Burning for your touch

Тайный — прилагательное: хранимый в секрете, особенно из-за потенциального неодобрения. Эвен читает слово и его определение пять раз, проговаривая каждый слог, словно пробуя на вкус, будто это поможет лучше запомнить. Тайный. Хранимый в секрете. (Особенно из-за потенциального неодобрения). Его телефон опасно балансирует на краю раковины, пока Эвен пропускает волосы сквозь пальцы. Он думал о том, чтобы уложить их сегодня, надёжно спрятанные в шкафчике средства для укладки умоляют, чтобы их использовали. Но матери нравится, когда его волосы свободно падают на лицо, как сейчас, поэтому он решает оставить всё, как есть. Были времена, когда Эвен ни за что бы не ушёл из дома, не уложив чёлку. Так же как когда-то были времена, когда его отец всё ещё жил с ними, времена, когда ему можно было быть капризным подростком, которому не приходилось постоянно улыбаться. Эвен морщится от собственных мыслей. «Воспоминания о прошлом редко идут во благо, Эвен». Он нажимает на экран телефона, чтобы снять блокировку, и снова читает слова дня. Тайный. Хранимый в секрете. Он думает о предложениях, где мог бы его использовать, обдумывает возможность вставить его в сегодняшний анекдот, чтобы одновременно выполнить два пункта из ежедневного списка дел. Он всегда рассказывает матери анекдоты во время завтрака и надеется, что она пока не догадалась. Ему хочется верить, что они не звучат слишком отрепетированными, что они часть тщательно написанного сценария, который он снова и снова прокручивает в голове. — Эвен? Ты опоздаешь, — раздаётся голос матери из-за закрытой двери. — Иду! . Завтрак пока проходит спокойно. Эвен дважды рассмешил мать, и она трижды поцеловала его в щёку. Он рад, что снова отказался от укладки, потому что она уже два раза потрепала его по волосам. Она рассказывает ему о Ларсе, а он ей — о внезапной самоуверенности Мутты. — Ну он очень симпатичный. Что плохого, чтобы быть самоуверенным в вашем возрасте? — улыбается она, кусая яблоко. — Я уверен, он будет в восторге, что моя мама считает его симпатичным, — смеётся Эвен. — Что? А ты считаешь, что он несимпатичный? — фыркает она. — Разве ты не считаешь его привлекательным? Смех внезапно застревает у Эвена в горле. Он не уверен, почему испытывает дискомфорт, но ничего не может с этим сделать. Это очень простой вопрос. Ей интересно его мнение о привлекательности Мутты, и всё это субъективно и не должно иметь большого значения. Тон их разговора лёгкий, и Эвен сам затронул эту тему. Он может легко проигнорировать её вопрос, перевести всё в шутку, или просто сказать «да» и двигаться дальше. Однако повисший вопрос кажется неправильным и тяжёлым. Эвену кажется, словно мать спрашивает совсем о другом. Тебя привлекает Мутта? Мутта, парень Мутта? Тебе нравятся парни? Ты когда-нибудь чувствовал влечение к парням? Эвена внезапно переполняет тревога, потому что он не помнит всего, что когда-то рассказывал ей. Он не помнит, что говорил в ту ночь, когда слова лились из него потоком. Он не помнит, видела ли она рисунки, прежде чем он избавился от них. Он не уверен, не обсуждала ли его психотерапевт что-нибудь с его матерью, не заходил ли когда-нибудь Микаэль, чтобы рассказать ей, что сделал Эвен. Эвен внезапно переполнен тревогой, потому что не уверен, о чём именно она спрашивает. — Эвен? Всё хорошо? — мягко спрашивает она, сжимая его плечо. Эвен не знает, когда она успела оказаться так близко, но он не возражает. Прикосновение даёт ему опору, возвращает его обратно. — Да, да, — нервно хихикает он. — Просто… Мысль о том, что ты считаешь Мутту привлекательным, немного травмирует, мам. — Боже. Не в этом смысле! Они смеются и заканчивают завтрак в неловкой и тяжёлой тишине. Она не давит на него, но Эвен знает, что она заметила его порывистое дыхание, когда спросила о Мутте. Парни. Семья Эвена всегда была либеральной и прогрессивной. Его тётя живёт в счастливом браке с женщиной, и он всегда был первым, кто открыто бросался на её защиту, когда дальние родственники-гомофобы отвратительно вели себя с ней во время рождественских обедов. И всё же. Эвен никогда не делился этой частью себя с матерью или вообще с кем бы то ни было. Он никогда не чувствовал в этом необходимости. Он довольно долго встречался с Соней, пока всё не полетело к чертям, так что он никогда не давал волю чувствам по отношению к парням. По крайней мере до той ночи с Микаэлем. Эвен целует мать в щёку и идёт в школу с чуждым ему чувством в душе. Стыд. Он впервые в жизни понимает, что стыдится того, кем является. Тайный. Хранимый в секрете. . — Блин, смотрите, кто только что зашёл, — Адам перебивает Элиаса на полуслове. Тот снова болтал о своей второкурснице, и уже готов запустить в Адама яблоком, когда во всей столовой разносится коллективный вздох. Эвен следит за взглядом Юсефа, и его глаза останавливаются на Исаке, который идёт с подносом к столику у окна. На нём чёрная куртка, капюшон которой натянут на зелёный снепбек, и серые перчатки. На голове у него наушники, и он идёт, ни на кого не глядя. Его походка кажется одновременно уверенной и беззаботной. Эвен практически завидует ему. — А у этого паренька есть яйца, — смеётся Адам. — Его зовут Исак, — немного раздражённо выпаливает Эвен. — Что? — Ты продолжаешь говорить о нём, используя разные выражения. Но у него есть имя — Исак. — Да, Адам. Уж называй парня по имени, если собираешься обсуждать размер его яиц! — шутит Элиас, и Эвен внезапно чувствует, как мурашки бегут по коже. Он не хочет быть здесь. Он любит своих друзей, но не в этот момент. Эвен перестаёт следить за разговором после того, как Элиас второй раз подряд шутит о том, что Адам скрытый гей. Он стискивает зубы и изо всех сил пытается сфокусироваться на тарелке с едой. Он подумывает психануть и прочитать им лекцию о том, насколько губительны такие мелкие подколки, рассказать им о том, что такое микроагрессия. Но он не уверен, как начать такой разговор, чтобы при этом не пришлось отвечать на другие вопросы, как сделать это, не признаваясь, почему это так его беспокоит, как не поставить при этом в неловкое положение Микаэля. Микаэля, чьи карие глаза прикованы к Эвену, словно он понимает, насколько ему тяжело. — А ты как думаешь, Эвен? — спрашивает Адам, возвращая его к текущему разговору. — О чём? — Как ты думаешь, новенький — гей? Ой, прости. Я хотел сказать Исак. Думаешь, Исак — гей? Он выглядит, как гей. — Что значит выглядит, как гей? — Мутта закатывает глаза. — Он одевается точно так же, как и ты. Да и вообще, какая разница? Отъебись! — Сам отъебись! Я не о том, как он одевается, — фыркает Адам. — Кто-то из второкурсников слышал кое-что о его учёбе в Ниссен. И он всё время краснеет и всё такое. Эвен внезапно отодвигает стул и встаёт. — Ты куда? — спрашивает Адам, и Эвен не уверен, что может ответить на этот вопрос, не сорвавшись. — Я больше не могу это слушать, — выдыхает он, берёт свой поднос и отходит от их столика. Он особо не думает над следующим шагом. Вообще-то он не знал, что сделает это ещё минуту назад, поэтому у него не было времени прикинуть возможные варианты, представить, к чему это может привести. Он останавливается напротив столика Исака с подносом в руках и ждёт. Он нервничает и не уверен, чего именно ожидает. Было бы мило, если бы Исак обратил внимание на его присутствие, пусть даже и попросил бы оставить его в покое. В какой-то момент Эвен думает, что, возможно, его присутствие ощущается недостаточно сильно, что его аура не сообщает другим о его приближении, потому что Исак никак не реагирует. Он продолжает есть, качая головой в такт какой-то песни, которую слушает. Эвен чувствует себя неуютно, понимая, что все взгляды прикованы к нему. Он думает, не пнуть ли Исака осторожно ногой, но потом вспоминает о невозможности прикасаться к нему. Он даже не может помахать ему руками, потому что они заняты подносом. В общем, у него особо нет выбора, поэтому он ставит поднос на его стол. — Не помню, чтобы приглашал тебя присоединиться, — голос Исака звучит холодно и отрешённо, и Эвен внезапно осознаёт, каким идиотским было его решение подойти. — Я предположил, что ты не откажешься от компании, — Эвен натягивает свою лучшую улыбку. — И на чём конкретно строилось твоё предположение? Если я ясно попросил тебя в бассейне несколько дней назад больше никогда со мной не разговаривать? Эвен пристально смотрит на него, и Исак наконец встречается с ним взглядом. У него зелёные глаза и красные щёки. Только на этот раз Эвен знает, что это не из-за него или из-за того, что Исак взволнован, потому что в его глазах нет и намёка на нервозность. Исак выглядит немного раздражённым, словно нахождение в компании Эвена не входит в список его дел на сегодня. — Надеялся, что ты передумаешь, — отвечает он. — Хм… Предположения… Это я могу принять. Все рассуждения начинаются с предположений. Ни одно философское рассуждение невозможно без предположений. Но надежда? Это царство беззакония для меня. — Тебе всегда нужно употреблять такие заумные слова? — Эвен наконец отрывает глаза от Исака и отодвигает стул, чтобы сесть. — Полагаю, мы с тобой по-разному понимаем слово «заумный». — Что ты слушал? — спрашивает Эвен, усаживаясь и полностью игнорируя предыдущую подколку. — Я ничего не слушал, — пожимает плечами Исак, хотя наушники по-прежнему у него на голове. Эвен понимает, что тот не нажимал на паузу, прежде чем заговорить с ним. Он притворялся, что слушает музыку, пока Эвен стоял перед ним. — Ты игнорировал меня целых тридцать секунд, — говорит он. — На самом деле двадцать одну, — поправляет Исак, даже не глядя на него. — Почему? Эвен знает, почему Исак игнорировал его, но это слово всё равно срывается с его губ. Кажется, вопрос удивляет Исака, потому что он наконец поднимает глаза и внимательно изучает его. Его взгляд холоден, но щёки горят. Это практически сводит Эвена с ума. Лицо Исака — одно сплошное противоречие. — Я предположил, что ты поймёшь намёк и оставишь меня в покое, — наконец отвечает он, но Эвена это не убеждает. — Ты действительно любишь предположения. — Основа любых рассуждений. Я сказал тебе это пять секунд назад. — Пятьдесят четыре, — выдаёт случайное число Эвен. И это заставляет Исака удивлённо моргнуть, словно он не ожидал, что Эвен решит сыграть в его игру, словно большинство людей, с которыми он проделывал это раньше, обычно уже сдавались к этому моменту. — Ты хочешь, чтобы я ушёл? — добавляет Эвен, и он практически уверен, что Исак не попросит его об этом. Он не знает, почему он так в этом убеждён, но факт остаётся фактом. — Можешь остаться, — пожимает плечами Исак. Они едят в тишине, практически не разговаривая. Эвен пытается этого не показать, но он доволен собой. Он собирается попробовать морковь, лежащую на тарелке, когда из наушников Исака раздаётся грохотание музыки. Он слушает какой-то агрессивный рок, и Эвен совершенно этого не ожидал. Люди за соседними столиками тоже слышат музыку, и каждая клеточка в его теле, отвечающая за самосохранение, побуждает его взять поднос и уйти. Но он остаётся. Он остаётся, потому что все остальные клетки убеждены, что Исак проверяет его. И они правы. Исак выключает музыку несколько минут спустя. Он снимает наушники и кладёт их на стол. Потом он снимает капюшон, а следом и зелёный снепбек. Эвен старается не глазеть, но у него не получается. Его глаза неотрывно следят за каждым поспешным, но аккуратным движением Исака, за тем, как он проводит руками в серых перчатках по вьющимся светлым волосам, словно выпуская их на свободу. Эвен на мгновение задумывается, будет ли больно прикоснуться к его волосам. — Так лучше? — спрашивает он, внезапно почувствовав уверенность оттого, что Исак избавился от нескольких слоёв одежды в его присутствии. Он позволяет ему увидеть лишь собственную макушку, но это всё равно кажется честью, знаком доверия. — Охуенно жарко, — пожимает плечами Исак, по-прежнему не глядя на Эвена. — Ты его чувствуешь? Жар? Внезапно Исак со злостью смотрит на него, и Эвен отшатывается. Ещё рано говорить об этом. Понятно. — Что ты только что слушал? — Эвен меняет тему, стараясь изобразить такую же беззаботность, какую видит в глазах Исака. — «System of a Down». — Никогда о них не слышал, — говорит Эвен. — Разумеется. Готов поспорить, ты слушаешь дерьмовую попсу. Эвен улыбается, и на мгновение Исак поднимает на него глаза. И тогда Эвен видит это: едва заметное прерывистое дыхание, ещё сильнее порозовевшие щёки. Их общение влияет и на него. Исак может предвидеть его слова и за миллисекунды придумать остроумные ответы, но, кажется, улыбки Эвена постоянно застают его врасплох. — Почему ты передумал? Разрешил мне есть с тобой? — спрашивает Эвен. — Все пялятся на нас. Меня это веселит. Тебя нет? — Ты странный, — смеётся Эвен, а потом замечает, что лицо Исака краснеет ещё больше. — Ты ещё более странный. Эвен снова смеётся и наблюдает, как Исак доедает свой ланч в комфортной тишине. — Мы теперь друзья? — спрашивает он, когда Исак снова начинает одеваться. — У меня ощущение, что я справился с несколькими твоими тестами. — Зависит от твоего определения дружбы, — пожимает плечами Исак. — Потому что не думаю, что мне интересно быть одним из тех, с кем ты тусуешься. — Что не так с моими друзьями? — хмурится Эвен. — Ничего, — отвечает Исак, поднимаясь и собирая вещи. — Уверен, они классные. Просто мне кажется, что ты забываешь, кто ты, когда ты с ними. Эвен морщится, и уголки губ Исака трогает улыбка. Туше. Эвен практически слышит, как тот произносит это про себя. — И ты знаешь, кто я? — Эвен смотрит ему прямо в глаза. — Конечно, знаю, Айвин. Ты такой же, как я. — Меня зовут Эвен, — отвечает он и надеется, что это не выходит слишком раздражённо. — Конечно, прости, — самодовольно улыбается Исак. — Я бы хотел и дальше развлекать всю столовую, но меня ждут в другом месте. Эвен некоторое время сидит в одиночестве, пока к нему не подходит Адам, усаживаясь на стул Исака. — Ну что, он тебе задал жару? — Заткнись. . Эвен решает его игнорировать, перестать о нём думать и обращать внимание на его существование. Исак явно не заинтересован в дружбе с ним, и Эвен начинает беспокоиться, что это навязчивое влечение может быть симптомом чего-то более серьёзного. Поэтому он старается изо всех сил. Он лежит в кровати по ночам и планирует свои дни до мельчайших деталей. Он заполняет свободное время всевозможными занятиями и решает снова начать читать. Но очень скоро Эвен обнаруживает, что не может выкинуть его из головы, что Исак становится физическим грузом, давящим на внешние стены его разума. Во вторник утром он понимает, что чувствует присутствие Исака ещё до того, как видит или слышит его. Ощущение того, как горит его тело каждый раз, когда этот закутанный в одежду дерзкий нахал проходит мимо, опьяняет. Он пытается убедить себя, что всё придумал, смиряется с мыслью, что у него, вероятно, гипомания и галлюцинации. Но это чувство усиливается, и Эвен теперь может определить, что Исак в здании, находясь через два кабинета от него. Он даже несколько раз проверяет свою теорию, ради эксперимента выбегая в коридор. Он никогда не ошибается. Он всегда может определить, когда Исак там. В воскресенье вечером Эвен становится интересно, могут ли другие люди чувствовать тепло Исака так же, как он. Но он не знает, как завести подобный разговор и не выглядеть при этом психом. Поэтому он оставляет это при себе. Тайным. Хранимым в секрете. . Они сидят на физике, и Эвен изо всех сил старается игнорировать и как-то заглушить сильное желание поменяться местами с коротко стриженной Оливией, чтобы оказаться поближе к Исаку, который, кажется, совершенно не замечает его присутствия. На нём снова несколько слоёв одежды и фирменный синий пуховик, и он, как и всегда, кажется совершенно незаинтересованным в том, о чём говорит учитель. Однако внезапно Эвен замечает, что спустя двадцать пять минут лекции Исак блестяще отвечает на вопрос, судя по выражению лица преподавателя, и внезапно включается в учебный процесс. Он садится прямо, кивает всему, о чём говорит мистер Эрикссон, поднимает руку, чтобы высказать своё мнение по теме, и всё время улыбается. Эвен хмурится из-за внезапной перемены отношения. Он чувствует себя неуютно из-за того, что вообще это замечает, потому что это значит, что он по-прежнему обращает внимание на каждое движение Исака. Но он также понимает, что это самая интересная лекция по физике, на которой он когда-либо присутствовал. Исак отвечает на вопрос, используя третий закон Ньютона, — что-то о том, что каждое действие во вселенной вызывает равное ему противодействие, — и Эвен задумывается, существует ли противодействие к притяжению, которое он испытывает к Исаку. Он знает, что метафоры помогают ему разбираться в физике и рисует что-то в тетради. Спустя пять минут Исак просит позволения выйти из класса. Он с гримасой на лице держится за живот, и, может, у Эвена есть проблемы с физикой, но он точно видит, что Исак прикидывается. Но учитель, кажется, не возражает и, улыбнувшись, отпускает его. Улыбнувшись! Эвен не может поверить в происходящее. Эвен осознаёт, что Исак уже делал так раньше: участвовал в скучной лекции по физике, всячески признавал авторитет мистера Эрикссона, чего тот страстно желал, а потом просил позволений уйти, сославшись на физический дискомфорт. Парни были правы. Исак действительно гений.