Житейские страницы

Желтый или красный? Боря напряженно смотрел на пестрые проводки, торчащие из детонатора. Он понимал, что нужно обрезать один из них, но какой? Чем дольше Бизон с неподдельной растерянностью таращился на провода и обреченно отсчитывал секунды, тем яснее становилось — он не помнит, что делать. Чиркнуть по проводку, а может, не одному, да, это Боря помнил. Вот только все остальное — чем, в каком порядке, самостоятельно, в одиночку или с чьей-нибудь поддержкой — выветрилось из головы, будто не было в жизни Тарасова долгих лет обучения взрывному делу и практики. Под рукой, как назло, не завалялось даже примитивных кусачек. Бизон хотя бы представлял, как к ним подступиться, за какой конец схватить. Не зубами же ему грызть эти чертовы провода! Боря лихорадочно соображал и пытался выудить из недр памяти хоть что-то, даже самые поверхностные знания о бомбах, детонаторах и разминировании, но в голове со свистом гулял ветер. Бизон ничего не помнил. Абсолютно. И совершенно не мог объяснить себе, почему так произошло. Да и вообще, как он очутился в этом месте. Над его памятью словно хорошенько поработали — вырезали все, кроме бестолкового факта: «я сапер». Беспомощно глазеть на тихо тикающую штуку — Боря про себя обозвал ее просто бомбой — он больше не мог, это напоминало пытку — мучительную и изощренную. Поэтому бегло осмотрелся, правда, вряд ли от того был толк: за последнее время — пять, десять минут или больше? — Тарасов отвлекался от бомбы и смотрел по сторонам часто, очень часто. Так что совершенно обыкновенная полянка в лесу уже казалась родной. Циферблата на бомбе не наблюдалось, Бизону оставалось лишь гадать, как скоро произойдет самое страшное. Оторопело коснувшись красного провода, он постарался снова вспомнить малейшую подсказку, но знаний в голове больше не стало. Уйти Тарасов тоже не мог, точно намертво приклеился к зеленой примятой траве. Внутри у него стремительно разрасталось нечто среднее между страхом и паникой, но внешне Боря был спокоен. Объяснения этому он так же дать не мог, просто понимал, что все происходящее — неправда, плод его воображения, а значит, смерти точно не будет, можно не волноваться, но… Но и сомнению место нашлось — тихому, циничному, не верящему снам и воображению. Оно негромко твердило растерянному Бизону, что успокаивать себя не стоит, все правда, он скоро умрет, если не вспомнит, как вести себя рядом с тем, что вот-вот взорвется. Боря, продолжая беспорядочно лапать провода, окончательно запутался. Он не знал, что делать, как обезвредить бомбу, а главное, кому верить — собственной некрепкой уверенности о том, что все — сон, или липкому сомнению? Пока он думал, бомба продолжала подавать признаки жизни холодным и расчетливым «тик-тик-тик». Бизон несмело дернул за красный проводок, впрочем, на грандиозный результат он не надеялся. Дернул скорее от безысходности, лишь бы все скорее кончилось — взрывом и смертью или пробуждением. Однако ни того, ни другого не случилось. Боря так и остался на полянке, а бомба продолжила издавать раздражающие звуки. Пару секунд Тарасов гневно и с прищуром смотрел на источник своих проблем, и мысль не перекусить ли провода зубами уже не чудилась ему такой странной. Вполне рабочая версия. Опять не понимая, зачем, Бизон сильно дернул второй провод — желтый, но безрезультатно. В этот момент над головой у него пролетела парочка птиц, припекло солнце. И Боре стало по-настоящему обидно — летний день, солнце, птицы, а он сидел на месте, ничего не помнил и даже уйти не мог, плюнув на все. Бомба издала новую порцию звуков, но на этот раз не порядком поднадоевшее «тик-тик», а мелодию — не из приятных, дребезжащую, как трель телефона или будильника. Тарасов сначала вздрогнул, потом прислушался — может, показалось? — и уже с двойной растерянностью уставился на провода. Ему вроде бы стало легче — раз трель, значит, точно сон, ведь бомбы не дребезжат. Это уж он точно знал, пусть ничего не помнил. Но одно не давало покоя — что ж Боря тогда все не просыпался? Внезапно бомба совсем стихла, но лишь на несколько секунд. Все это время Бизон не сводил с нее глаз и окончательно решил — кусать так кусать. Однако мысли его перепугано разбежались, когда бомба вновь ожила и произнесла недовольным голосом генерал-майора Пригова:  — Бизон? Боря хотел ответить, как бы глупо это ни выглядело — не каждый день ему выпадало пообщаться с бомбой, но будто язык проглотил.  — Бизон! — уже требовательнее заголосила та. Тарасов молча захлопал глазами, успев только задуматься, а откуда, собственно, бомба говорит? Но откровенно разгневанное «Бизон, мать твою!» в третий раз не позволило развить эту тему. Кое-как собравшись, Боря скорее с любопытством, чем со страхом пробормотал:  — Чего? И тут же почувствовал болезненный толчок в плечо и хлесткий удар чем-то легким по макушке. Совсем сбитый с толку, Бизон встрепенулся, неловко дернулся, зажмурился и через секунду опасливо приоткрыл один глаз. Едва он разобрал, что, а точнее, кто стоял перед ним во всей красе — сам глава КТЦ со скрученным в трубку журналом в руке — мигом захотел притвориться мертвым, но не посмел, да и раздосадовано-разозленный вид генерала внушил опасения похлеще любой бомбы.  — Спим на службе… — непонятным тоном — не то вопрос, не то утверждение — прошипел Пригов. — Ладно, Кот или Дакар, на худой конец, но ты! — он яростно ткнул в кап-три пальцем, швырнув журнал в сторону, пробормотал что-то под нос и, развернувшись на каблуках, вышел вон из комнаты Смерчей. Полянка, бомба, голос генерала из ниоткуда, полное незнание, что делать, — выходит, все и правда Бизону только приснилось. Осознав это, он облегченно выдохнул, но все же опасливо уставился на дверь — вдруг Пригов еще вернется. Но тот больше не появился. Боря расслабился и прикрыл глаза с обещанием самому себе больше не засыпать. Однако тишина и ничегонеделание усыпляли не хуже снотворных, поэтому Тарасов вскоре опять провалился в сон. Правда, теперь уже без бомбы и полянки, но с Владимиром Викторовичем, который встретил его с распростертыми объятиями и фразой:  — Я еще не договорил!..