Житейские страницы

Закутанный в колючий плед Пригов сотрясался крупной дрожью. Он мерз и одновременно изнывал от жары. По телу растекались мурашки. Глаза чесались, слезились и бездумно, но пытаясь сосредоточиться, смотрели в одну точку — в темноту гостиной. Генерал заболел и чувствовал себя просто отвратительно. Озноб обрушился на него с утра, в первый день весны. Как обычно, бациллы вспомнили о Владимире Викторовиче в не самый подходящий момент: когда работы было невпроворот, а в душе у него поселилось нечто странное, но уже знакомое. Словно сразу все чувства, на какие только был способен Пригов, свалились в кучу и никак не могли удобно расположиться — все ворочались, сотрясая ребра. Генерал звал это ощущение дурным предчувствием. Оно, как и болезни всех мастей, заявлялось к Пригову редко, но доходчиво намекало — что-то случится, готовься. Владимир Викторович понятия не имел, как готовиться, а главное, к чему. Но стоило предчувствию поселиться возле сердца, и Пригов превращался в одну большую струну, которая вот-вот с треском лопнет. Голос в подсознании тихонько покрикивал, что нельзя сидеть на месте. Надо что-то делать: запереться дома, спрятаться от всех, взять отпуск, — и подождать, пока предчувствие не угомонится и не уйдет восвояси. Однажды, когда дурное предчувствие пришло к генералу в очередной раз, он и правда повел себя так: отгородился от всех и ждал. Долго ждал, почти месяц. А теперь уже не помнил, случилось тогда что-то плохое или нет. Зато явственно представлял, как же глупо выглядел в тот момент. Сейчас прятаться Владимиру Викторовичу не хотелось — затея казалась чудной, да и температура зашкаливала так, что лишний раз не шевельнуться. Зубы стучали, пальцы плохо слушались, но вяло комкали край пледа. Глаза упрямо таращились в темноту, словно в поисках ответа: что же случится? Сосредоточиться и успокоиться не получалось, голова болела и будто трещала по швам, угрожая вот-вот рассыпаться на сотни раскаленных кусочков. Особенно неуютно было в области висков, по ним точно колотили крошечными молоточками трудолюбивые гномики. Внутри и снаружи. Тук-тук-тук. Предчувствие набирало обороты, с каждой минутой становилось все больше, все жирнее, все неповоротливее. Игнорировать его Пригов не мог, но и разобрать ощущение на детали, чтобы понять, чего ждать, тоже не выходило. Машинально генерал повертел головой и тут же проглотил ругательство. Голова вмиг стала тяжелой и заныла вдвое сильнее. Казалось, что к гномикам с молоточками присоединился бур. Чтобы хоть немного отвлечься, Пригов прислушался. Но и в квартире, и за голым, без занавесок, окном царила тишина. Точно все разом вымерло. Остался один Пригов — больной, дрожащий, с раздирающим чувством тревоги. В горле застрял ком. Как генерал ни пытался, проглотить его не удавалось, а кадык отзывался тупой болью. Терпимо, но неприятно.  — Все нормально, — попытался утешиться Владимир Викторович, но не поверил самому себе. Слишком хорошо он знал это ощущение — бесформенное и пугающее. От него не сбежать. Раз оно пришло — значит, не уйдет, пока таинственное что-то не приключится. От этой мысли генерала замутило, он скривил губы в нарочито-равнодушной ухмылке и решил, что пора бы отключиться. Видимо, сознание сжалилось над ним, и он довольно скоро впал в забытье. Прямо как был, сидя и кутаясь в колючках пледа. Пригову ничего не снилось, он ничего не слышал. А когда проснулся на рассвете и выпустил изо рта горячий воздух, понял, что легче не стало. Они еще с ним — предчувствие и болезнь — как он и предполагал. И генерал, дрожа под пледом, снова задался лихорадочным вопросом: что же случится?