Заходить в родной дом страшно до усрачки, но храбрая Эшли уверенно хватается за ручку двери. Ключей у неё, конечно же, нет: впопыхах сваливая отсюда почти три недели назад, было просто-напросто не до этого.
Сердце бешено колотится: а вдруг парням всё это показалось и на самом деле отец-тиран сейчас просто убьёт её? Что, если он продолжит на том, на чём остановился?
— Я серьёзно, — чуть дрожащим голосом вещает она, не поворачиваясь к парням лицом. — Просто останьтесь здесь, но не уходите далеко. Я справлюсь. Мне правда нужно поговорить с отцом… Но если что-то пойдёт не так — вы услышите мой крик, ясно?
— Не парься, мы рядом, — заверяет её уверенным тоном Ларри.
Рука Эшли, кажется, костенеет и грозится вот-вот отсохнуть, пальцами дотрагиваясь до звонка. А после противного чирикания внутри дома и слышимого топота ног, уже костенеет всё остальное тело. Спешно раскрыв дверь, Уильям — старина Уилл — застывает на пороге с раскрытым ртом; во все глаза пялится на Эшли, и руки его слегка подрагивают.
Будто он что-то хочет сказать, но не может, вглядываясь в изумрудные глаза напротив. Лишь только пятится вглубь коридора, безмолвно пропуская собственную дочь в дом.
Эшли смотрит, но глазам своим действительно поверить не может. Отец. ЕЁ ОТЕЦ! Такой же, как и всегда — как полгода назад — как и до всего того кошмарного ужаса, что произошёл — чистенький и опрятный, с накрахмаленным воротничком голубой рубашки. Но куда же делась та рваная одежда, мусор в бороде и грязные кучерявые отросшие волосы, которые стали неотъемлемой частью имиджа Уилла все последующие месяцы после смерти жены и сына? Где же полуразрушенный дом?
Эшли закрывает дверь за собой на ощупь, но не на замок — щелчка не слышно — просто прикрывает дверь руками.
— Эшли… — одними губами шепчет отец, — доченька… Ты цела… Боже, спасибо!
Она глядит на него внимательно, будто ищет подвох. Но найти никак не может; будто чёрный эпизод длинной в полгода из их жизней с насилием, пьянками и вечными страданиями просто бесследно исчез.
— Папа? — неуверенно зовёт его; отец вздрагивает. — Ты… Ты что, правда ничего не помнишь?
— Нет, свет мой! — на лбу его проступает видная испарина; понятно, что он не врёт. Эшли нервно облизывает сухие губы. — Твои друзья сказали, что я наделал много ужасных дел, но…
Уильям разворачивает стул с кухни спинкой, присаживаясь на него не глядя.
— Ничего не могу вспомнить. Скажи, свет мой… Что я сделал? Ты меня ненавидишь?
Эшли сглатывает вязкую слюну, пытаясь проглотить заодно все свои чувства, но это прозвище «свет мой» из детства просто застревает поперёк горла; не продохнуть. Из уст Уильяма Кэмпбелл такое ласковое обращение к собственной дочери не слетало ровно полгода, от того и съежившееся сердце под рёбрами с треском чуть не пробивает кости насквозь.
Прямо в ботинках — вдруг что — она проходит на кухню. Попутно думает, всполошившись, как же такая разруха могла из себя воссоздать старую сияющую квартиру семьи Кэмпбелл?
Эшли подходит к отцу совсем близко; видит, как жалобно по-детски блестят его глаза в свечении верхних ламп. В душе неприятно жмутся воспоминания.
— Ам… Э… — она недолго раздумывает. — Да нет… Ты мне… Ничего не сделал, особо. Мы просто…
Девушка краем глаза замечает в синей фоторамке семейный снимок, сделанный на полароид целых шесть лет назад. Папа, Эш, Бен и с сияющей голливудской улыбкой мама уставились горящими глазами на неё с полки микроволновки. Тиранят обезумевшими взглядами; невозможно отвести от фото глаз. Будто насмехаются. Стоит моргнуть — и ярость в их лицах пропадает без следа.
— Мы просто ругались. Ничего больше.
— Ругались?! — отец резко вскакивает с места, заставляя девушку шарахнуться. Хватает её за плечи — не сильно — и чуть мокрыми глазами от скопившихся слёз уставляется на неё сверху вниз. — О, Боже, это просто ужасно! Надеюсь, я не наговорил тебе всякой ерунды и не обзывал тебя!
И именно в этот момент до Эшли начинает доходить:
Это, и правда, её отец!
Что за херня происходит — она понятия не имеет, и почему всё вернулось на круги своя… А вернулось ли? Недоверия, конечно, хоть отбавляй, но то, что здесь что-то не так — это явно.
— А ты… Ты как себя в последнее время чувствуешь? Когда вернулась память?
— Словно всё в тумане… Ничего не могу вспомнить… А в последнее время просыпаюсь от какого-то шёпота множества голосов. Они будто хотят меня с ума свести; говорят, что ненавидят меня и что я должен умереть… Я не знаю, что происходит, Эш. Не знаю, что делать и кто мне может помочь…
Кэмпбелл прячет лицо в ладонях, заливаясь истеричными всхлипами, и усаживается обратно на стул. Отец Эшли, в отличие от покойной матери, очень чувствительный и мягкий душевно человек; по крайней мере, всегда таким был. Но это никогда не делало его «тряпкой» или кем-то ещё; слабохарактерным.
— И… Я часто вижу твою маму во снах. Она просто стоит в какой-то черной комнате одна, и молча смотрит на меня. Будто что-то хочет мне сказать, но почему-то не может. Я такую её никогда не видел… Меня это очень волнует, Эшли…
Не выдержав больше, Эш ободряюще кладёт руку на его плечо, наклоняясь чуть ближе. Уильям всхлипывает, но старается успокоиться, глядя в глаза дочери.
— Мы с этим всем обязательно разберёмся, я обещаю, — Эшли крепко сжимает плечо, отчего тот поднимает голубые глаза на дочь. — Я не оставлю тебя гнить в этом дерьме.
***
— То есть, ты и сама не знаешь, что тут было? Почему живешь не дома? — спрашивает Уилл за чашечкой чая у Эш.
— Мм, — девушка тупит в пол буквально мгновение, думая, как бы поубедительней и лучше соврать. — Я… Ну, мы очень сильно поругались, вот я и ушла. И сейчас… я живу у Салли.
— То есть, вы…
— Мы встречаемся, пап.
Уильям будто ушам своим не верит: замыленно глядит сквозь дочь, а спустя минуту как-то глупо улыбается, прикрыв рот рукой. Даже, кажется, на стуле ёрзает.
— О! Я так рад, правда! Сал хороший парень; тебя он в обиду не даст, полагаю.
Эшли грустно улыбается в ответ, отхлюпывая крепко заваренный чай из фарфоровой чашки; хочется плакать до жути. Такое чувство, что её душу вытащили из тела, пинали целую ночь, а потом кинули в топкое болото, предварительно воспламенив её.
— Можно я возьму свои вещи?
От этого вопроса на лице отца проскальзывает видная грусть. Он жил без дочери будто вечность, а теперь единственный близкий родной человек отдаляется от него по неизвестной причине.
— Конечно. Если тебе это нужно…
***
Дверь в комнату Эшли медленно раскрывается: никаких тебе рваных обоев или размазанной по полу крови; всё в теплых привычных цветах. Даже некогда разбитое зеркало смиренно покоится на стене. Очень странно. И вместе с этим всё очень страшно. Такое чувство, что сейчас, как и несколько недель назад, придёт поддатый отец; приставит к горлу разбитую бутылку и…
Эшли судорожно дышит, успокаивая отчаянно бьющееся сердце. В груди ноет противно порез, ещё не затянувшийся до конца — напоминает. Она достаёт из-под кровати небольшой чемоданчик: с которым всегда ездила в отпуск с семьёй, и тут её взор улавливает что-то совсем странное поодаль —
Мамина ваза.
- Какого... - кинув всё небрежно, Эшли как ошпаренная подходит к ней ближе.
Никаких сколов. Никаких трещин. Словно это вовсе не она упала на голову рассвирепевшему отцу, расколовшись на множество кусочков. Эшли проводит пальцами вдоль холодного фарфора: ваза абсолютно гладкая; она точно не склеена.
- ...чёрта...
Кажется или нет - никто не знает, но, такое чувство, что рядом с этой вазой ноги становятся прямо ватными, по спине пробегает колкая электрическая дрожь, а сердце как ненормальное так и норовит выскочить из груди. Эшли начинает тошнить.
Какого черта ваза стоит целая?
Этот вопрос крепко въедается в голову героине, но спрашивать что-либо у отца ещё она не решается. Хватит на сегодня с него.
Стоя уже на входном коврике, Эшли прощается с грустным Уиллом: на нём и правда будто лица нет. Рядом стоит синий чемодан в белый горошек (Эшли всегда бесил он: выглядит слишком тупо и по-детски, зато удобный).
- Ты ведь не бросишь меня? - жалобно говорит Уильям, глядя на то, как Эш застёгивает плащ. Перебирает нервно пальцами перед собой на груди. - Я... Я нашёл твой телефон почему-то разбитым. Вот, купил новый.
- Спасибо, пап, - Эшли натянуто улыбается ему, принимая из мужских рук голубенький смартфон - почти такой же, какой у неё и был. Плечи сводит судорогой. - Я помню твой... номер. Позвоню, честно.
Отец, понимающе кивнув, опускает глаза в пол. Всё-таки ему очень не хватает родной дочери.
***
- Йоу, мы волновались! Ты как? - обнимает обессиленную Эш Салли, похлопывая её по плечу. Ларри учтиво забирает из рук чемодан.
- Эх, нормально. Ноги дрожат только. Ты не против, если я поживу... вернее, если я потусуюсь у тебя ещё немного? Я, типо... не хочу возвращаться домой пока.
- Да о чём ты, чувиха? Думаешь, мне самому не в кайф, когда ты рядом?
Так они и дошли до апартаментов: болтая чёрт пойми о чём, хихикая на пол улицы несмотря на глухую ночь, и Ларри всё время норовил толкнуть Салли в бок. То ли обижается до сих пор, то ли просто прикалывается. Эшли решила ничего никому про вазу не говорить: вдруг у неё у самой глюки в тот вечер случились? Кто его знает, теперь это никак нельзя доказать.
Шаркая ногами, все трое заходят внутрь помещения; Кэмпбелл расстёгивает плащ.
- Эй, может потусуемся все вместе? Не устали? - спрашивает, обернувшись, Ларри, уже собираясь отнести чемодан вверх по лестнице на четвёртый этаж.
- Я за! Сал?
- Да, канеш, вы идите, я сейчас почту выгребу и приду!
Оставшись в холле один, Салли в кой-то веки понимает, что он счастлив. Счастлив, что Эшли светится от счастья, хоть по ней и видно, что она нервничает. Счастлив, что теперь, может, их с отцом отношения могут наладиться. Теперь можно спокойно выдохнуть только из-за этого пункта, хотя все странности до этого нагоняют немало жути и тайн.
Больше на автомате он раскрывает свою почтовую ячейку, и сразу же хочет закрыть за неимением различных бумажек и квитанций. Но, присмотревшись, видит в глубине ящика что-то необычное.
Чёрный конверт.
Немедля достаёт его, случайно ударившись рукой о железную дверцу; раскрывает, неаккуратно порвав бумагу. А внутри лишь только видит белый листочек, идеально ровный, содержащий на себе лишь только три слова:
Истина в земле
