с рук Ньюта, - в этом ни цента не было из того, что оставил ему отец, включая стоимости того раритетного дерьма, которое он называл машиной и которое не годилось ни на что, кроме позирования на выставках. — Мне не обязательно что-то говорить, чтобы я это услышал, — добавил Ньют, рассыпая таблетки и кроша их в песке ботинками. Голос у него дрожал, но он упрямо игнорировал этот факт. — Мне не обязательно понимать это, чтобы принимать. Я, господи прости, никогда этого не пойму. Никогда, ты меня понял? Томас наблюдал за тем, как пачка за пачкой наркотиков безжалостно вгоняется в землю, как Ньют пропускает все больше и больше агрессии с каждым словом. — Я выбрал мотоциклы, а ты сделал то же самое. Ньют схватил упаковку со шприцом, которую все это время держал зажатой подмышкой, после чего, сделав несколько шагов, практически с разбега запустил ее прочь с обрыва. — Так вот знаешь, почему я изначально выбрал их? — он, поправив сползшую с плеч ветровку, утер нос тыльной стороной ладони. — Просто они не прощают ошибок, понимаешь? Они делают всю грязную работу. То, на что не хватает сил, но на что достаточно храбрости. Ты в итоге просто обманываешь себя, делая это случайностью. Планом «Б». Те­бе всег­да бы­ло про­ще уй­ти, это же у те­бя так оно все ра­бота­ет. Томас прикусил нижнюю губу, стараясь смотреть на собеседника, не отрываясь, но это едва ли выходило, потому что под ребрами все колошматилось так, что на ногах едва ли выходило вменяемо и трезво стоять, не то, что отвечать на чужой пробивающий насквозь взгляд. Ньют все еще неловко пинал песок, пытаясь угробить уже на веки вечные потерянный материальный запас а-ля «план Б», после чего зарылся в карманы брюк и выудил из них пачку сигарет, украденную у Хорхе. Он глянул на Томаса еще раз и нахмурился, замечая дрожь в чужих пальцах и коленках. Парень смотрел куда-то вдаль, несуразно открывая и закрывая рот то ли в попытках что-то сказать, то ли просто стараясь не задохнуться от приступа нехватки воздуха. «Когда ты успел только?» — Иди сюда. Томас не сделал ни шагу вперед, потому что едва ли расслышал, но Ньют не обратил на это никакого внимания - подошел сам. Парень перед ним шумно выдохнул, когда тонкие бледные пальцы промелькнули в нескольких сантиметрах от его подбородка. Ньют, потоптавшись на месте, пихнул промеж чужих губ сигарету. Он не смотрел в темные блестящие глаза, стараясь вперить взгляд во что угодно, лишь бы не кромсать Томаса еще больше. На дрожащий подбородок, на подскочивший кадык - он пялился на мятую олимпийку в старых пятнах, пока пытался справиться с зажигалкой. Как только кончик сигареты дрогнул, и Томас перехватил ее собственными пальцами, Ньют поспешно развернулся на все триста шестьдесят и поплелся к мотоциклу, не оборачиваясь и держа руки в карманах. Дымная размазанная полоса ползла от парня позади, когда он в десятый раз проводил ладонью по сиденью, ковыряя наклейки на боках, лишь бы не дать себе лишней возможности вернуться обратно к Томасу. Он оставил его наедине с самим собой, оставшись при этом стоять в нескольких метрах от него, разглядывая рыжие скалистые махины, разброшенные по сторонам. Оно тебе надо? Ньют глянул в боковое зеркало на байке и вылупился на силуэт Томаса, едва видимый. На дым, слабо покрывающий звезды. Парень запрокинул голову, выдыхая целое мутное облако из набора ядовитых химикатов, от чего у парня у мотоцикла отказала как минимум та часть органов, что отвечала за втягивание воздуха. Он не мог вдохнуть. Надо.